Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 35

– Опрокинешь ведь, леший!

– Извините...

Иван Михайлович поворчал и скоро успокоился. Греб он мощно, умело – видно сразу, на реке вырос и был еще в силе.

– Ну и чей ты, Зубатый? – спросил он.

– Алексея Николаевича сын.

– Какого Алексея Николаевича?

– Возможно, вы его не знаете. Но Николая Васильевича должны знать.

Старик грести перестал.

– И такого не слыхал... Какой-то ты подозрительный, парень.

– Как это? Детский дом здесь был? Ну, или детская колония для беспризорников?

– А что тебе колония?

Он не греб, но лодка уже ткнулась в берег. Зубатый сделал паузу, перевел дух.

– Ладно, а слыхали о Василии Федоровиче Зубатом?

– Что про него слышать? На том краю живет. – Он махнул рукой.

– Это мой прадед!

– Кто? Васька прадед?!

– Василий Федорович Зубатый!

– Тебе лет-то сколь, парень? Полста уж всяко есть, а Васька со мной с одного года! Прадеда нашел...

– Тогда мне нужен другой Василий Федорович, ему, должно быть, лет сто десять.

– Ну ты загнул! Столько у нас не живут. Это где-нибудь на Кавказе...

– Неужели здесь не слышали о старце? Высокий, седой, длинная белая борода, босым ходил...

Лодка ткнулась носом в берег, Зубатый вышел на сушу, подтянул за цепь. Не бросая весла, старик выбрался из лодки, выгнул грудь и распахнул дождевик, показывая орден Отечественной войны.

– Все названные тобой граждане в нашей деревне не проживают. Это я тебе как председатель сельсовета говорю, с сорокалетним стажем. Предьяви-ка документы!

Губернаторское удостоверение он давно сдал, в кармане оставался один документ – члена Совета Федерации, который он и предъявил старику. Тот вылез на берег, не забыв приткнуть лодку, внимательно прочитал вслух, что написано, и не поверил, поскольку никогда ничего подобного в руках не держал и о чиновниках такого ранга представление имел смутное. Однако не испугался, не смутился, а вернул удостоверение и сомнительно покрякал.

– Кто знает, кто ты есть... Однофамилец.

– Ну так расскажи про моих родственников, Иван Михайлович!

– Что я тебе скажу? Ничего не скажу...

– Говоришь, председателем сорок лет...

– На моей памяти таких не бывало!

– А жестянщики-медники когда-нибудь в Соринской Пустыни жили?

Старик сделал стойку, но тут же хитровато отвел глаза – что-то скрывал!

– Да вроде жили... Кто их знает? Жестянщики... Что-то не помню таких. У нас гончарня стояла, шорная мастерская, обозный цех...

– А если поточнее? Были медники?

– Дак это еще до революции, и не у нас, а при монастыре были кустарные мастерские. – Иван Михайлович терял интерес к разговору и помаленьку отступал к своему двору. – Я что? Маленький был, не помню...

Зубатый пошел за ним.

– А в каком месте колония стояла?

– Колония? Так твоя родня в колонии была?

– Мой дед там воспитывался, Николай Васильевич.

– Вот оно что, – удивленно протянул старик. – Они ж там все поумирали!

– Кто поумирал?

– Да эти, воспитанники. Мор был!

– Не знаю, мой дед жив остался, потом жил в Липецкой области, оттуда на фронт ушел и не вернулся...

– Так он у тебя беспризорник был?

– Отец рассказывал...

– Тогда он не наш, не соринский!

– Но фамилия – Зубатый!

– Погоди, если твой дед в беспризорники попал, значит, осиротел?

– Наверное, так...

– Что-то я такой истории в наших краях не слыхал. Как, говоришь, прадеда звали?

– Василий Федорович.

– Нет, один есть, а второго не помню.

– Хорошо, а где была колония?

– Это не в самой деревне! – чему-то обрадовался старик и махнул рукой в сторону реки. – Тоже в монастыре располагалась. Километров семь будет отсюда! Ты иди, иди, там поспрашивай.

– Люди-то в монастыре есть?

– Откуда? Зернохранилище закрыли, так давно пустой стоит.

– У кого же я поспрашиваю?

Иван Михайлович направился в свой двор, Зубатый не отставал.

– Там что, тоже поселок?

Оказавшись во дворе, он неожиданно увидел, что на верстаке под навесом стоит новенький гроб без крышки.

– Ты иди, иди отсюда! – застрожился Иван Михайлович. – Некогда мне с тобой!

– Ну, ладно, – согласился Зубатый. – Спасибо за лодку. Может, заплатить нужно?

– Не надо мне денег, иди!

– А кому гроб мастеришь?

– Хоть бы и себе! – проворчал старик. – Давай, вали, Совет Федерации...

Зубатый пожал плечами и пошел вдоль по улице: власть тут была не в авторитете, а прародина – если это была она – встречала как чужого, и это вызывало печаль. Он миновал две усадьбы и заметил старушку, выметающую двор, – маленькая, седенькая, в валенках с галошами. Он подошел к штакетному заборчику, облокотился и поздоровался, но хозяйка головы не подняла, шаркая метлой.

– Мамаша, можно вас на минуту? – громче сказал он.

Бабушка вроде бы даже в его сторону посмотрела и ничего не заметила, Зубатый постоял, пожал плечами и двинулся дальше, высматривая людей. В середине деревни возле усадьбы стоял колесный трактор с телегой, и чувствовалось: здесь живет молодой и домовитый хозяин. Однако на стук вышел мальчишка лет двенадцати и на вопрос, где отец, ответил с веселой легкостью:

– Собакам сено косит!

Засмеялся и убежал. Часть домов в деревне была заброшена, в нескольких жили и с десяток давно превратились в дачи, уже законсервированные на зиму. Зубатый еще раз попытал счастья, постучавшись в дверь ладного, ухоженного пятистенника с зеленой крышей, возле которого стояла чистенькая «Нива» (как-то ведь проехала сюда!), но и тут встретили хмуро. По виду городской мужчина, припозднившийся дачник, смерил его взглядом, закинул в багажник полупустой рюкзак и спросил так, что отбил всякую охоту разговаривать:

– Что вам надо? Ну что?

– Где тут дорога в монастырь? – только и нашелся Зубатый, удивленный крайним раздражением.

Тот еще раз взглянул с ненавистью и, подчеркивая остроту ума, язвительно выговорил:

– Дорога в монастырь лежит через грехи. – Сел в машину и, развернувшись, опустил стекло, сдобрился из мужской солидарности. – Иди вон там, вдоль берега, по столбам.

В это время на крыльцо вышла пожилая и с виду интеллигентная женщина, взглянула презрительно и бросила что-то похожее на «подлец» или «подонок», однако «Нива» уже мчалась вдоль улицы, и получилось так, что слова прозвучали в сторону Зубатого.

– За что же меня-то? – спросил он с усмешкой.

– Извините, это к вам не относится, – сердито произнесла она и проводила гневными глазами удаляющуюся машину. – Забудьте к нам дорогу, негодяй!

Развивать чужую ссору или даже присутствовать при ней настроения не было, потому Зубатый обогнул усадьбу, направляясь к реке, и, пока не скрылся за колхозными сараями, все чувствовал на себе тяжелый, угнетающий взор пожилой хозяйки пятистенника. Хотелось оглянуться, и он потом оглядывался, но скандальный дом уже заслонил ржавеющий ангар, а зарастающий проселок возле заброшенной линии электропередач змеился вдоль высокого берега и тянул куда-то в молодые сосновые боры, по-вечернему пронизанные солнцем и оттого красные. В лесу было тихо и сухо, Зубатый незаметно перестал вспоминать неприветливую Соринскую Пустынь и навязчивого Хамзата, дышал по-летнему хвойным воздухом, рвал и ел переспелую бруснику и постепенно успокаивался. И когда рядом внезапно и резко зацокала белка, прыгнув с земли на дерево, он неподдельно вздрогнул от испуга, засмеялся и с этого мгновения заметил, что идет и непроизвольно улыбается, чего не было давным-давно.

Он не заметил, как и дорога, и длинный ряд деревянных столбов кончились, вдруг оборвавшись у подошвы высокого, безлесного холма, на вершине которого виднелись явно церковного вида постройки. Траву здесь не косили и не выбивали скотом много лет, поэтому она вымахала в человеческий рост и стояла непроходимой стеной, напрямую не продраться, и он двинулся дальше по проселку, уходящему вдоль подошвы холма. Через пять минут он увидел впереди какой-то частокол, торчащий из травы, и не сразу понял, что попал на кладбище, сбегающее по склону к лесу. Старая его часть давно заросла, а новая, нижняя, еще белела свежими крестами, яркими пластиковыми и пожелтевшими еловыми венками.