Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 29

– Мы этот вопрос утрясем, Анатолий Алексеевич.

Они встали из-за стола, но сразу не ушли – пожалуй, минуту топтались молча, выказывая желание что-то еще спросить или сказать, однако почему-то никто не решился заговорить, хотя взгляды их слов не требовали. В глазах стоял один, давно знакомый вопрос – что же с нами будет?..

7

Ему приснилось, будто спит в курсантской казарме, только почему-то один, все койки вокруг пусты, и тут его будят две красивые и совсем незнакомые девушки, вроде бы из текстильного института. Однако Крюкову откуда-то известно, что они не студентки, ищущие себе мужей-военных, а на самом деле одна из них – переодетая и перевоплощенная бывшая жена, а вторая – студентка Лиза, которая подрабатывала в штабе во время избирательной кампании. И обе они – ведьмы, а явились под другими личинами, чтобы забраться к нему под одеяло и умертвить каким-то ядом, исходящим от их кожи. Зная такие намерения, Крюков стал отбиваться и, чтобы не прикасаться к обнаженным телам, хватал за распущенные космы, отрывал от себя, откидывал в стороны, и в пальцах оставались клочки липких волос, которые он с омерзением стряхивал. А ведьмы снова тянулись к нему руками, лезли под одеяло, и он опять драл их за космы, чувствуя, как слабеет и скоро не сможет сопротивляться. Но и они будто поняли, что просто так Крюкова не взять, и пошли на хитрость, вроде бы заплакали, ушли куда-то и подослали мальчика лет шести с беленькими кудрявыми волосенками. И этот херувимчик будто бы его внебрачный сын, которого родила и бросила студентка Лиза, и теперь он плачет и просится к отцу под одеяло, чтобы согреться. Крюков изловчился, схватил его за волосы и отбросил, потому что из его тела тоже сочился яд, и, наверное, закричал, потому что увидел склонившуюся над ним мать.

– Что ты, Костенька? Что с тобой, сыночек?

– А что они ребенка подсылают! – возмущенно проговорил он, еще окончательно не проснувшись.

– Какого ребенка?

– Не знаю, ерунда какая-то. – Крюков слышал свою отчетливую, без малейшего заикания, речь. – Это мне приснилось, мам, все в порядке.

– Напугал-то как! – тихо засмеялась мать. – Ой, спишь ты неспокойно, всю ночь руками махал, ворочался, мычал... Батюшка родимый. Он тоже, как выпьет, бывало, так и...

– Сколько времени? – умышленно перебил он. – На улице еще темно...

– Шестой час, сынок, рано, спи. – Взяла его за руку. – А я посижу с тобой рядом, сон поберегу да хоть насмотрюсь на тебя. Не то ведь вскочишь и улетишь, как всегда. Поди, больше и не увижу...

– Ты поедешь со мной!

– Тише, тише, чужие люди в доме, разбудишь...

– Они не чужие... Я без тебя не уеду, мам, это решено.

Она примолкла на минуту, потом вздохнула и погладила руку.

– Думаю и так, и сяк... И надо бы с тобой доживать, чтобы не чужие люди схоронили. А вдруг мешать буду, под ногами путаться?

– Кому мешать-то, мам? Мне, что ли?

– Жене твоей... Я ведь сама всю жизнь хозяйкой в доме была, характер к старости неуживчивый сделался. Одной ногой в могиле, а что не по мне, так не стерплю...

– Нет у меня жены, – сразу решился и сказал Крюков. – Я давно развелся и живу один.

– Вот оно как, – протянула мать и выпустила его руку. – Хоть бы отписал, предупредил, я ведь ничего не знаю... А почто разошелся-то?

– Понимаешь, мам, она просто оказалась дурой. Такая крикливая уличная торговка, невыносимо скандальный характер.

– Когда брал, не видел?

– Я ведь тогда служил еще, другие интересы, и вообще... Показалось, бойкая девчонка, да и в военном городке выбирать было не из кого...

– Подождал бы, чего торопиться?

– Ты знаешь, какая жизнь, в гарнизонах? Или от тоски свихнешься, или сопьешься. Холостому там нельзя, смерть. Я же не знал, что все так повернется...

– А оно повернулось, и жена сразу дурой стала?

– Мам, но я теперь живу в другом обществе! – Крюков сам нашел руку матери. – Нужно ходить на приемы, встречи, презентации, а с ней нельзя появляться в высшем свете. Один позор, больше ничего!

– На карточке видала, вроде миловидная, симпатичная...

– Симпатичная, пока рта не открывает...

– Не знаю, дело, конечно, твое, – после паузы проговорила она. – Тебе и впрямь жена нужна умная, обходительная да к людям ласковая. Коль теперь губернатор... Да ведь я о своем пекусь, мне внука жалко, так на руках и не подержала... А ты с женой не пробовал поговорить? Если она одумалась, потише стала, поскромней? Мы ведь, женщины, не понимаем, с кем живем, потом локти кусаем... Может, и у нее ума прибавилось?

– Наоборот, последний растеряла. Против меня пошла, позорила на всю область.

Мать опять надолго замолчала, но рука ее немного потеплела и стала мягче.

– На примете-то есть кто?

– Да есть, мама. От невест теперь отбоя нет. – Крюков вздохнул. – Только спешить не буду.

– Но и тянуть нельзя. Не дело это, губернатор – и разведенный, бездомный. Люди не станут верить.

– Ну, дом у меня есть! Настоящий губернаторский – старинный, красивый. Четырнадцать комнат! Вот приедешь – увидишь.

– Господи, зачем же столько? – ужаснулась и обрадовалась мать.

– Как барыня будешь жить! – засмеялся Крюков. – Хватит этих бараков.

– Ничего пока не скажу. – Мать встала, поправила одеяло. – А ты поспи еще. Может, последний раз в отчем доме... Ох, беда, и так думаю, и эдак... Жалко бросать, столько лет прожили, молодость в этих стенах прошла, в этом городе. И отец твой здесь остается, на могилку бы надо сходить... Да ведь, с другой стороны, и тебя одного оставлять – худо. Советчица из меня никудышная, да хоть рядом буду, и то польза...

За разговором, за радостью от обретенного дара речи Крюков незаметно забыл дурной сон с ведьмами, закрыл глаза, вздохнул облегченно и уснул сном праведника. А разбудил его Кочиневский, чем-то встревоженный и озабоченный.

– Тут соседка приходила, – доложил он. – С Валентиной Степановной поговорила, и обе куда-то ушли.

– Как ушли? – Крюков потряс головой, просыпаясь. – Когда?

– Полтора часа назад. И до сих пор нет.

– О чем говорили, слышал?

Кочиневский пощупал подсохшую ссадину на губе.

– Не знаю, верить или нет... Будто этот вчерашний парень... Фильчаков... Скончался в больнице.

– Ты что? – Крюкова подбросило. – С ума сошел?

– Может, сплетни. Это же не город – большая деревня...

– Надо немедленно выяснить!

– Ефремов пошел выяснять...

– Куда пошел?! В больницу?!

– Не знаю, может, и в больницу. Ну, или в милицию. Где еще можно получить точную информацию?

– Идиоты! Этого нельзя делать! – не сдержался и закричал Крюков. – Любой интерес вызовет подозрения! Ты понимаешь это?!

– Константин Владимирович, но мы уже были в милиции. – Кочиневский заговорил в сторону. – На нас и так подозрение. Ситуация гнилая...

– Кто тебя просил бить этого наркушу? Я?

– Нет, вы не просили...

– Зачем же ты ударил?!

Он посмотрел куда-то мимо, пожал плечами.

– У вас как-то получалось... Не солидно. Нет, я не отказываюсь, ударил я. Если что, все возьму на себя. Вы только не забывайте обо мне.

Его спокойный тон как-то сразу вразумил, отмел панику. Кочиневский был профессиональным телохранителем и до сих пор работал в частном охранном предприятии – создать свой штат Крюков мог лишь после вступления в должность, однако этот парень сам пришел в избирательный штаб, предложил свои услуги и хорошо поработал во время кампании. Вопрос о его зачислении в личную охрану был решен.

– Ты что же, думаешь, я тебя отдам? За какого-то ублюдка?

Кочиневский на сей раз посмотрел прямо.

– Спасибо, Константин Владимирович, но труп – это серьезно. Тем более нас там видел мальчишка.

– Какой мальчишка?

– Да уголь воровал. Вы еще сказали, чтобы он ничего не боялся.

– Не помню...

– Потом вы еще начали рассказывать о профессоре Штеймберге.

– Ладно, все равно. Все было в пределах необходимой обороны, – отрывисто проговорил Крюков. – Фильчаков напал с ножом, требовал деньги. Угрожал зарезать. Был в состоянии наркотического опьянения. Понял, да?