Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 43

Савчук не ожидал подобной категоричности, несколько оторопел, но, как летчик сверхзвукового истребителя, мгновенно принял решение:

– Я помню добро, Анатолий Алексеевич. И я доведу дело до суда и отмены результатов.

– Ты спроси, мне это нужно?

Савчук ответил, как прожженный прокурор:

– В любом случае, это нужно для установления законности.

Зубатый слегка урезал собственную резкость, вдруг подумав, что бывший летчик может так считать искренне и все его желания и впрямь продиктованы слишком прямым пониманием прокурорских функций. Они ведь привыкают к четкому исполнению всех инструкций, иначе можно погибнуть или просто не взлететь. Только вот почему он так холодно и неряшливо отнесся к проверке обстоятельств гибели Саши? Что изменилось за это короткое время? Может, действительно получил доказательства подтасовки и сообразил, что все может перемениться? А вдруг Зубатый опять будет на коне?

– А если твоя затея провалится? Крюков тебя сожрет вместе с генеральскими погонами?

– Подавится, – мгновенно отозвался Савчук. – В жалобе указаны имена людей, которые работали в его избирательном штабе и готовы дать показания. Кстати, там есть и некая Кукшинская, проходящая по материалам проверки обстоятельств гибели вашего сына. Она подрабатывала и лично возила сахар по деревням. За это ей купили иномарку.

Он поймал себя за язык и, чтоб не выдать своего состояния, схватил горсть снега и утер лицо. Поворот был неожиданным, поведение бесприданницы странным, логика непонятной. Но в любом случае Савчук вроде бы и в самом деле схватил птицу за хвост. И приехал он не посоветоваться, а ввести в курс дела, показать, что он с ним, за него и еще не все потеряно.

– Знаешь, Валерий Николаевич, мне приятно осознавать, что я в тебе не ошибся. Но извини, я в губернаторы больше не пойду. А вот в одном деле ты можешь помочь.

– Со всей душой, Анатолий Алексеевич.

– Когда мы в последний раз виделись, я не открыл тебе одной детали, – подбирая слова, заговорил Зубатый. – Эта Кукшинская живет в моем доме, в губернаторском доме. Чем-то очаровала и обманула мою жену, вселилась и живет. Обмануть ее сейчас очень просто, после гибели сына она в таком состоянии... – Ничего не нашел, как повторить слова Маши: – Как собака, у которой щенков утопили. Готова пригреть и обласкать волчонка...

– Я знаю, – вдруг перебил Савчук. – Но выселить ее просто так невозможно.

– Почему?

– Потому что Екатерина Викторовна ее прописала в вашем доме.

– Как прописала?..

– Привела за руку в паспортно-визовую службу и потребовала. – Прокурор приподнял и опустил погоны на плечах. – Так и прописали, под остаточным давлением власти. Знаете, что это такое? Начальника давно нет, а авторитет или страх сохраняются долго. И это уникальное явление есть только в России. Опротестовать регистрацию я не могу, выписать и выселить можно только по решению суда. Хотите посудиться с мошенницей? Испортить отношения с женой?

Зубатый недооценивал бывшего истребителя.

– Конечно, я вызову Кукшинскую по жалобе, побеседую, – поправился он. – Но освободить от ее влияния Екатерину Викторовну вряд ли получится. И еще, Анатолий Алексеевич, вы случайно не знаете, где находится Морозова? Все первичные документы по выборам у нее, вторую неделю не выходит на работу. Хоть сейфы вскрывай.

Снегурку выдать прокуратуре он не мог ни в коем случае, потому пожал плечами.

– Не знаю. – Детектор лжи зашкалил от собственного вранья.

Пилот был чувствителен к человеческим приборам.

– А вы ей доверяете?

Этот вопрос напоминал удар в спину...

11

Он никогда не посвящал начальника охраны в суть и причины своих частных поездок. И в этот раз он ничего не сказал, а лишь назвал конечный пункт назначения – Малоярославец. И Хамзат ни о чем, как всегда, не спросил, лишь глянул на карту, как ехать, и отзвонил жене, чтобы скоро не ждала. Похоже, не зря государи набирали охрану из кавказцев: они умели верно служить, и служить до конца, даже когда, с точки зрения обывателя, невыгодно и пора бы уже сдаться новому господину вместе с головой хозяина. В последнее время Зубатый заново открывал для себя Хамзата, но, как человек искушенный, насмотревшийся на подлость и вероломство, не мог толком объяснить его преданности. Что это – результат горского воспитания или бывший чекист, не утративший старых связей и обретший новые, что-то знает и потому держится за экс-губернатора обеими руками? И чем хуже развиваются события, тем вернее, молчаливей и безропотнее становится.

Хамзат не знал об их истинных отношениях с Морозовой, по крайней мере, Зубатый так считал, одновременно понимая, что утаить от всевидящего начальника охраны, помощников, секретарей и референтов, которые на него работают, свои личные встречи трудно или невозможно. Было чувство, что он уже знает, куда они едут и к кому, и оно после восьми часов дороги неожиданно подтвердилось, когда заехали в притрактовое село и остановились возле высокой, каменной башни, назначение которой вначале Зубатый не понял, ибо повсюду видел лишь православные церкви. Оказался минарет, а рядом новенький мусульманский храм, украшенный в арабском стиле и с полумесяцем на куполе.

– Анатолий Алексеевич, давай зайдем, – предложил Хамзат, доставая из своей сумки кавказскую шапочку.

– Зачем? – подивился Зубатый, даже не подозревая о религиозности начальника охраны.

– Сейчас как раз вечерний намаз.

– Нет уж, ты иди, а я не пойду.

– Почему не пойдешь?

– Я ведь не мусульманин.

– И не христианин.

– Но это мне ближе...

– Я вижу, ты Бога ищешь?

– Ищу?

– Конечно, ищешь, – блеснул взором Хамзат. – Только христианства тебе мало, не подходит. Ты сам большой человек, а вера тебе короткая, тесная. Зайдем в мечеть, посмотришь, послушаешь.

– Но я не понимаю языка, – слабо воспротивился Зубатый. – Что я услышу? Там ведь на арабском служат?

– Все поймешь, услышишь, только душу открой. А не откроется, головой подумай, почему слуха нет, глаз нет?

Он еще колебался, однако любопытство брало верх – никогда не был в мечетях.

– Я же неверный, – усмехнулся настороженно. – Говорят, не впускают...

– Говорят, в Москве кур доят, – русской пословицей ответил начальник охраны.

В передней Хамзат сбросил туфли и почти приказал:

– Снимай обувь.

Зубатый разулся, пошли в носках по каменным плитам в зал, где полукругом стояли, а точнее, сидели на коленях несколько стариков и людей средних лет. Пристроились сбоку, и Зубатый услышал легкий ропот крайних, однако Хамзат бросил лишь одно слово, возможно, на арабском, и все прекратилось. Потом вышел священник в белой чалме и обыкновенном костюме, открыл книгу и начал читать. Ни икон, ни свечей, ни кадила – одна непонятная, звучная стихотворная речь, возгласы и ответные возгласы молящихся. Первые десять минут он пытался сосредоточиться, вникнуть в обряд, услышать и ощутить некую его святость, но слышал и ощущал лишь восточные ритмы и гортанный голос – почти как в православном храме: Христос воскресе – воистину воскресе...

Потом до конца службы стоял и думал, что он – типичный продукт безбожного времени, случайно попавший в некий исторический период поиска Бога. Как во времена Владимира, который, прежде чем принять христианство, испытывал веры. А поиск – это еще не сама вера и не религиозность – скорее попытка через обряд, через строгое и точное его исполнение приобщиться к идеологии и, может быть, обрести относительный покой. То есть человек в конечном итоге думает о себе, а не о Боге. Он испытывает веру, он выбирает, и это уже есть ложь, ибо вера – явление, изначально лишенное права выбора. Она есть или ее нет.

Он вышел из мечети с таким же чувством, как выходил из православных храмов – без ощущения покоя и благодати. Ничто не сотрясло душу, не пронзило ее божественным дыханием; и те, кто приходил совершать намаз, тоже выходили с обеспокоенными лицами и уже переговаривались и переругивались по-русски – механизаторы и доярки спешили на колхозную ферму, где закончилось сено и придется опять давать солому...