Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович - Страница 27

– Я! – в тот миг откликнулась Креслава, ибо ждала сего. – Я нарекаюсь женою вечной!

– Добро, – промолвила старуха, и дочери ее в тот миг подхватили наложницу и повели к своему шатру.

Креслава радостно запела, засмеялась от счастья, словно земная невеста. Опомнилась княгиня и, не сдержавшись, вскинула очи, прошептала:

– Не смей избирать ее!.. Верни назад Креславу!

– Не я тут избираю, – вздохнула та. – Сама жена по своей воле. Я слыхала, это Креслава изрекла: – «Я!» И муж услышал ее слово!

– Спроси еще раз! – взмолилась княгиня Ольга. – И пусть другая пойдет с ним в Последний Путь! Не посылай Креславу!

– Кто же она – другая? Уж не ты ли?

– Нет... Не я...

– Но вас-то всего две над усопшим. Чужую князь с собой не возьмет, исторгнет с корабля.

– Все одно, останови Креславу! – крикнула княгиня. – Се моя воля!

– Здесь воли нет твоей, – спокойно произнесла Княгиня Смерти. – Здесь правлю я.

– Но я – Великая княгиня! Ужели не признала? Мы с тобой виделись, когда ты воскрешала Вещего Олега!

– Признала, – ничуть не смутясь, проронила старуха. – Столько лет минуло, а ты не постарела. Напротив, юной стала. Верно, на земле ты Великая, но – смертью правлю я, не спорь со мной. Быть тому, что сказано: Креслава с князем поплывет. Она не мыслила о жизни, она крикнула – «Я!».

Княгиня Ольга подломилась в коленях, встала перед старухой.

– Оставь Креславу на земле! Коли уйдет женой в Последний Путь, мне уж на земле не отыскать покоя! Где бы ни была, все помнить буду: наложница с ладой по небесам плывет, над головой моей!.. А он ее ласкает, тешит... Сама пошла бы с ним! И нареклась бы!.. Но у меня дитя! Кто Русью станет править, покуда не вырос сын?

– Вот и утешься рождением – не смертью, – бросила старуха. – Се рок твой материнский. А он мудрее нас.

– Нет, не смирюсь! – в гневе воскликнула княгиня. – Услышь меня, мой лада! Отторгни же Креславу!

– Молчи! – прикрикнула Княгиня Смерти. – Не поднимай до срока!.. И не кощунствуй. Не позришь сама, как переступишь через мертвого... Эй, жены певчие! Чего уста замкнули? Воспойте колыбельную. Пусть же усопший спит пока в земле сырой...

Плач безутешных голосов высоких тотчас взметнулся над спящим князем, подобно языкам огня, достал небес и погасил холодный вдовий крик.

Креславу тем часом ввели в шатер Княгини Смерти и нарядили, как подобает наряжать невесту к свадьбе: украсили монистами, запястьями, серьгами и кольцами-завесками, очельем из крупного жемчуга обрамили лик. Прекрасной белой павой представили народу и повели по скорбному граду под руки, как княжеских невест водили... Тая восторг и ликование, ей Гои низко кланялись, кричали вослед:

– Лебедушка наша!

– Лети в Последний Путь!

– Достойна!

Она лишь смеялась! Миг торжества, миг исполнения своего рока возвеселил ее, радость плескалась по сторонам, словно вино из рога. Долгожданный праздник явился ей единственной из всех скорбящих!

И стал наградой!

За все годы, что была наложницей, никогда она не являлась на глаза людей; терем да покои – се вот удел и суть мира, в коем проводила жизнь. А ныне же красу ее позрели и вознесли! Экое чудо прятал покойный князь!

Сияла Креслава среди скорбного града, ровно огонь-сварожич – а что бывает краше девы и огня?

Древляне за стеной онемели, от горя свои слезы пили. Эх, выйти б из-за стен, смешаться со скорбящей русью и, горе поделив, вблизи позреть на дивную невесту князя! Князь же Мал, убийца, стоял на башне угловой и высматривал княгиню среди Гоев. Остальное – печальный стан, корабль и народ скорбящий – не замечал, любуясь всесильной красотой избранницы. Да вышла тут Креслава и на короткий миг вдруг затмила княжий взор! И красота княгини на миг померкла... Но не любовь он испытал, не очарование, а зависть к мертвому: все было прекрасным у киевского князя – и жена, и наложница судная, красоты которой вовеки не отыскать в древлянских землях. И загоревал убийца! Свои наложницы хоть и более числом, да теперь показались ему дурными, страшными, строптивыми. И кого из них изберет Княгиня Смерти, кто из них наречется вечной женой, коль скоро доведется отбыть неземным путем?

Посередине стана для Креславы накрыли стол, скамью выстелили периной лебяжьей и коврами, яства, поставили горою.

Креслава пировала!

Окованный златом турий рог – символ красоты ее – вручили невесте, и этот чудодейственный сосуд должен был кого-то осчастливить из жен, если пожелает Креслава. Отхлебнувшая из него вкусила бы и обрела красу нареченной невесты, а если перед тем, как взойти на корабль, она бы подарила рог, то вместе с ним подарила бы и свое веселие и радость. Но никому пока не давала Креслава прелести своей, сама пила и становилась краше. Служанки – дочери Княгини Смерти – подносили ей закуски на чашах золотых, кормили ложками серебряными и всякую волю исполняли немедленно – чуть бровью поведет. У стола княжей невесты то гусли играли, а то жалейки, дудки, свирели и рожки. Молодые девы и жены хороводы водили, славя Креславу. В имени ее был сокрыт рок – Огненная Слава! Знать, должна была она в огне и прославиться.

Средь моря скорби лютой и горючих слез Креславин пир был не кощунством. Она прощалась с земной жизнью, и то, что было отпущено ей до годов преклонных – радостное торжество и праздник, – она черпала и допивала сейчас, умещая все в срок краткий. Остановилось время, и пир ей чудился бесконечным!

Тем временем княгиня, покинув ложе князя, пришла в свой шатер, где кормилец Асмуд стерег Святослава. И не сдержалась, разразилась грозою черной: бушевала подобно Перуну, сверкала молнией, и ветер был, и ливень слез, однако и буйство не уняло горя, напротив, горькая тоска и бессилие опаляли душу. Напуганный яростью матери Святослав, взявшись за подол, остановить пытался ее гнев, да все напрасно. И тогда он крикнул так, что вздулись стены шатра:

– Услышь меня! Отринь же гнев! Иначе взойду на корабль и уплыву с отцом! Ты мне солнце заслонила буйством!

Крик образумил ее. Прижавши к себе сына, княгиня поклялась ему смириться, казня себя, повинилась перед ним. Однако буря притомила плоть, и незаметно для себя она уснула. И княжич придремал на ее руках. А пробудилась она с тихим пламенем в очах и жаждой мести. Возле ложа сидел кормилец Асмуд, ждал, когда отверзнет очи.

– Я знаю, как помочь тебе, – прошептал он. – След погубить Креславу, пока на корабль не ступила.

Надежда вздула пламя мести. Велик был искус! Не быть женой Креславе! Ей должно по обычаю подняться на корабль живой, а мертвую жену князь не возьмет с собой в путь, и поэтому Княгиня Смерти велит бросить ее в яму, где ныне почивает лада. Довольно будет ей и такой чести! Ей всегда было хорошо на княжеском ложе, так пусть же и останется на нем в земле!

Знал старый Асмуд, чем можно вдохновить княгиню, знал, коим образом можно спасти свою жизнь, ибо черному вестнику полагался сруб до конца своих дней.

– Сгубить ее, сгубить! – решилась княгиня. – Да как?

– В ее прекрасный рог след зелья всыпать!

– Возможно ли сие? Служанки вина наливают и стерегут!

– Подойду и всыплю!

– Тебя и близко не подпустят... Нет, ее на пиру сем не отравить. Надобно другого часа ждать.

– А ежели ночью? – предложил Асмуд. – Когда пойдет по шатрам близких родичей князя? Я войду к одному из них, убью его и приму Креславу вместо родича. А в шатре темно...

– Ты больно стар и немощен, чтобы Креслава пила и любодействовала с тобой! – отмахнулась княгиня. – В один миг признает и догадается, кто на тризне свару учинил. А я не переступлю за кон!

– У меня есть злато! Я подкуплю служанку!

– Ужель ты не знаешь, что дочери Княгини Смерти неподкупны?.. Нет, это не годится, – заметалась княгиня по шатру, и вдруг ее осенило, когда взглянула на спящего Святослава. – Асмуд! Ступай на пир к Креславе и ее служанкам скажи, чтоб подпустили тебя к ней, что ты послан с вестью тайной от меня. А когда станешь молвить Креславе весть мою, она о роге своем на миг забудет. И обо всем на свете! Тогда и всыпь ей зелье... Но где же взять его?