Ваятель фараона - Херинг Элизабет - Страница 51

– Ты Тутмос? – спросил чужеземец. – Ты Тутмос, шурин Уны, главный скульптор царя?

– Да, я Тутмос!

– А я Абдимель, сын царя Абдхибы, о котором ты, конечно, слышал.

Простая вежливость не позволила Тутмосу сказать, что это имя ему совершенно незнакомо. Разве мало городов в подвластных фараону странах, правители которых именуются царями, даже если власть их и распространяется лишь до ворот города?

– Мой отец – царь Иерусалима! – сказал Абдимель, как будто заметив на устах Тутмоса улыбку.

А Тутмос и вправду подумал: «Что это за Иерусалим? Верно, какой-нибудь клочок земли, раз его царь, не имея в распоряжении никого другого, сделал послом собственного сына?» Словно проникнув в мысли Тутмоса, Абдимель продолжал:

– Уже много писем направил мой отец Эхнатону, своему господину. Но так и не получил от него той помощи, которую просил. Тогда отец сказал мне: «Может быть, мои слова не достигли слуха царя, нашего господина; может быть, его слуги задержали мои письма и нарочно обманывают меня». Поэтому мой отец послал меня самого. К ногам Эхнатона, нашего господина, должен я пасть семь и семь раз. И я должен ему сказать:

«На моего отца клевещут, когда говорят, что он отпал от царя, своего господина! Нет, все это ложь. Отпали же на самом деле Милкили и сыновья Лабаия, которые отдали страну царя хабиру. Также отпали область Ашкалуна, и область Гезера, и город Лакиш, и предоставили они хабиру продовольствие, и растительное масло, и все, в чем те нуждались. А хабиру вторгаются все дальше в земли царя, опустошают их и убивают его людей». Если бы царь послал свои войска против тех, кто творит такие злодеяния! Все эти страны остались бы под властью царя, нашего господина, если его войска защитили бы оставшихся ему верными и покарали изменников. Если же войска не будут туда направлены, то страны эти окажутся потерянными для царя, нашего господина.

Тутмос удрученно молчал, безмолвно глядя чужеземцу в лицо. А тот еще раз тяжело и мрачно повторил:

– Потерянными окажутся все эти страны для царя, нашего господина.

– Сказал ли ты об этом нашему Доброму богу? – спросил наконец, придя в себя, Тутмос.

– Меня не пускают во дворец, – ответил Абдимель. – Я видел царя только издали! Туту не находит для меня времени. Его писцы все время уговаривают меня подождать. Вот я и вспомнил об Уне, который несколько лет назад был гостем в городе моего отца и еще тогда сказал, что мы можем обратиться к нему, если нам понадобится его помощь. Он жил в доме главного скульптора Тутмоса, своего шурина. И так как я не застал его ни в одном из присутственных мест – очевидно, он получил более высокий пост и там ему теперь нечего делать, – то пришел сюда в надежде увидеть его в этом доме.

– Здесь ты его больше не встретишь, – подавленно и почти безразлично произнес Тутмос.

– Как? – испуганно поднял глаза Абдимель. – Не переселился же он в страну молчания? Уна, всегда такой жизнерадостный! Уна, который был любимцем бога!

– Любимец бога! – болезненно засмеялся Тутмос и сделал движение рукой, словно хотел отогнать назойливого комара. Овладев собой, скульптор спокойно произнес: – Он пропал без вести. Он не вернулся из путешествия в Речену и Сирию.

– Так он убит? – воскликнул Абдимель. – Ах, ты и не представляешь себе, что делается в нашей стране. Люди во всем терпят нужду и живут, как козы в горах. Их города опустошены, имущество погибло в огне… Сам Рибадди, царь Гебала, мертв, и город его погиб. Вы, здесь живущие, и понятия не имеете обо всем этом. Ваши дома, раскрашенные яркими красками, украшенные картинами, замечательны. Ваша страна плавает в коровьем молоке и оливковом масле. Корабли идут вниз и вверх по реке и привозят вам все, что только вы пожелаете. В мире живете вы! В мире!

Крылья его четко очерченного носа дрогнули. Тутмос только собрался ответить, как распахнулась дверь комнаты и вбежал маленький Руи.

– Я был на берегу, отец! – закричал он, не замечая гостя. – И я их видел! Я забрался на пальму и видел их!

– То, что ты лазил на пальму, видно по твоим расцарапанным ногам и грязным рукам, – сказал отец, не в силах подавить улыбку. – Ну, а теперь подойди-ка сюда, как положено поклонись нашему гостю и поприветствуй его. Это Абдимель, сын царя Абдхибы из Иерусалима! А потом скажешь нам, кого же ты видел.

Полуобнаженное, стройное тело мальчика склонилось чуть ли не до земли в глубоком поклоне, но тут же снова распрямилось, и мальчик, захлебываясь, стал расспрашивать:

– Твой отец – настоящий царь? А твой город… Иерусалим? Он так же красив, как Небосклон Атона?

Абдимель сделал вид, что не расслышал первого вопроса, и стал отвечать сразу на второй:

– Наш город стоит на горе. Так высоко, что его видно издалека.

– На горе? А где же тогда у вас река?

– У нас нет реки. Две долины, как распростертые руки матери, охватывают гору, и узкий ручей – называется он Кидрон – протекает мимо, под скалами.

– И он никогда не заливает страну?

– Нет, никогда.

– Но тогда у вас засыхают поля?

– Нет. Вода для полей падает у нас с неба.

– Это, наверное, бывает только ночью, когда люди спят. Иначе они все вымокнут.

Как ни был удручен Абдимель, слова ребенка вызвали у него смех. Тутмос же сказал Руи строго:

– Оставь в покое нашего гостя. Он уже устал от твоих вопросов. Расскажи нам лучше, кого ты видел на берегу?

– Кого я видел? Сменхкара и Меритатон, когда они поднимались на корабль, чтобы отплыть в Нут-Амон!

В… Нут-Амон? Где это только подхватил парнишка запретное имя прежней столицы? Итак, теперь его уже не боятся произносить. Может быть, Эхнатон послал своего зятя и соправителя, чтобы вступить в соглашение со жрецами Амона? Своими смертельными врагами?

– Очевидно, наследник престола предпринял увеселительную прогулку, чтобы посмотреть страну и принять от нее проявления почтения? – спросил Абдимель, и на его красивом лице снова появилось мрачное выражение.

«Да, – подумал Тутмос с горечью, – увеселительная прогулка! В это время!»

В этот момент воздух заколебался от сильного грохота.

– Песчаная буря, – сказал Тутмос. – Весь день я чувствовал ее приближение.

Он был прав: воздушный смерч закрутил пыль и сухие листья. Стало так душно, что едва можно было дышать.

– Плохое предзнаменование, – проворчал Абдимель, – плохое предзнаменование для молодого царевича, который отправился путешествовать по своей стране.

Вскоре после этого Эхнатон отошел в царство молчания. Его вечное жилище – погребальное помещение, где царственный усопший должен был покоиться в своем саркофаге до тех пор, пока Атон не пробудит его и он не соединится с солнцем, слившись со своим творцом, – еще не было закончено. Каменотесы даже не приступали здесь к работе. Статуи для царского Ка, которые должны были быть сделаны по эскизам Тутмоса, тоже не были начаты, потому что сам скульптор работал над изображениями на стенах гробницы. Но и эти рельефы он не завершил. Работу над ними прервала смерть Мекетатон. Все считали тогда, что с погребальными помещениями для Эхнатона можно спокойно подождать, приготовив сначала гробницу для его умершего ребенка. Ведь царь был в расцвете сил. Разве не думали они все, что Атон дарует своему возлюбленному сыну множество праздников Сед и соединится с ним только через длинную череду лет, в течение которых царь, следуя от успеха к успеху, в конце концов устанет от своего земного существования?

И вот теперь эта жизнь склонилась перед смертью, не пройдя и половины того пути, какой обычно отпускается человеку. Почему же, почему Атон так поступил? Была ли его любовь к тому единственному, кто постиг его сущность, как никто другой, столь велика, что он приблизил час соединения с ним?

Или сделал он это из сострадания? Захотел спасти царя от того, что неумолимо на него надвигалось?

Однако от кого же зависит судьба человека, как не от самого бога, от этого единственного истинного бога! Чем больше Тутмос задает себе вопросов, тем менее вероятной представляется ему возможность когда-либо найти ответ на них. Сомневается ли он сам в истине, которая наполнила его сердце радостью с того дня, когда он постиг учение царя? Разве не были слова царя подобны семенам, попавшим на увлажненную водой плодородную почву? Они пустили в нем ростки, расцвели, принесли плоды. И вот неужели весь этот великолепный сад в один прекрасный день должен засохнуть, точно его опалило горячее дыхание пустыни? Тутмос устремляет свой взор к небу, словно оттуда, сверху, придет к нему ответ на все эти вопросы. Однако Атон по-прежнему невозмутимо совершал свой путь на небосклоне, как и тогда, когда он сотворил мир. Неужели смерть сына не тронула его?