Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) - Страница 68

Марку Валерию Мессале Нигеру, которому предстояло через девять лет после описываемых нами событий стать консулом, было тогда не более тридцати трех лет; он отличался смелостью, честолюбием и жаждал военных отличий. Во время гражданской войны Мессала сражался в войсках Суллы и проявил там доблесть, а за четыре года до выступления гладиаторов отправился с Аппием Клавдием Пульхром в Македонию сражаться против недовольных Римом провинций, главным образом против фракийцев, которые поднялись на борьбу с невыносимым гнетом римлян.

За храбрость, проявленную Валерием Мессалой в сражении на Родопских горах, он был награжден гражданским венком и званием центуриона. Немного времени спустя хилый Аппий Клавдий Пульхр умер, война прекратилась, и молодой Мессала вернулся в Рим. В тот день, когда в Рим прибыли вести о восстании гладиаторов, Мессала готовился следовать за консулом Лукуллом к Черному морю. Но так как Лукулл собирался отправиться в эту экспедицию не раньше весны, Мессала испросил разрешение следовать за Клодием Глабром и принять участие в карательной экспедиции против гладиаторов. Надменный Валерий Мессала принадлежал к числу тех патрициев, у которых одна лишь мысль о войне с гладиаторами вызывала улыбку жалостливого презрения.

К жажде славы у Мессалы Нигера в данном случае примешивалась безудержная ненависть к Спартаку. Он был родственником Валерии Мессалы, вдовы Суллы, и, когда до него дошли вести о ее любовной связи со Спартаком, он воспылал безумным гневом, считая эту связь позором; он не пожелал больше видеть свою родственницу, а Спартака возненавидел всеми фибрами души, считая, что подлый гладиатор осквернил имя Мессалы.

Получив приказ трибуна Клодия Глабра, Мессала двинулся со своими двумя когортами вдоль подножия Везувия, огибая гору. Через несколько часов он достиг склона, обращенного в сторону Нолы и Нуцерии, затем вышел на плохую горную дорогу, по которой его войска шли до тех пор, пока она не оборвалась среди пропастей, скал и обвалов. Здесь Мессала остановил когорты и приказал разбить лагерь.

Мы не станем описывать, как оба римских отряда, один по одну сторону горы, другой по другую, за два часа с небольшим соорудили лагеря, как обычно, квадратной формы, окружили их рвом, а с внутренней стороны — земляным валом, защищенным вверху густым частоколом. Быстрота, с которой римляне строили свои прекрасно укрепленные лагеря, всем известна по хвалебным описаниям историков и военных специалистов, и нам осталось бы только повторять эти восхваления.

Итак, Клодий Глабр с одной стороны Везувия, а Мессала Нигер — с другой к вечеру расположились со своими войсками и заперли оба имевшихся в распоряжении гладиаторов выхода из их лагеря.

Теперь римские когорты поняли план своего предводителя; они ликовали при мысли, что мышь действительно оказалась запертой в мышеловке.

Предусмотрительный и осторожный Клодий послал только одну тысячу человек охранять тропинку, ведшую к Ноле: он знал, что почти отвесная крутизна горы с этой стороны была очень серьезным препятствием спуску гладиаторов. Главные же силы он сосредоточил у дороги со стороны Помпеи; здесь спуск был несравненно удобнее, и, вероятнее всего, именно здесь следовало ожидать атаку.

На заре следующего дня Спартак, обходя по своему обыкновению площадку, увидел под скалами, обращенными к Ноле, лагерь врагов и, хотя еще не заметил лагеря Клодия — его закрывали леса, — все же заподозрил что-то недоброе. Решив выяснить положение, он во главе двух манипул стал спускаться по тропинке, ведущей к Помпее. Не прошел он и двух миль, как его авангард обнаружил часовых римского лагеря и обменялся с ними несколькими дротиками и стрелами. Спартак остановил свой отряд, а сам направился к тому месту, где находился его авангард, и тут перед глазами пораженного гладиатора предстал римский лагерь во всей его грозной мощи.

Спартак побледнел и, не произнеся ни слова, устремил глаза на подымающийся перед ним вал, который произвел на него такое впечатление, какое на заживо погребенного при пробуждении произвело бы прикосновение к холодной и тяжелой крышке гроба.

Римские часовые при первом появлении авангарда гладиаторов подали сигнал тревоги, тотчас же из лагеря выступила одна центурия и двинулась вперед, пуская стрелы в Спартака. Фракиец, поняв, что гладиаторы заперты врагом и обречены на верную гибель, не двигался, не замечал дротиков, падавших со свистом вокруг него, хотя любой мог его поразить.

Его пробудил от оцепенения декан авангарда, сказав:

— Спартак, что же нам делать? Идти вперед и сразиться или отступать?

— Ты прав, Алкест, — печально ответил фракиец. — Надо отступать.

Авангард возвращался быстрым шагом, вслед за ним медленно шел Спартак к двум ожидавшим его манипулам.

В глубокой задумчивости он повел их обратно.

Римская центурия некоторое время преследовала гладиаторов, осыпая их стрелами, но вскоре получила приказ вернуться в лагерь.

Взойдя на площадку, Спартак призвал к себе Эномая и Борторикса, который хотя и был ранен, но не утратил уверенности и рвения; были приглашены и другие наиболее опытные и храбрые военачальники. Фракиец повел их всех по направлению к Ноле. Он показал им раскинувшийся внизу неприятельский лагерь, объяснил, в каком критическом положении они оказались, и спросил, что, по их мнению, следовало бы предпринять в таких трудных обстоятельствах.

Мужественный, презирающий смерть и безрассудно горячий Эномай крикнул:

— Клянусь эриниями, что нам только и остается обрушиться с яростью диких зверей на каждый римский лагерь. Тысяча погибнет, а двести пробьются!

— Если бы это было возможно! — произнес Спартак.

— А почему это невозможно? — спросил полный решимости германец.

— Подобная мысль промелькнула и у меня. Но принял ли ты в расчет, что вражеские лагеря расположены как раз там, где крутые и обрывистые тропинки, ведущие из нашего лагеря, выходят на свободную, открытую местность? Подумал ли ты, что ни с той, ни с другой стороны мы не можем развернуть фронт больше, чем в десять воинов? Нас тысяча двести человек, а участвовать в сражении смогут не больше двадцати человек.

Довод Спартака был настолько убедителен и все его соображения так правильны, что Эномай опустил голову на грудь и глубоко вздохнул. Вокруг них, безмолвные, подавленные, стояли гладиаторы.

— Да и продовольствия у нас хватит всего лишь на пять, шесть дней, — продолжал Спартак. — Ну… а потом?

Вопрос, заданный Спартаком печальным и мрачным тоном, встал перед его соратниками во всей своей неоспоримой и угрожающей силе, гнетущий, неумолимый, страшный вопрос.

Вывод был слишком ясен. Семь, восемь, десять дней еще можно было бы продержаться здесь… А потом?..

Выхода не было… Либо сдаться, либо умереть…

Долго длилось скорбное молчание двадцати мужественных гладиаторов, для которых было горько и мучительно сознавать крушение всех надежд, поддерживавших их существование в течение пяти лет, согревавших кровь в их жилах, одухотворявших их жизнь. Как ужасно было видеть такой жалкий конец их дела в тот момент, когда, казалось, победа была близка, торжество обеспечено! Что значила смерть в сравнении с таким страшным несчастьем?

Спартак первый прервал это мрачное молчание:

— Пойдемте со мной, обойдем эту площадку и внимательно посмотрим, не найдется ли какой-нибудь путь к спасению, нет ли еще какого-нибудь способа, каким бы трудным и опасным он ни был, выйти живыми из этой могилы, даже если только сотне из нас удастся избежать смерти, а все остальные погибнут ради торжества нашего святого дела.

В сопровождении своих соратников Спартак, безмолвный, сосредоточенный, начал обход лагеря. Время от времени он останавливался; он походил в эти минуты на льва, запертого в железной клетке, когда он, рыча и фыркая, ищет способа сломать решетку своей темницы.

Гладиаторы подошли к тому месту, где стеной высились отвесные скалы, отделявшие площадку от вершины горы. Спартак посмотрел на эту страшную крутизну и прошептал: