Лучик и звездолёт - Перфильева Анастасия Витальевна - Страница 14

— Нету.

— Удочку самому срезать пустяк. — Щербатый ловко плюнул сквозь щербину. — Крючки в сельпо были, кончились. Ладно, мы тебе свою дадим. Ты только червей свежих нарой.

— Червей? — удивился Женя. — Зачем?

— А на что ловить будешь? У вас на пустыре за конюшнями, куда навоз свозят, черви мировые есть. Пальчики оближешь. — Щербатый снова плюнул. — Значит, завтра, чуть свет.

— Где плотину строить будут. Знаешь? — предупредил баском Антоша.

— Знаю, — приврал Женя (о плотине он и не слышал).

Больше говорить не стали, и так ясно. Разошлись у перекрёстка. Щербатый с Антошей пошли к своим домам, Женя к заводу. Принеся хлеб и сахар, он сказал отцу, все еще читавшему газеты:

— Пап, можно я завтра утром на речку пойду, рыбу удить? Меня товарищи из деревни пригласили.

— Ого, уж и друзей-товарищей завёл? Молодцом! — похвалил отец. — А Ирина лузгинская что ж, с глаз долой — из сердца вон? — пошутил он.

— Ну, папа… — Женя сердито свёл брови.

— Шучу, шучу. Как же они тебя пригласили? Письменно? Или с курьером?

— Ну, папа же… — повторил недовольно Женя.

— Ладно, не буду. Иди, конечно! Значит, ушицы поедим? Только купаться не смей, рано. Даёшь слово?

— Даю. Я, пап, чёрного целую буханку всё-таки купил. Они же так корки любят! Понимаешь? — Про сахар вместо песку Женя решил пока умолчать.

Сергей Сергеевич ответил не сразу, соображая, кто именно любит корки.

— Что уж с тобой поделаешь… — вздохнул он, снова берясь за газеты. — Тётю Фросю попроси из остатков сухарей насушить. (Тётя Фрося была жена одного из конюхов, которую Евгения Андреевна, уезжая, сговорила убирать и готовить Коротковым.) Сухари они, пожалуй, не меньше сахара любят… И ложись спать пораньше.

— Пап, а ты меня разбудишь? Мне чуть свет велели!..

— Вряд ли, сынок. Намаялся за день, сплю как убитый. Ты не бойся — окно не закрывай, тебя петух Ильи Ильича разбудит.

Женя лёг в постель почти сразу.

Он очень волновался. Не приходилось ходить ещё на рыбалку ни разу. В городе где же? А когда жили «на этой тухлой даче», как её обозвал Лёня, в крошечном пруду от купающихся дачников рыбе и места не хватило бы…

Очень смущали Женю черви. Как их рыть? Сколько? И не проспать бы…

Разбудил его действительно петух — заорал под самым ухом. Молодец, выручил! Женя вскочил как встрёпанный — окна чуть розовели. На табуретке у кровати стояла кружка молока, хлеб — отец позаботился.

Женя поел наспех, перелез через подоконник и побежал к конюшням.

Утро только разгоралось. Весь завод спал. Точно и не было в молчаливых конюшнях коней, маток с жеребятами, псов-сторожей — всё было тихо.

Одни воробьи, множество воробьев с отчаянным писком возились в левадах, у конюшен…

Вот и пустырь, за которым должна быть эта самая навозная куча. Кучи не оказалось, но следы её остались. Воробьёв здесь было ещё больше. Черви, черви, чем же вас копать? Женя нашёл щепку поострее, стал рыть землю. Воробьи вспархивали, садились рядом. Земля была влажная, чёрная. Женя рыл щепкой, комья давил пальцами. Ура, появились черви! Потревоженные, они извивались, выскальзывали из пальцев. Куда же их складывать? Эх, банку не взял! Женя выкопал в стороне ямку, стал класть в неё. Но черви тут же уходили прямо в землю. Он пришёл в отчаяние — солнце вылезало из-за реки, ребята, наверно, ждут! Пересилив отвращение, стал пихать червей вместе с землёй в карман. Скорее, скорее! Зажав карман, помчался к воротам и по лугу вниз к реке.

Трава была седая, сверкала в росе. Из-под ног с писком взлетел птенец, прыгнул ошалелый лягушонок. Жене стало весело, он и сам запрыгал, как Лучик в леваде. Ребята сказали: «Приходи к плотине». Но где она? Второпях не спросил у отца…

Река лежала неподвижная и гладкая, как из стекла. Серебристые ветлы гнулись у того берега. Дальше зеленело поле. Ага, не там ли? На поле темнела груда сваленных плит, кирпич.

Держа карман, Женя припустил что было духу. Поскользнулся, чуть не покатился в воду. И… угодил куда надо. В затоне, прикрытом ветлами, стояли Щербатый с Антошей.

— Распрыгался, как козёл, — строго сказал Щербатый. — Принёс червей?

— Вот. — Женя показал распухший карман.

— В банку не догадался? — усмехнулся Щербатый.

— Забыл. Торопился, — виновато ответил Женя.

— Эх, ты! Вываливай. — Щербатый подставил ведёрко. — А рыбу придётся на бечёвку за жабры.

— Ты её поймай сперва! — съязвил Антоша.

— За этим дело не станет, — самоуверенно отрезал Щербатый. — Держи! — Он протянул Жене готовую удочку.

— Мне? — радостно вспыхнул Женя.

— А то кому? Червя надеть умеешь?

— Не умею.

— Тогда смотри. — Щербатый выбрал большого извивающегося червя, поплевал на него. — Учись! — И стал надевать на крючок.

— А ему… больно? — вырвалось у Жени.

— Не так больно, как не нравится. Видишь, вобрался? Теперь надевай с головы, он сам на крючок полезет.

— А где у него голова?

— Это всё равно, с любого конца. Теперь закидывай… Вот так! — Щербатый передал удочку Жене.

— А рыба когда?

— Рыба? Как поплавок задёргается. Только ты сразу не тяни — может, она ещё играет. Поплавок в воду уйдёт, тут и подсекай. Ясно?

— Ясно!

— Ну, валяй. Ни пуха тебе, ни хвоста.

Щербатый отошёл шагов на десять и закинул свою удочку. Антоша, засучив брюки, зашёл по икры в воду и тоже закинул.

Вот, значит, она какая, настоящая рыбалка!

Женя напряжённо всматривался в поплавок. Лёгкая рябь от ветра колебала его, казалось, что рыба уже трогает, играет с ним. Но Женя помнил; тянуть, если утонет. Было очень тихо. Только на секунду он оглянулся посмотреть, что делается у ребят. И как раз в эту секунду поплавок исчез. Женя заметался, ища глазами. Леску тянуло сильнее, сильнее. Удочка изогнулась, задёргалась…

— Клюёт! — завопил он.

— Тяни! — ответил Щербатый ещё громче.

Женя схватил удочку обеими руками, рванул. Она согнулась, напряглась… Из воды выскочила и полетела вверх, трепеща на солнце, рыбка! В воздухе она сорвалась с крючка и запрыгала по песку.

— Лови! Лови! Уйдёт!.. — орали Щербатый с Антошей.

Женя кинулся на рыбёшку, схватил её, она выскальзывала, подскакивая, приближаясь к воде. Щербатый и Антоша, бросив удочки, неслись на помощь. Но Женя уже сам, изловчившись, навалился животом — придавил рыбёшку к песку.

— Есть! Поймал! Поймал! — кричал восторженно.

Щербатый вытащил её из-под Жени, взял за жабры, сполоснул в воде.

— Язишка! — сказал он. — Видишь, перья красные? — И не без зависти добавил: — Новичков рыба любит. К первым идёт…

Но язишка оказался у Жени первым и последним. Несколько раз рыба съедала червя, несколько раз срывалась с крючка. Он нервничал, спешил и портил дело. Вконец расстроился бы, но Щербатый сказал:

— Нормально. Так и должно быть на первый раз. Скажи ещё язю спасибо, что попался…

Они с Антошей поймали штук двенадцать плотичек, окуньков. Разделили поровну с Женей, и он побежал домой довольный. Дома пустил рыбёшек в кастрюлю с водой. Когда отец пришёл из конторы обедать, похвалился:

— Смотри! Хватит на уху?

Сергей Сергеевич улыбнулся:

— Вряд ли. Но неплохо. Один столько наловил?

— Не один. Мы вместе, — гордо ответил Женя.

Дождался Женя и дня, когда Ладу с Лучиком пустили в табун на пастбище. Пастбище было возле реки, засеянное викой, клевером. Матки с сосунками паслись отдельно от взрослого табуна. Стерёг маток молодой табунщик Василий. У него был конь, невзрачный такой, косматый, с белыми ресницами, с отвислой нижней губой. Звали его, как на грех, Васькой. Василий на это нимало не обижался. Ездил он на Ваське без седла, так что длинные ноги чуть не волочились по траве.

Водила табун из завода на пастбище, на водопой, а когда потеплело, и купаться старая, седая, опытная кобыла Рогнеда.

Матки шли к реке медленно, важно. Сосунки бежали рядом, отставали, заигрывали друг с дружкой — лягались, кусались, потом скачками догоняли матерей.