Служанка фараонов - Херинг Элизабет - Страница 33

Не спрашивай, откуда мне об этом известно! Я знаю это так же достоверно, как если бы находился при этом н все слышал. Именно поэтому ей пришлось умереть, когда я попросил змею из моей короны послать смерть тем, кто стоит на моем пути.»

– Я знала об этом! Я это слышала! Я подслушала твои слова в святилище бега!

– Благодарю тебя, Мерит-ра, что ты сама сказала мне об этом! Кстати… я видел тебя!

Слезы брызнули у меня из глаз. Я всхлипнула и спрятала голову у него в коленях. Он сказал:

– Не оплакивай Нефру-ра. Ей можно позавидовать. Она была прекрасна. Она была молода. Она была любима. Она любила. И ей было суждено умереть, когда она еще не успела провиниться. Когда Анубис поведет ее к судьям мертвых, Тот ее оправдает, пожиратель теней в Керерт пощадит ее, пламя охватит ее и не опалит, а костоломы не прикоснутся к ее останкам, потому что она не нарушала брака, не лгала, не убивала. И тогда Осирис примет ее в свое царство, и она будет ночью видеть солнце, а днем возвращаться в свою могилу. Ее Ка будет жить в ее теле и питаться тем, что ей приносят в жертву. Так почему же ты оплакиваешь ее?

Или, может быть, ты оплакиваешь не ее? Уж не меня ли ты оплакиваешь? Тогда у тебя, вероятно, больше оснований плакать!

Я же оплакивала не его и не ее, а себя самое – и потому, что моя любовь была такой малодушной!

Примирение! Откуда теперь могло прийти примирение? Оно предполагало какую-то жертву, и Нефру-ра захотела ее принести, но не целиком, не без оговорок, и жертва была отвергнута, а она сама погибла!

Существовал ли еще какой-нибудь выход?

Не скажет ли Хатшепсут Тутмосу: «Теперь я стану твоей супругой!»? Могла ли она это предложить… и могла ли это потребовать? То, что одинаково горько должно быть для него и для нее и что еще больше ожесточит их сердца друг против друга, разве что… да, разве что произойдет чудо и разжигаемая годами ненависть превратится в любовь?

Опасалась ли я подобного исхода? Что же, разве царица не была моложе матери царя, Исиды?

Но даже если бы это чудо свершилось, разве снимет когда-нибудь Хатшепсут двойную корону Обеих Земель, которую она носит уже столько лет, и снова наденет убор в виде коршуна? Разве она скажет: «Я уже достаточно долго правила – теперь решай ты! Выступай в поход, как это подобает фараону, карай царей в презренной земле Речену, которые отказываются платить нам дань, облагай налогами, набирай воинов – теперь управляй ты своим наследством!»?

Но уж об этом мне нечего было беспокоиться! Ведь она готовилась к своему празднику Сед!

Это был удар против Тутмоса – и он принял это как удар! Говорят, что прошло тридцать лет с того дня, когда первый Тутмос якобы назначил своим наследником юную царевну, дочь своей великой супруги. «И все подданные, все стражи столицы необычайно торжествовали и ликовали». Ведь так было написано и на стене поминального храма в Долине царей! Странно только, что после смерти первого Тутмоса был коронован его сын и что Хатшепсут, его дочь, сначала носила всего лишь убор в виде коршуна, а не двойную корону Обеих Земель, которая подобала бы ей! Странно также, что об этом событии помнили только ее любимцы и доверенные лица и лучше всех – Сенмут!

Он вел приготовления к празднику Сед. Самой важной он считал работу в каменоломнях, ибо по случаю торжеств этого дня перед великолепными воротами «Велико благоговение перед Амоном», служившими входом в главный храм, намеревались воздвигнуть две гигантские остроконечные колонны, два обелиска, которые своей роскошью и великолепием должны были затмить даже обелиски первого Тутмоса!

Неслыханным было то, что Сенмут требовал от своих рабочих! Он приказал вырубить колонны из одной-единственной, колоссальной гранитной глыбы. Чтобы доставить их в город Амона из каменоломен, находившихся у далеких порогов выше по течению Реки, он велел срубить по всей стране сотни смоковниц, ибо уже не оставалось времени послать корабли в Библ за кедром для судов, которые должны были быть достаточно прочными, чтобы перевезти чудовищные колоссы. В это время срубили и то дерево, на котором я в первый раз сидела с Нефру-ра. Моя мать сильно сокрушалась о нем, потому что она часто молилась богине этого дерева и находила у нее утешение, а боги Великой девятки по-прежнему оставались для нее чужими и даже враждебными.

Гигантская работа была завершена за семь месяцев. Но не спрашивай, Рени, сколько народу погибло за это время!

Когда корабли с черными обелисками причалили к берегу перед храмом Амона, Его Величество, царь Макара, взял брошенный ему канат и закрепил на береговой насыпи под ликующие крики толпы, собравшейся посмотреть на это зрелище.

«Клянусь тем, как любит меня Ра, как жалует меня мой отец Амон, как молод мой нос в жизни и крепости, тем, что я ношу белую корону и воссияваю в красной короне, тем, что Хор и Сет объединили во мне свои доли, тем, что я правлю этой страной как сын Исиды, и тем, что я стал сильным, как сын богини неба Нут, тем, что заходит Ра в своей ночной ладье и восходит в своей утренней ладье, тем, что он объединяет своих обеих матерей (Исиду и Нефтиду) в ладье бога, тем, как устойчиво небо, тем, как долговечно (все) созданное им, тем, что я буду в вечности как Нерушимая звезда и зайду как Атум, (что будут установлены) эти великие обелиски, отделанные Моим Величеством белым золотом, для моего отца Амона, чтобы пребывало мое имя длительно в храме этом вечно, вековечно».

Да, они были установлены и на их золотых остриях умножалось сияние лучей, которые на них посылал Амон-Ра. И царица не скупилась. Она полными пригоршнями сыпала награды и почести на всех, кто отличался, и прежде всего на Сенмута. Но не были забыты ни пророки Амона, ни Нехси, ее казначей, ни Тот, ее кравчий, и в числе многих других были отмечены Ипуки и даже Унас, молодой писец, надзиравший за каменотесами. Тутмос при этом не присутствовал. Он отправился на охоту.

В те времена охота была единственным развлечением Тутмоса. Когда он бывал свободен от своих обязанностей жреца в храме Амона, – а я думаю, что ему не очень-то было по душе его одеяние пророка, – он отправлялся на челне в заросли папируса или на легкой колеснице в горы. В последнее время он все больше предпочитал охоту на колеснице.

Тутмос не знал себе равных в умении обращаться с колесницами и лошадьми. Сопровождавшие царя пажи восторгались его отвагой в езде по самым крутым дорогам и бесстрашием, когда он выходил на опасного хищника.

– Если уж мне приходится, как пророку, носить шкуру пантеры, – смеясь говорил он, когда я выражала свое беспокойство, – то, по крайней мере, я сам ее добуду!

И вот однажды он снова отправлялся на охоту в сопровождении большой свиты. Я узнала об этом за несколько дней и очень тревожилась. Но он высмеял меня. Однако я услышала обрывок разговора Сенмута с одним из конюхов.

– Колесница… – следующее слово застряло у него в горле, когда он увидел меня.

Но я отвернулась и сделала вид, что не заметила его.

В этот вечер я проскользнула в комнату Тутмоса, хотя он строго-настрого запретил мне приходить к нему без приказа царицы. Его самого там не было, и никто из слуг меня не заметил, так как я уже давно знала все боковые двери, ниши и укромные уголки по дороге в его флигель и бесшумно ступала босыми ногами.

Я жаждала прихода Тутмоса и в то же время боялась, потому что очень робела перед ним и не знала, как он отнесется к моему непослушанию.

Я спряталась в алькове и ничем не выдавала своего присутствия. Вот, наконец, Тутмос пришел, а сопровождавший его слуга покинул комнату. Когда Тутмос отбросил занавес, я закричала, увидев у него в руке обнаженный нож. Еще немного и я бы погибла!

– Ой, это ты, Мерит-ра? – он тоже испугался, я же вне себя уставилась на него. – Что тебе здесь нужно? – Так как я сначала не знала, что ответить, он добавил: – Я увидел, что занавес колышется, и подумал…

– Не ходи завтра на охоту! – вместо ответа попросила я.

– Что ты выдумываешь? – он смерил меня сердитым взглядом. – Это мое единственное удовольствие в этой безотрадной жизни! Уже заказаны носильщики, и лошади в нетерпении топчутся в конюшне… или ты думаешь, что я изнурю себя на службе Амону?