Служанка фараонов - Херинг Элизабет - Страница 20

Носилки, на которых несли бога, поставили в ладью. И носилки и ладья накануне были вымыты чистым молоком и сверкали на солнце, отражавшемся в блестящем зеркале благородного дерева почти так же, как в полосках из ляпис-лазури и золота, которыми они были обшиты. Царское судно отошло от берега и взяло на буксир ладью бога «Усерхат-Амон», в то время как видный издалека царь стоял позади рулевых, а гребцы пели.

Пророки в накинутых на плечи шкурах пантер и жрецы в белых одеяниях взошли на почти до краев нагруженные лодки, и, наконец, на одном из множества судов, предоставленных в распоряжение служителей бога, разместились и мы, певицы и мальчики-певцы.

Тут мне показалось, что в тот день я впервые поняла, что значит жить в Земле людей. Я ощутила себя приобщенной к их древнему, священному порядку. Я почувствовала, что происходившее вокруг меня было справедливым и что каждому следовало иметь свое место, неважно, на верхних или нижних ступеньках великой лестницы, для того, чтобы страна процветала, а народ преуспевал. И по ней мог подняться тот, кто был добродетельным и кого любили боги. Да разве это не одно и то же? Разве не заслуживал тот, кто не был добродетельным или не угождал богам, чтобы упасть с нее или остаться внизу? Разве не был Сет, рыжеволосый Сет, Сет Вероломный, изгнан в пустыню, где нет воды для поддержания жизни?

Первые лодки достигли противоположного берега и теперь плыли по широкому протоку, который был прорыт через плодородную низменность почти до Долины царей. Они направлялись к красивой низине, лежавшей среди гор, где находились вечные жилища покойных правителей Обеих Земель. Все жители Западного города стекались сюда – те, кто бальзамирует трупы, пеленает мумии, высекает из камня гробы, делает изваяния для гробниц, и все прочие, кто обслуживает мертвых.

Уже раздались ликующие возгласы толпы, и тут к нашей лодке направилась еще одна. Она шла не от восточного берега, а с севера. Это было ясно видно. В ней вместе с немногими гребцами спиной к нам сидел жрец в белом одеянии.

Один из гребцов, которого я видела совершенно отчетливо, отложил весло, наклонился к жрецу и что-то сказал ему на ухо. Но человек в белом одеянии закрыл ему рот рукой.

Тем временем носилки Амона подняли из ладьи и пронесли несколько шагов до маленького храма. Здесь бог в первый раз отдыхал на своем пути. Жрецы несли утварь для жертвоприношений. В ней на раскаленных углях тлели куски мяса, лежали фрукты. И царь Макара в своих нежных женских руках тоже нес тяжелую чашу.

Сейчас, сейчас это произойдет! Сейчас юноша проложит себе дорогу сквозь толпу! Сильная рука отбросит окружающих и вырвет жертвенную чашу из рук Макара! Мое сердце громко стучало. Как я об этом не подумала до сих пор?

Но нет, ничего подобного. Все, что происходило, было предусмотрено распорядком этого часа. Макара беспрепятственно поставил тяжелые чаши на приготовленные для этого подставки, посыпал в них мирру из золотого кувшина и воздел в молитве тонкие руки, в то время как густые пары ароматного курения окутывали голову царя, а жрецы монотонно повторяли священные слова:

Какой длинной была дорога до святилища Хатхор! Каким знойным был воздух, как горел под ступнями раскаленный песок! Амон-Ра посылал свои палящие лучи тем, кто ему поклонялся, и даже сфинксы, подставлявшие солнцу свои каменные тела справа и слева от дороги – сфинксы с туловищем льва и головой Доброго бога, украшенной бородой, – казалось, изнемогали под ними.

Я видела, как голова Нефру-ра склонялась под тяжестью убора в виде коршуна, а капли пота блестели на ее светлом челе. Я видела, как Хатшепсут неподвижно смотрела перед собой, как будто ей было трудно шагать прямо. У меня язык прилипал к гортани. Все разговоры вокруг смолкли, каждый жаждал освежающего дыхания богини.

Но вот вдали уже показались широкие ступени террас. Ладановые деревья (да, они зеленели, они жили росой богини!) выстроились в ряд вдоль цепи сфинксов и поднимались вверх по склону, который вел к святилищу. И там мы оказались наконец в тенистых залах, и бог почил в объятиях богини.

До глубокой ночи продолжался Прекрасный праздник, даже до утра. Принесли жертвы не только Амону, Хатхор и Анубису, который пропускает в подземное царство, или Осирису, который принимает мертвых. Нет, сами мертвые тоже получили жертвоприношения в тот прекрасный день, соединивший с ними всех их близких. И вот вельможи покинули храм и поспешили к гробницам, чтобы почтить своих отцов. А царь направлял своих слуг к тем, кого хотел отличить, и посылал им искусно подобранные букеты, цепи из серебра и золота, богатые одежды. Хоры тоже ходили теперь от могилы к могиле, а арфисты, певицы, мальчики-певцы и танцовщицы получали вознаграждение. Ах, как подскочила я от радости, когда одна знатная дама (я думаю, это была сестра Сенмута, мать Абет и Унаса) бросила мне красивую, богато расшитую ленту, которой одна из девушек подвязала мне волосы.

Пока другие бродили по долине, царь и супруга бога и, вероятно, также Аменет, старая кормилица, оставались в помещении. Оно было вырублено глубоко в скалах и укрывало статуи первого и второго Тутмосов. Там стояла приятная прохлада, и я обрадовалась, когда и мне позволили наконец войти туда после утомительною хождения взад и вперед. Нашему хору предстояло петь перед царственными владыками после всех остальных до глубокой ночи.

Безмолвно стояли изваяния мертвых царей. У их ног был зажжен жертвенный огонь.

Нефру-ра устала. Она лежала на коленях у кормилицы и спала.

Макара сидел в кругу придворных. Сановники, закончив церемонии в своих собственных гробницах, возвращались один за другим.

Чаши ходили по кругу. Гости шумели. Царь был молчалив.

– Пойте, девушки! – крикнул нам Сенмут. Однако наши голоса уже звучали не так дивно, как утром.

Губы Макара как будто дрогнули: знак рукой – и певицы замолкли одна за другой.

– Дайте им вина! – сказал Сенмут, читавший в глазах госпожи.

– И принесите мои носилки! – добавила царица. Так Хатшепсут, и Нефру-ра, и старая кормилица отправились в обратный путь задолго до того, как окончилась ночь. С ними ушло большинство гостей, но теми, кто еще оставался в долине, завладела Хатхор, повелительница опьянения.

Обо мне забыли. Я присела у стены и заснула, но не хмель подействовал на меня. Я совсем немного выпила вина, и не взяла в рот ни капли щедро разливаемого пива, к которому испытывала отвращение. Просто усталость пересилила, а мое молодое тело подчинилось ей.

Когда я проснулась, в помещение уже проникал первый утренний свет. Факелы погасли, песни смолкли. Где-то храпел пьяный, отсыпавшийся после неумеренного потребления хмельного. Цветы, еще накануне искусно подобранные в сотни букетов, теперь лежали растоптанными на земле. В воздухе стояли испарения от еды и вина.