Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович - Страница 71

Кивнув поэту Бездынько, стоявшему на посту возле общественных холодильников, Кокотов вошел в почти пустую столовую. Только Проценко, продолжавший голодовку протеста, жадно ел, словно кастаньетами, стуча зубными протезами, да еще Болтянский терпеливо, как фотоохотник, дожидался кого-то, кому можно рассказать удивительную историю своего рода. Евгения Ивановна, завидев «Аннабель Ли», привычно кивнула с пьедестала из трех подбородков. Однако мнительному литератору почудилось, что, кроме гордой причастности к тайне его псевдонима, в глазах заведующей пищеблоком появилось некое дополнительное осведомленное лукавство, будто бы она знала не только про ночной налет Валентины Никифоровны, но и про кокотовские постельные достопримечательности. Смущение автора «Беса наготы» усугубила Татьяна. Она выставила перед ним двойную порцию каши с двусмысленными словами:

– Ешь за Жарынина!

«Как в деревне! – с горечью подумал Андрей Львович. – Просто греховеды какие-то!»

– Выспались? – участливо спросил Болтянский. – Вы напрасно не взяли вчера мой подарок! – и он подвинул писателю нераспечатанную коробочку морской капусты. – Казанова только этим и спасался!

– Выспался… – буркнул писодей, углубляясь в подгоревшую пшенку.

– Давеча вы так спешили, что я не успел рассказать про Бронислава.

– Добрался он до Пилсудского? – живо спросил Кокотов, радуясь возможности увести разговор в сторону от своей ночной уступчивости.

– Добрался! Но вы даже не представляете, какие испытания ему выпали! На Украине он чуть не погиб от рук серожупанников, потом бежал в Галичину и участвовал в восстании против генсека Левицкого. Вообразите, тот устроил во Львове Западноукраинскую Народную Республику! Ну, устроил и устроил… Население там мирное: поляки да евреи. Терпели, пока он не заставил всех говорить по-украински. Отличившись во Львове, Бронислав прибыл в Варшаву и поступил в Польский Вермахт…

– А что, и такой был? – удивился писодей.

– О, Андрей Львович, в истории чего только не было! Со временем брат перешел на службу во Второй отдел Генерального штаба, то есть в контрразведку. И летом девятнадцатого, в составе правительственной делегации, он ездил на переговоры к генералу Деникину, рассчитывавшему на поддержку Пилсудского в борьбе против большевиков. Наивный Антон Иванович просчитался: лукавый маршал не хотел возрождения «единой и неделимой» России и попросту выжидал, пока красные добьют белых. Только после этого главный начальник польского государства напал на Советскую Россию в двадцатом, разгромив самонадеянного смоленского шляхтчонка Тухачевского. А знаете, кого встретил Бронислав на переговорах?

– Наверное, Мечислава…

– Совершенно верно! Они тайком обнялись, поплакали об отце, поведали друг другу о пережитом и, как теперь выражаются, обменялись координатами. Но и это еще не все! В октябре девятнадцатого Броня с капитаном Бёрнером поехал в Белоруссию на переговоры с Мархлевским, которого Ленин послал к Пилсудскому, в надежде, что тот не будет вмешиваться в украинские дела и поддерживать Петлюру. Однако хитроумный маршал рассчитывал как раз с помощью самостийников оторвать Малороссию от Совдепии и присоединить к независимой Польше. На переговорах Бронислав встретился со Стасем, прикомандированным к советской делегации по настоянию Дзержинского, который не доверял «варшавскому красильщику» Мархлевскому из-за его связей с немцами. Братья тайком обнялись, поплакали об отце, поведали друг другу о пережитом и, как говорится, обменялись координатами. О, если бы они знали, что готовит им судьба! Как вы понимаете, каждый, конечно, доложил по начальству о том, что встретил на переговорах родственника. А как же! Служба… И начальство, разумеется, решило этим воспользоваться…

Но про то, как именно начальство этим воспользовалось, писодей узнать не успел: в столовую вошла Регина Федоровна и посмотрела на автора «Русалок в бикини» так, точно он не чай с бутербродом пил, прилежно внимая хроникам рода Болтянских, а играл с Яном Казимировичем в неприличные карты.

– Дмитрий Антонович вас обыскался!

– Да я вроде бы…

– Почему вы не берете мобильник? – упрекнула она.

– Я? – Кокотов похлопал себя по карманам. – Оставил в номере…

– Пойдемте скорей!

У общественных холодильников шла смена караула: Бездынько сдавал пост архитектору Пустохину. Завидев писателя, комсомольский поэт рванулся было прочитать ему сложенные в наряде новые строки, но присутствие Регины Федоровны его охолонуло.

– Все равно сожрет! – философски заметила она, имея в виду Проценко.

В оранжерее, как всегда, дремала в плетеном кресле Ласунская, укрытая розово-синим пледом с ломаными силуэтами танцующих дикарей. По слухам, это был один из многочисленных подарков Пикассо, который из-за нее не ушел от очередной жены.

– Знаете, сколько стоит эта тряпка? – спросила бухгалтерша.

– Догадываюсь…

– Не догадываетесь!

Возле номера Жукова-Хаита стояла, как обычно, стопка грязной посуды, а из-за двери доносился гневный тенорок, прерываемый звонкими пощечинами.

– Вот тебе, животное, черносотенец, антисемит проклятый, вот тебе!

Ксенофобский бас почему-то сегодня безответно молчал, и только утробно ухал в ответ на очередную оплеуху.

– Докоробливается! – таинственно шепнула Регина Федоровна и странно посмотрела на писателя.

– Ну, как он… там? – спросил, чтобы скрыть смущение, автор «Роковой взаимности».

– Говорю же: почти докоробился.

– Нет, я про Дмитрия Антоновича…

– А-а… Нажрался как свинья! – ответила она с отчетливой ненавистью к мужикам-пьяницам, генетически свойственной всем русским женщинам.

– Надо же… – посочувствовал писодей.

– Но держится молодцом! А хохлов-то утром в машину вместе со скамейкой, как мертвых, грузили! – добавила бухгалтерша, гордясь алкогольной лихостью своего мужчины, что тоже генетически свойственно всем русским женщинам.

– М-да…

– Как очнулся, сразу стал вас спрашивать.

– Я стучал…

– Мы слышали, но не могли… Дима просил вас захватить ноутбук.

– Он что, собирается работать?! – изумился писодей.

– Конечно!

– Тогда я должен зайти к себе.

– Давайте скорее, а я схожу за водичкой.

Возясь с ключом, Кокотов слышал из-за двери долгую и настойчивую песнь Сольвейг, но когда ворвался в комнату и схватил «Моторолу», жалобы несчастной брошенки, так и не дождавшейся своего Пер Гюнта, оборвались. Писатель взглянул на дисплей, и судьба, точно русский фашист с бейсбольной битой, обрушила на него страшный удар: это был телефонный номер Натальи Павловны. Путаясь в кнопках, он тут же попытался перезвонить, но вызываемый абонент оказался недоступен. Надо ли объяснять, что к соавтору Андрей Львович вступил, томимый тоской и обидой, переходящими в мировую скорбь.

«Люкс» еще хранил следы мощной геополитической битвы, разыгравшейся здесь накануне: повсюду валялись пустые бутылки, а одна, недопитая, с торчащей из горлышка веточкой укропа, оказалась почему-то на телевизоре. Журнальный столик был замусорен жалкими остатками богатой южнорусской закуски: шкурками от сала и кровяной колбасы, вялыми хвостиками зеленого лука, надгрызенными чесночными зубчиками и понадкусанными солеными огурцами с опавшими за ночь пупырчатыми боками. В помещении стоял слегка облагороженный табачным ароматом нелегкий дух алкоголя и эклектичной закуски, из последних сил переработанной могучим организмом Жарынина. Сам режиссер лежал на высоких подушках, лицо его было свекольного цвета, лысина покрыта потом, а глаза тяжело закрыты.

– Садитесь, коллега, – сказал он тихо, не подымая век.

– Ну, как вы тут? – больничным шепотом спросил Кокотов.

– Нормально. Это все из-за закуски. Надо было ограничиться солеными огурцами. Вот лежу и думаю: возможно, рай – это пьянство без похмелья, а ад – это похмелье без пьянства. Как вы полагаете?

– Не исключено…

– Харьков пришлось отдать. Не удержал. Но Крым с Севастополем и Донбасс остались за нами.