Ваятель фараона - Херинг Элизабет - Страница 17

– Нет, совсем не это! Людей, которые могут работать по образцам, у меня достаточно! Нарисуй мне что-нибудь, что придет тебе в голову. Что-нибудь совсем простое. Например, девушку, сидящую на подушке перед столиком, на котором лежит жареная утка.

Ни разу в жизни не приходилось Тутмосу работать самостоятельно, без набросков, сделанных рукой старого Иути. Перед его глазами раньше всегда были готовый рисунок или образец, и ему нужно было лишь его копировать. Правда, несколько лет назад он сам разрисовывал кружки и тарелки орнаментами из цветов и листьев, птицами и жуками, которых он пытался сделать похожими на настоящих. Почему же Бак требует от него такого сложного рисунка? Может быть, он хочет выставить его на осмеяние перед этими работающими кругом парнями, которые уже сейчас пялят на него глаза?

Медленно опускается Тутмос на землю, зажимает известковую плитку между колен и окунает тростинку в краску.

В его ушах звенит голос: «Вот куда я тебя привела!» Неужели это тот голос, который он слышал ночью? Не издеваются ли все сегодня над ним?

Нет, та девушка сидела не на подушке, а на большом камне. Не перед столом с яствами, а возле колодезного ведра. Она не ела жареную утку, а, черпая ладошками, пила холодную, чистую воду. Потом она подняла голову, заметила Тутмоса и, рассмеявшись, плеснула водой ему в лицо.

Ее волосы свободно ниспадали на плечи. Нос и лоб почти не отделялись друг от друга, они образовывали одну наклонную линию, которая потом делала резкий поворот, растворяясь в изящном закруглении. Под ним рот, словно только что раскрывшийся плод, нежная округлость подбородка и стройная шея.

В ее точеную ручку можно было бы вложить и жареную утку… а вместо ведра поставить стол с яствами… и не на твердом камне могла бы она сидеть, а на подушке, что еще больше подчеркнуло бы округлости ее тела. И ее левая рука, вместо того чтобы зачерпывать воду, могла быть протянута к лежащим на столе плодам.

Не успел еще Тутмос закончить свой набросок – фрукты на столе едва намечены, – как вернулся Бак. Мастер уже осмотрел работы всех своих подмастерьев и теперь стоял за спиной Тутмоса, разглядывая рисунок через его плечо.

– Бровь посажена слишком высоко над глазом, – сказал он. – Левая рука слишком длинна. А на ноге ведь пять пальцев, а не три!

Лицо Тутмоса вспыхнуло. Он ищет глазами осколок камня, чтобы сцарапать то, что требует исправления. Но Бак останавливает его.

– Не надо, рисунок и так очень хорош. Даже превосходен! Я хочу показать его царю.

Он берет из рук юноши рисунок и уходят. Тутмос не понимает, что происходит кругом. Он прислоняется к стене и закрывает глаза. Но едва он успел сделать глубокий вздох, как ощутил на своем плече прикосновение чьей-то руки. Ипу тихо называет его по имени.

– Ты сможешь достичь гораздо большего, чем я, – спокойно говорит он, и в голосе его нет ни капли зависти.

– Нет! – горячо возражает Тутмос. Но Ипу успокаивает его:

– Тише! Я знаю, что могу, и знаю, также, чего не могу. Ты же… ты не знаешь ни того, ни другого… и тебе предстоит пережить еще много хорошего… и много трудного!

Кроме каменосечцев еще около сорока подмастерьев работает под началом главного скульптора царя. Как только Бак покинул двор, один за другим подходят они к новому товарищу. Постепенно вокруг Тутмоса образуется круг. Со всех сторон на него сыплются вопросы.

Не привыкший к большому обществу, бедный Тутмос сидит окончательно смущенный, не зная, как ему запомнить все окружающие его лица, не зная, кому первому ответить.

Наконец Ипу пристыдил любопытных:

– За работу, ребята! Подождите до вечера, когда зажгутся звезды! Тогда-то уж мы отпразднуем приход нового художника!

Это значит, на ужин вместо бобовой похлебки будет мясо и салат-латук, значит выдадут двойную меру пива. Будут песни и шутки, на которые Неджем, старый надсмотрщик, не станет обращать внимания. Зная об этом, можно было, конечно, снова приняться за работу, сдержав свое любопытство до вечера.

Так как Бак еще не дал новичку работы, Тутмос, недолго думая, присоединился к группе, вырезавшей на каменных плитах контуры уже готового рисунка.

– Возьми более тонкий резец, – сказал Ипу, с улыбкой наблюдавший за тем, с каким усердием Тутмос принялся вырезать в камне руки-лучи Атона.

Он протягивает юноше тот инструмент, который, по его мнению, больше подходит для этой работы. Тутмос берет его, пробует острие кончиком пальца и снова принимается за работу. В увлечении он забывает хотя бы глазами поблагодарить Ипу. Тщательно высекая в неподатливом материале округлости тонких и нежных рук божественного символа, Тутмос, казалось, почувствовал исходящую от бога живительную силу, проникающую в самое сердце.

Лучи Атона объемлют все. Они охватывают не только царя и вельмож. И простые люди освещены его сиянием. Даже ребенок во чреве матери, даже животные в пустыне получают жизнь от Атона, который сам есть благо! Изливает он изобилие на землю. Любовь пробуждает он в сердцах тех, кто его познает. Любовь, а не страх! Как мог он, Тутмос, жить раньше, не зная об этом! Как долго пришлось ему жить в страхе и трепете перед богом, чьим именем прикрывалась несправедливость! Ложью было то, чему учили жрецы Амона. Но их величию придет конец. Откровение, дарованное Атоном своему единственному сыну, подобно воде, орошающей жаждущую землю, наполнит души людей! И все, что не устоит перед этой правдой, да уйдет во мрак вечной ночи!

Мысли Тутмоса прерывает какой-то необычный звук.

Это старый Меджем бьет палкой по висящей доске, созывая мастеров на обед. «Сколько же времени прошло?» – подумал Тутмос, оторвавшись наконец от работы. Только теперь он почувствовал, что голоден.

Солнце стоит высоко в небе. Тутмос вытер ладонью пот со лба и присоединился к остальным мастерам, расположившимся на земле под навесом, поддерживаемым колоннами. Мужчины шутили со служанками, раздававшими хлеб, финики и плоды смоковницы.

Когда очередь дошла до Тутмоса, одна из девушек спросила его:

– Как тебя зовут?

Но рот юноши был полон финиками, и он не смог сразу ответить. Один из мастеров, чуть постарше Тутмоса, крикнул девушке:

– Ну как же назвать твоего дружка? Любимчиком богов или любимчиком женщин, а может быть, господином всего приятного!..

– Пучеглазый! – крикнула в ответ девушка. – Не разевай так свою пасть, а то у тебя язык достает до ушей. Если бы собрать всю ложь, извергаемую твоим ртом, ею можно было бы набить целый мешок!

Тем временем Тутмос успел все проглотить и со смеющимися глазами обратился к девушке:

– Не назову тебе своего имени, пока не узнаю твоего.

– Правильно, Тутмос! – поддержал его один из парней, постарше. – Не дай себя провести этой кошечке! Девушка громко засмеялась:

– Не старайся, Тутмос! Мне совсем неинтересно, Тутмос, как тебя зовут! Можешь оставить свое имя при себе, Тутмос!

И прежде чем юноша успел оправиться от смущения, она исчезла.

«Так вот здесь каково!..» И Тутмос невольно напряг свои мускулы, как будто должен был защищать свою собственную жизнь. Наконец он успокоился и продолжал есть. Он больше не вмешивался в разговоры, доносившиеся со всех сторон. После трапезы можно было отдохнуть в тени. Тутмос лег на бок и тут же заснул. Накануне ночью он не выспался, и теперь от усталости у него болело все тело. Юноша спал так крепко, что Ипу пришлось разбудить его, когда снова пришло время работать.

Наконец наступил вечер. По случаю праздника зарезан баран. Запах жаренного на вертеле мяса разносится по всему двору. Мастера стоят группами вокруг Тутмоса. Кругом звучат шутки, смех.

Вот все рассаживаются на земле. Каждый берет кусок жаркого. Кружки, полные пива, ходят по кругу. Это коричневое пиво служанки приготовили из хорошего, бродившего несколько дней хлеба.

Запах жаркого привлек во двор троих уличных музыкантов. Одетые в пестрые одежды, они стоят в углу двора. Один играет на флейте, второй бьет в барабан, а девушка поет, аккомпанируя себе на лютне: