Знамение - Хенриксен Вера - Страница 34

— Мне нужно кое-что сказать тебе, — вдруг вспомнила Сигрид, — Эльвир велел перед смертью передать тебе кое-что.

Она села на скамью рядом со священником.

Энунд весь превратился в слух.

— И что же он сказал?

— Он просил меня передать тебе, что раскаивается в своих грехах, в том числе и в участии в жертвенной трапезе.

— Почему же ты до сих пор ничего не говорила об этом, Сигрид? — священник встал и принялся ходить по комнате взад-вперед. — Если Эльвир умер как христианин, он должен быть похоронен по христианскому обычаю.

— Эльвир лежит в святой земле, возле церкви в Мэрине. И я не говорила тебе об этом потому, что уже беседовала об этом с епископом Гримкеллем сразу после смерти Эльвира.

Энунд ответил не сразу. Он подошел к распятию, висящему на стене, и стал на колени. Некоторое время он молча стоял так, потом перекрестился и снова сел на скамью.

— В Свейе я слышал, что король убил Эльвира в Мэрине за то, что тот совершал жертвоприношение, — наконец произнес он.

— Это правда, что его убили в Мэрине, но не за то, что он приносил там жертву.

И когда она рассказала о смерти Эльвира, священник слушал так, словно желал запомнить каждое слово. Когда она закончила свой рассказ, он начал выспрашивать подробности. И ей пришлось рассказать о том, что произошло осенью и зимой, перед смертью Эльвира, о том, что он сказал в последний раз в церкви в Стейнкьере.

— Я должен был узнать это, — сказал под конец Энунд. — И я знаю, что Господь не отвернется от него. Господь никогда не отворачивается от того, кто действительно ищет Его.

Сигрид опустила голову, закрыла лицо руками. Увидев это, он замолчал. Через некоторое время она выпрямилась.

— Ты лжешь, — сказала она. Она говорила, не глядя на него, голос ее звучал монотонно. — Я искала Бога, но так и не нашла Его.

— Ты уверена, что искала именно Бога? — мягко спросил он.

Повернувшись, она пристально посмотрела на него и сказала:

— Ты, говорящий о том, что Бог никому не изменяет, что скажешь ты о Блотульфе, которого ослепили во славу христианства и который погиб потому, что у христианского священника не хватило мужества спасти его?

Энунд слышал из уст самого священника Йона о Блотульфе и пожаре.

— Блотульф потерял рассудок, — сказал он. — Не нам, людям, судить его… Кстати здешние жители слишком строги по отношению к священнику Йону, — помедлив, добавил он. — Те, кто считает себя храбрецами и презрительно отзываются о нем, должны помнить о том, что если они не совершали такой ошибки, как он, то наверняка совершали другие. И говоря о его слабости, они должны помнить о том, что нужно обладать силой духа, чтобы переносить насмешки и издевательства с таким терпением и добродушием, а каким это делает он. И то, что епископ отослал его обратно в Эгга, вовсе не является наказанием, — с чувством добавил Энунд, — его тихую покорность местные жители должны были бы взять для себя в качестве образца для подражания, вместо того чтобы измываться над ним…

По его взгляду Сигрид поняла, что он осуждает и ее.

Она была в ярости. Она доверила ему свои глубочайшие сомнения, и после этого он задает ей дурацкий вопрос о том, действительно ли она искала в церкви Бога! Кого же еще? А он намекает на какое-то высокомерие с ее стороны!

Она встала, поблагодарила за то, что он принял ее, извинилась за то, что отняла у него столько времени, и ушла.

Сигрид сидела на кухне, трепала лен и думала о том, что сказал ей Энунд; она никак не могла смириться с его намеком на ее высокомерие.

Кальв был всеми признан как хёвдинг Внутреннего Трондхейма, поэтому ее считали первой женщиной в округе. Однако она не считала, что ведет себя высокомерно. И хотя она и не могла до конца забыть, с каким рвением все принялись осуждать ее, она была со всеми приветливой, помогала всем, принимала в деревне роды и трижды в год безропотно принимала толпы гостей, которых Кальв собирал со всей округи.

Правда, в последние годы ей пришлось со многим смириться — с присутствием Кальва и всем остальным. Но она вмешивалась в местные дела лишь тогда, когда Кальв просил у нее совета. И если в каких-то случаях ей приходилось обводить его вокруг пальца, она делала это незаметно. При этом она чувствовала себя немного виноватой, зная, что все сходит для нее с рук только потому, что Кальв прямодушен и не подозревает ее ни в чем. Но она утешала себя тем, что его неведение ничуть не вредит ему и что, в конечном итоге, в этом виноват он сам.

В первое время ей не хватало твердой руки Эльвира, да и теперь она в этом нуждалась. Но ей также нравилась и ее новая власть. Если Кальв отпускал, кто-то должен был стать на его место.

Кальв вовсе не хотел, чтобы что-то менялось в их отношениях. Его довольству ею и самим собой можно было лишь позавидовать. Она всегда знала, чего можно ожидать от него, на людях и наедине, и с каждым годом он казался ей все более скучным.

Она испробовала все возможные способы, чтобы растормошить его. Она дразнила его, но он только обижался; она пыталась заигрывать с ним, но он всем своим видом показывал, что ему это не нужно. Она приходила в ярость и отчаяние, но он не понимал, что ей нужно.

В конце концов она сдалась. Изредка ей бывало хорошо с ним, но чаще всего она просто делала вид, что привязана к нему, чтобы избежать лишних вопросов. И он ни разу этого не заметил.

Постепенно ощущение потери у нее пропало. Ее целиком поглощали заботы о хозяйстве, об устройстве жизни сыновей. И теперь ее удивляло то, что Эльвир никогда не выговаривал ей за неряшливое ведение хозяйства.

Но Эльвир умел ценить свое собственное и ее достоинство.

К своим обязанностям хёвдинга Внутреннего Трондхейма Кальв относился слишком ревностно. Временами ей казалось, что он тратит на это слишком много усилий: такой суеты во дворе никогда не было во времена Эльвира. Люди шли к Кальву непрерывным потоком, чтобы попросить у нею совета. Они говорили, что Кальв из Эгга мудр и справедлив. «Наверняка так оно и есть…» — думала Сигрид.

Он много ездил, но никогда не брал с собой Сигрид, как это часто делал Эльвир. В первое время это ее удивляло, она знала, насколько зависим он от нее. Но постепенно до нее стало доходить, что именно поэтому он и оставляет ее дома, боясь, что люди заметят это.

Контраст между ним и Эльвиром был разительным: Эльвир брал ее с собой, потому что она принадлежала ему; Кальв оставлял ее дома, потому что боялся, что люди заметят, что он принадлежит ей.

«Ой!» — вырвалось у нее. Из пальца текла кровь, и она поднесла его ко рту, чтобы зализать ранку. Бросив сердитый взгляд на льночесалку, она улыбнулась: нельзя одновременно чесать лен и думать о своей жизни!

Через два дня после разговора Сигрид с Энундом, сразу после дня летнего солнцеворота, в Эгга прибыл скальд Сигват.

Он уже не первый раз гостил в усадьбе с тех пор, как Кальв стал хозяином; дважды он бывал здесь с королевскими поручениями. И теперь он тоже прибыл по приказу конунга, привез важное известие для Кальва и желал поговорить с ним наедине.

Сигрид нравилось и одновременно не нравилось присутствие Сигвата. Его глаза теплели, когда он смотрел на нее; и у нее возникало ощущение слабости, подобное тому, которое она испытывала при первых встречах с Энундом на Бьяркее.

Явившись первый раз в дом, Сигват старался держаться от нее подальше, но она заметила, как его черные глаза преследуют ее.

Он смеялся и шутил с Кальвом.

Да, наложница родила ему дочь, признался он, когда Кальв намекнул на это. Сам король крестил ее и дал имя Туве.

Он сказал, что женился, но не на матери Туве. Говоря это, он искоса посматривал на Сигрид. И она подумала, что если он и сожалел о том, что было между ними в Каупанге, ему не понадобилось много времени, чтобы утешиться.