Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович - Страница 29

Когда дошла очередь до Истобниковой, она с трудом поднялась из-за стола, опираясь на палку, и тихо произнесла:

– За молодость, ребята!

– Диабет. Ранний. Тяжелый. Без ноги, – тихо доложила Валюшкина. – Муж. Танцор. Бросил.

– А что нам скажет наш писун? – поинтересовался Понявин с той добродушной иронией, с какой деловые люди обычно относятся к разного рода творческим существам.

Андрей Львович, не любивший говорить тостов, отделался легким стихотворным экспромтом, придуманным, конечно же, заранее – с вечера:

– Прямо Хер-асков! – погрозил глава застолья вилкой.

Они встретились взглядом, и только теперь Кокотов наконец понял, на кого похож Лешка. Наукой доказано: умственные способности взрослой хрюшки достигают уровня четырехлетнего ребенка, что не так уж и плохо для будущего окорока. Понявин напоминал ему борова, переступившего эту ребяческую черту и развившегося в полноценного мыслящего кабана, но пока еще на всякий случай скрывающего свои подлинные возможности от людей. Лишь чересчур умный взгляд выдавал: перед нами уже не свинья, не-ет, совсем не свинья…

Потом пели, блестя слезами воспоминаний и сглатывая подступающую к горлу тоску по утраченной юности:

Понявин дирижировал вилкой, иногда отвлекался, подзывая старшего полового, кивал на стол и что-то брезгливо ему выговаривал.

Потом танцевали, все, кроме Понявина и Истобниковой. Первый был слишком мал и толст, а Рита… Рита смотрела на пьяный перепляс с грустной усмешкой, ведь внутри-то она все еще оставалась легкой, как пушинка, спортивной танцоркой. Зато Ананий Моисеевич неутомимо таскал по залу своих бывших учениц в старомодном, угловатом вальсе. Он даже хотел сделать стойку на руках, и его с трудом отговорили. Валюшкина решительно абонировала Кокотова на весь вечер. Она рассказала ему, что работает в банке, недавно купила по ипотеке однушку и отселила наконец бывшего мужа, который так и не смог понять: если обществу больше не нужны физики-теоретики, то совсем не обязательно по этому поводу с утра до ночи пить. Дочь в прошлом году вышла замуж и уехала в Чикаго. И Валюшкина, оставшись одна в трехкомнатной квартире на Академической, теперь снова молода и свободна, – поэтому три раза в неделю ходит в бассейн.

– Ты отлично выглядишь! – похвалил Кокотов.

– Один. Тридцативосьмилетний. Предложение. Сделал! – гордо сообщила она, налегая на одноклассника удивительно упругой для ее лет грудью.

– Приняла?

– Думаю.

Оклякшин сильно напился, со всеми перечокался, переобнимался и перецеловался. По залу он передвигался от одной танцующей пары к другой, как хмельной путник, перемещающийся в пространстве с помощью фонарных столбов. Достигнув Кокотова с Валюшкиной, он обнял их и, развернув так, словно собирался сплясать сиртаки, попросил с надрывом:

– Ребята, вы только не болейте! Умоляю! Но если что – сразу ко мне! Спасу!

– Что ж ты Аду. Марковну. Не спас? – укорила Нинка.

– Если бы она пришла раньше на полгода… спас бы! Не опаздывайте к врачу, ребятки! Вот… визитки… звоните в любое время! Ночью, утром, в метель… В любое! Помощь придет! Нет, извини, Андрюха, это не моя визитка. Гляди-ка: Понявин Алексей Иванович, ресторатор, действительный член Международной академии правильного питания. Ё-мое! Лешка-партизан – академик! Очуметь! Ага, а вот моя. В любое время – ночью, утром, в метель… Только скажите: «I need you!»

Те м временем официанты внесли осетра величиной с хорошую торпеду. В глазницы были вставлены черные маслины, и казалось, рыбина смотрит на все это гастрономическое безумие грустными еврейскими глазами.

– Осетр – современник динозавров! – наставительно заметил Оклякшин и стал заваливаться на бок. Половые по кивку Понявина подхватили доктора и унесли в отдельный кабинет – полежать.

Когда ели десерт, Нинка вдруг задумчиво произнесла:

– Даже не знаю, показать тебе или нет?

– Что?

– Зазнаешься!

– Не зазнаюсь! – пообещал Андрей Львович, недоумевая.

– Ладно.

Она сняла со спинки стула просторную сумку фирмы «Мандарина Дак» и вынула из нее школьный альбом для рисования, довольно затрепанный.

– Смотри! – сказала она и отвела взгляд.

Автор «Беса наготы» переворачивал страницы с изумлением и гордостью: оказывается, все эти тридцать лет Нинка внимательно следила за его литературной судьбой. В альбом были вклеены вырезанные из газет рецензии на его повесть про восставших школьников, даже крошечные заметки о каких-то давно забытых встречах и конференциях, где он участвовал и упоминался через запятую. А «Гипсовый трубач» был изъят из журнала «Железный век» и тоже вклеен, причем некоторые строчки отчеркнуты розовым маркером. Например вот такие:

– Нинка! – только и смог вымолвить Кокотов.

– У меня все твои книги есть. Ты хорошо стал писать! Но мало…

– Да, мало… – согласился Андрей Львович, благодаря судьбу за то, что одноклассница ничего не знает о кроличьей плодовитости Аннабель Ли.

На прощанье Валюшкина тоже дала ему свою визитку, сообщив, что она начальник отдела личных вкладов банка «Северное сияние».

– Звони!

– И ты звони…

– Я. Звонила. Теперь твоя. Очередь.

– Позвоню.

– Хочешь. Я – тебе. Счет открою?

– А у вас проценты хорошие?

– Обычные. Но если. Форс-мажор. Деньги. Вытащу.

– Спасибо, Нинка!

– А поцеловать?

– Мм-а! – Он чмокнул ее в щеку.

– Какие же вы, мужики, скучные после сорока! – сказала она грустным человеческим голосом.

Визитку Оклякшина Кокотов, как обычно, засунул неизвестно куда и, вернувшись напуганный из поликлиники, перерыл полквартиры, но так и не нашел, зато в вазочке, где при Веронике лежали конфеты, обнаружил Нинкину карточку и набрал ее рабочий телефон.

– Банк «Северное сияние»! – отозвался влекущий девичий голос.

– Мне бы… госпожу… Валюшкину!

– Нину Викторовну?

– Да-да…

– Как вас представить?

– Кокотов.

– Кокотов? – переспросил голос, чуть повеселев. – Одну минутку!

– Андрей! – почти тут же откликнулась Нинка. – Привет! Надумал? Счет. Открыть!

– Нет…

– А что? – игриво спросила Валюшкина.

– Я визитку Оклякшина потерял.

– А-а-а… потерял… – бесцветно повторила она. – Подожди! Записывай…