Знамение - Хенриксен Вера - Страница 43

— Посмотрим, — возразил Финн. — Однако я не намерен сидеть и болтать с бабами.

Повернувшись к Кальву, он начал говорить о военном походе, для которого король собирает силы со всей страны; для этого он и послал Финна на север.

— Теперь будет видно, кто по-настоящему предан королю, — сказал он. При этом он пристально посмотрел на Кальва.

— Я буду верен королю до тех пор, пока он будет верен мне, — спокойно ответил Кальв. — Большего он не может ожидать ни от кого. И я надеюсь, что он достаточно высоко ценит верность свободного человека, чтобы полагаться на меня.

— Красиво сказано, — заметил Финн. — Но я пока не уверен в том, что с его стороны будет мудро полагаться на тебя.

Кальв пожал плечами.

— Ты гораздо больше боишься короля, чем я, — сказал он. — И в этом главное различие между нами. И я не думаю, что это дает тебе право бахвалиться своей верностью.

Финн вскочил и ударил кулаком по столу, так что мед выплеснулся из рога.

— Никто никогда не называл меня трусом, не поджимая при этом хвост от страха! — воскликнул он.

— Я подожму хвост, как только ты дашь мне для этого хороший повод, — ответил Кальв. — И если ты такой храбрый, как ты говоришь, ждать долго не придется.

— Это может произойти совсем не так, как ты себе это представляешь! — с угрозой произнес Финн, но все же сел на место.

Некоторое время они сидели молча; тишину нарушила Сигрид.

— Кое-кто откажется от участия в этом походе.

— Вред ли за ним пойдут люди из Сэлы, — задумчиво произнес Кальв. — И я очень сомневаюсь, что Эйнар Тамбарскьелве отправится с ним.

— Теперь Эйнар Брюхотряс больше не лендман, — сказал Финн.

— Да, — сказала Сигрид. — Он не позволяет привязать себя к королю сильнее, чем это ему самому нужно. Эльвир обычно говорил, что он слишком хитер, чтобы становиться на чью-то сторону, не будучи наверняка уверенным, на какую лошадку стоит ставить.

Она от души смеялась, когда Эйнар заключил мирный договор с королем Олавом, чего, по словам Эльвира, он так желал, и вернулся домой, так и не став королевским лендманом.

— Он так и говорил? — усмехнулся Кальв. — Во всяком случае, Эйнар единственный из хёвдингов, кто устраивает свои дела так, что может поддерживать отношения с королем Кнутом, не нарушая при этом клятвы, данной Олаву.

Братья сидели и разговаривали, а Сигрид, пожелав им спокойной ночи, пошла спать.

На следующий день Кальв проводил Финна на корабль.

— Если хочешь следовать моему совету, веди себя осторожно с Туриром Собакой, — сказал он. — Если он поступил так, значит, на это были свои причины. Он считает торговлю на Бьярмеланде своим правом, большая часть собственности, отнятой им у Гуннстейна, явилась компенсацией за его убытки, а с Карле он находился в кровной вражде.

— Если ты позволяешь своей жене понукать тобой, это не значит, что я должен делать то же самое.

— Для короля лучше завоевать себе друга, чем нажить врага, — сказал Кальв.

Но Финн только самодовольно усмехнулся.

— Можешь быть уверен в том, что, если я доберусь до Турира Собаки, он долго будет помнить об этом, — сказал он.

В эту зиму в усадьбе было много разговоров. Сигрид не придавала этому особого значения, зная, что у девушек всегда находилось, о чем поболтать. И она не делала никаких попыток разобраться, что к чему. И когда уже Кальв был готов к походу на юг, разговоры достигли и его ушей.

И он вынужден был позвать к себе Грьетгарда.

— Я слышал, ты сделал одной из девушек ребенка, — сказал он.

— Да, — ответил Грьетгард. — Я этого не собираюсь отрицать.

— Я скорее ожидал этого от Турира, чем от тебя.

— Не всегда все получается так, как мы ожидаем, — сказал Грьетгард, глядя мимо Кальва.

— Не слишком увлекайся этим! — сказал Кальв. Но было ясно, что он не слишком рассержен происшедшим, и Грьетгард вздохнул с облегчением.

Сигрид восприняла это куда тяжелее. Если к кому-то из своих сыновей она и питала особую привязанность, то это к Грьетгарду. И ей казалось, что она потеряла его после того, как год назад он вернулся из похода.

Теперь он больше не приходил к ней со своими радостями и печалями, как это было в те годы, когда они помирились после смерти Эльвира. Он много беседовал с Энундом, а в последнее время сблизился с Кальвом. Она считала это причиной его отдаления от нее, но только теперь она поняла, в чем дело. Ей следовало бы подумать об этом раньше.

Она должна была быть с ним рядом, когда он впервые выбирал себе девушку, проследить за тем, чтобы выбор был хорошим; и она, Хелена дочь Торберга, была более чем красивой. Сигрид она давно уже нравилась, она была аккуратной, послушной, прилежной. Сигрид удивляло, что никто из работников не сватается к ней, и только теперь она поняла, в чем дело. Это была девушка Грьетгарда, и никто не смел приблизиться к ней.

Сигрид было не по себе оттого, что Хелена пользовалась теперь большим доверием Грьетгарда, чем она. И теперь, когда отношения между ними перестали быть тайной, она видела, как ее сын привязан к ней.

Но при мысли о том, что девушка согрешила, смягчалась Сигрид: девушке было шестнадцать, она была влюблена, и это не могло принести ей ничего, кроме несчастья.

Отношения Грьетгарда и Хелены занимали Сигрид куда больше, чем приближавшийся отъезд Кальва. И когда настало время расставания, она пожалела о том, что мало уделяла ему внимания.

Во внутренний Трондхейм вернулись перелетные птицы, леса и поля наполнились жизнью. Скворцы свистели и рассыпали трели, веселое пенье певчих дроздов оттенялось более серьезным и мечтательным пеньем черных дроздов. Повсюду пели жаворонки — с той беззаботностью, с какой они выбирали себе место для гнезд.

Потом пришло лето с расточительным изобилием. Все росло, зеленело, дышало. И скорбь по поводу теряющейся в суете жизни забывалась в спешке полевых и домашних забот.

И вот наступила осень; Эльвир как-то сказал, что осенью вся природа плачет слезами дождей об ушедшем лете. Один за другим следовали серые дни, пока, наконец, зимний снег не покрыл замерзшую землю. И обнаженные ветки деревьев покрылись серебристым инеем, сверкающим на солнце.

Синицы и желтоголовые корольки, которым был не страшен мороз и долгие зимние ночи, пели среди заснеженных, сверкающих деревьев, а стаи кукш кружились над крышами домов.

А потом, когда солнечное тепло победило силы тьмы, с крыш и деревьев начало капать. Мир медленно просыпался; удивленно, осторожно, трепетно; и чем сильнее становилась власть солнца, тем громче пели птицы.

Был сев, потом сенокос, на полях поднимались хлеба; дни шли за днями, и снова приближалось темное время года.

Все это время Сигрид казалось, что она в Эгга совсем одна и что теперь она больше обычного привязана к смене времен года. Сердцевиной ее жизни стала работа по хозяйств, меняющаяся из месяца в месяц.

Церковные праздники тоже были связаны с этим.

Адвент облегчал самое темное время перед Рождеством своим напоминанием о свете, который должен был придти в мир; затем следовало выполнение обещаний: Рождение Христа и солнцеворот. Весной наступал день Благовещения, зачатия, обещания рождения следующего года, содержащееся в каждой весне. Пасха приносила с собой освобождение от темного времени поста, победу на исходе зимы, когда трудно было поверить, что мир когда-либо проснется. А в день летнего солнцеворота, после которого ночи становились длиннее, была служба в честь Иоанна-крестителя, проповедовавшего о приходе Христа и о том, что тьма не победит свет. И наконец осенью была месса об умерших; о тех, кто в прошедшем году пожинал самый большой в своей жизни урожай.

Христианские обычаи и праздники стали частью ее жизни. Вместо того, чтобы сожалеть о потерянном рабочем дне, Сигрид радовалась, когда по деревне носили крест, оповещающий всех о том, что приближается церковный праздник.