Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 70

Прошло несколько мгновений; у тысячи гладиаторов замерло в груди дыхание, и вдруг послышался глухой голос — сперва он казался неясным, далеким, но, постепенно усиливаясь, становился звонким, как будто бы человек, которому он принадлежал, быстро приближался. Он кричал:

— Слушай!.. Слушай!..

Из тысячи грудей вырвался мощный, как завывание бури, вздох облегчения, ибо донесшийся крик был условленным сигналом: Эномай благополучно спустился на дно пропасти.

Тогда гладиаторы с лихорадочной поспешностью, каждый стараясь быть как можно более ловким, начали один за другим спускаться по удивительной лестнице, которая — теперь это всем было ясно — спасала их от смерти и возвращала к жизни, вела от позорного крушения к славной победе.

Спуск длился целых тридцать шесть часов, и лишь на рассвете второго дня все оказались внизу, на равнине. На горе остался только Борторикс; он спустил вниз оружие последнего манипула и связки с косами, топорами, трезубцами, которые Спартак приказал взять с собой и хранить: ими можно было временно вооружать товарищей, присоединявшихся к восставшим. Наконец спустился и Борторикс.

Невозможно описать, как велика была благодарность гладиаторов и как бурно они изъявляли свою любовь и преданность Спартаку, чьей мудрой догадливости они были обязаны жизнью.

Но Спартак просил их соблюдать тишину и каждому манипулу велел укрыться в окружающих ущельях и скалах и ждать там наступления ночи.

Бесконечно долгими показались эти часы нетерпеливым воинам; но вот солнце стало склоняться к западу, и едва лишь стали меркнуть лазурные краски небосвода, две когорты гладиаторов вышли из своих укромных убежищ, построились и, двигаясь с величайшими предосторожностями, молча направились — одна, под началом Эномая, к морскому берегу, другая, под командой Спартака, по направлению к Ноле.

Расстояние, которое должны были пройти обе когорты гладиаторов, было примерно одинаковым, и они обе зашли в тыл двух римских лагерей почти одновременно — за час до полуночи.

Подойдя совсем близко к лагерю Мессалы Нигера, Спартак приказал своей когорте остановиться и, соблюдая осторожность, один направился к валу римского лагеря.

— Кто идет? — окликнул часовой, которому послышался шум в соседнем винограднике, откуда пробирался к лагерю Спартак.

Фракиец остановился и замер. Кругом царила тишина; часовой римского лагеря напрягал слух, но все как будто было спокойно.

Вскоре Спартак услышал звук мерных шагов патруля, совершавшего вместе с деканом обход часовых. Услышав оклик «кто идет», патруль поспешил к часовому, чтобы узнать, что случилось.

Была уже глубокая ночь и так тихо, что фракиец мог расслышать следующий разговор, хотя он и велся вполголоса.

— Что случилось? — спросил кто-то, вероятно декан.

— Мне послышался шорох в кустах…

— А после оклика «кто идет» ты что-нибудь слышал?

— Нет, сколько я ни прислушивался.

— Должно быть, лисица бежала по следам куропатки.

— Я тоже подумал, что листья зашуршали под ногами какого-то зверька. О гладиаторах нечего и говорить. Сидят наверху, им уже не выбраться…

— Правильно. Центурион сказал, что мышь в мышеловке.

— Да уж будь спокоен, Клодий Глабр — старый кот, ему справиться с таким мышонком, как этот Спартак, — детская игрушка.

— Ну, еще бы, клянусь Юпитером Охраняющим!

Последовала недолгая пауза. Спартак насмешливо улыбнулся, а декан продолжал:

— Стереги получше, Септимий, и не принимай лисиц за гладиаторов.

— Чересчур много чести было бы для гладиаторов, — сострил в ответ солдат Септимий.

И снова все затихло.

Тем временем глаза Спартака уже привыкли к темноте, и он начал различать то, что его интересовало: форму рва и вала римского лагеря. Ему надо было узнать, какие из четырех ворот находились ближе.

Как раз в это время патруль, возвратившись на свой пост, развел почти погасший костер, и вскоре красные, сверкающие языки ожившего пламени осветили частокол на валу; он оказал помощь Спартаку в задуманном им деле: теперь ему было нетрудно рассмотреть, где находились декуманские ворота, то есть ворота, которые в римских лагерях были дальше всего от позиций, занятых неприятелем. В лагере Мессалы Нигера эти ворота были обращены в сторону Нолы.

Как только Спартак ознакомился с расположением вала, он пошел обратно, добрался до своей когорты и со всевозможными предосторожностями повел ее в обход к декуманским воротам. Отряд шагал молча и бесшумно, пока не подошел к римскому лагерю настолько близко, что гул шагов уже невозможно было скрыть от часовых.

— Кто идет? — раздался голос легионера Септимия.

По тону оклика Спартак понял, что на этот раз легионер не сделал ошибки, приняв лисиц за гладиаторов, а хорошо различил топот идущего войска.

Не получив ответа, бдительный Септимий несколько раз подал сигнал тревоги.

Но гладиаторы, бросившись бегом, спустились в ров, с неслыханной быстротой перебрались через него, влезая на плечи один другому, и в мгновение ока очутились наверху вала; Спартак же, рука которого совсем зажила, благодаря своей необыкновенной ловкости первым появился наверху; с присущей ему стремительностью он напал на легионера Септимия, который вяло и с большим трудом защищался от ударов Спартака, крикнувшего ему своим громоподобным голосом:

— Эй, ты… насмешник Септимий! Твоей милости было бы куда лучше, если б тебе пришлось отбиваться не от меня, а от лисицы. Ты ведь почитаешь ее больше, чем гладиаторов!

Не успев договорить эти слова, фракиец насквозь пронзил мечом легионера. А тем временем гладиаторы группами по три, по четыре, по восемь, по десять человек врывались в лагерь, — и началась резня, как это обычно бывает при внезапных ночных нападениях.

Римляне спали крепким сном, как люди, которым нечего опасаться; они не боялись врага, полагая, что он крепко заперт в своем стане. Теперь же все их усилия и попытки оказать сопротивление яростному натиску гладиаторов были безуспешны. Число нападавших все возрастало, они уже овладели декуманскими воротами, врывались в палатки, кидались на сонных безоружных легионеров, рубили, душили их.

По всему римскому лагерю слышны были страшные крики, проклятья, мольбы; там царили паника, смятение, смерть. Это была даже не кровопролитная битва, а истребление, уничтожение врагов; за полчаса с небольшим погибло свыше четырехсот легионеров, остальные опрометью бежали куда глаза глядят.

Лишь человек сорок самых храбрых воинов под началом Валерия Мессалы Нигера, наскоро вооруженных мечами, пиками и дротиками, но без лат и щитов, собрались у преторских ворот, то есть у главных ворот лагеря, расположенных против декуманских. Отважным сопротивлением они старались сдержать натиск гладиаторов в надежде, что это даст время беглецам собраться и снова вступить в бой. Среди этих храбрецов особенно выделялся Мессала Нигер; доблестно сражаясь, он ободрял римлян и время от времени призывал Спартака, крови которого он жаждал, померяться с ним силами.

— Эй! Спартак!.. — кричал он. — Подлый вождь гнуснейших разбойников… Где ты?.. Подлый раб, поди сюда, грабитель! Встань лицом к лицу со мной! Скрести свой меч с мечом свободного гражданина… Спартак, разбойник, где ты?

Несмотря на крики, стоны, звон оружия и страшный шум, стоявший в лагере, фракиец услышал наконец дерзкие слова римлянина; могучими руками он проложил себе дорогу среди своих воинов, столпившихся вокруг этой кучки легионеров, и, разыскивая человека, вызывавшего его на бой, в свою очередь звал его:

— Эй, римский разбойник! Почему ты поносишь меня за глаза? Грабитель и сын грабителя, оставь для себя свои прозвища, они твое единственное, действительно тебе принадлежащее достояние! Римлянин, вот я… Что тебе надо?

И с этими словами он вступил в бой с Мессалой, который, яростно нападая на него, тяжело дыша, прерывистым голосом кричал:

— Я хочу пронзить тебя своим клинком… осквернить честный меч Валерия Мессалы… твоею кровью…