Святой конунг - Хенриксен Вера - Страница 56

Бывает, что мы, люди, приносим друг другу больше вреда тем, что стараемся помочь другому, — добавил он. — Упрямство можно вытерпеть с Божьей помощью. Тогда как от доброжелательной глупости нет никакой защиты.

— Но ведь это же не глупость… — сказала Сигрид, чувствуя себя задетой. Она молчала, сердясь на него.

— Высокомерие влечет за собой множество других грехов, Сигрид, — серьезно продолжал он. — Поверь мне, я знаю это по своему горькому опыту, — он замолчал и обвел глазами свою каморку. — Теперь я понимаю, что в этой комнате умер человек, который более, чем кто-либо из тех, кого я знал, был близок Богу, — сказал он, — но я слишком поздно понял это. Он не скрывал ни от кого свои слабости, чувствуя себя самым ничтожным из всех. Но он день за днем делал свое дело, не ожидая понимания со стороны тех, кого он поучал, принимая все как есть, поскольку это решалось не им, а теми, кто был проницательнее него. Он понимал, что великие мысли и великие дела ему не по плечу, и он брался лишь за малое. И теперь я понимаю, что он был прав, говоря, что мы способны лишь на малое; и я вел тебя по ложному следу, Сигрид.

Она удивленно смотрела на него.

— Я слишком много требовал от самого себя, поэтому я много требовал и от других, — продолжал он, — и я говорил вместе со святым Павлом: я заставлю его делать то, что делает меня сильным.

Но я придавал значение тому, на что я сам был способен; и мне хотелось завоевать небо. Ведь чем больше я задумывался над тем, что говорил Бог и отцы церкви, чем больше я — как я полагал — разбирался в христианстве, тем больше я требовал от самого себя. В конце концов я понял, что Бог требует все; я должен был сгореть ради него дотла, в пламени моей любви к нему одному.

Но пришел день — день, который должен был придти — и я не смог продолжать это дальше. И мне показалось, что меня проглатывает бездна между тем, что требовалось от меня, и тем, на что в действительности был способен.

И тогда Бог напомнил мне, как священник Йон довольствовался малым. И я вспомнил, как ты однажды сказала мне, что я требую от тебя слишком многого: ты сказала, что не можешь поверить в то, что Бог, любя людей, может требовать от них большего, чем они способны дать Ему.

И я, наконец, понял, что ошибался; другим я указывал на любовь и милость Бога, а сам пытался жить без этого.

Я понял, что наше высокомерие заставляет нас думать, будто мы в состоянии сделать больше, чем от нас требует церковь. Сами по себе мы способны лишь на малое; и только Бог делает нас сильнее, делает нас способными на великое.

И только в Боге мы можем стремиться к совершенству, обретая наши надежды, наше небо.

И я наконец понял, что жил не для Бога, а ради своего высокомерия. Я набирался учености, пытался жить жизнью святого, но не ради самого Бога, а ради того, чтобы показать Ему, на что способен священник Энунд.

Мне трудно признаваться в этом, но моя жизнь была ложью: прикрываясь именем Господа, я хотел возвеличить самого себя.

И под конец я обрел мир, поняв смысл слов Иоанна Крестителя: Он наполнит собой мир, а я сойду на нет.

И когда я впервые понял, что вся моя ученость, которой я так гордился, это всего лишь плевел, я впервые узрел свет Божественной мудрости. В своей беспомощности я был ничем по сравнению с Его силой; и в своем ничтожном самомнении я понял совершенство Его любви — любви ко мне.

И снова я отправился в паломничество: снова я вернулся, как блудный сын, в маленький, круглый домик святого Кутберта на острове Фарнес, где вновь обрел мир и Божью благодать.

Сигрид сидела молча, не глядя на него. Ей показалось странным, что именно ей он признавался в этом. Он мог бы просто поговорить с ней о ее высокомерии, не подставляя самого себя под удар.

Она исподлобья взглянула на него. Но лицо его было непроницаемым; в полутьме трудно было различить его черты. И она начала говорить о другом.

— Я слышала, что Хелена отправилась в Рунгстадваннет, — сказала она.

— Да, — ответил он. — И я не знаю, что мне с ней делать, — добавил он, тяжело вздохнув. Сигрид ни о чем его больше не спрашивала.

Но вскоре после этого разговора она отправилась верхом в Рунгстадваннет. Она взяла с собой корзинку с едой; люди знали, что Хелена питается ягодами и растениями, которые собирает в лесу, а также тем, что приносят ей люди.

Дверь была открыта, но Сигрид все же постучала. И когда никто не ответил, она заглянула внутрь.

Там было чисто, на полу лежали ветки можжевельника.

Хелена стояла на коленях перед крестом, висящим на стене, уткнувшись лицом в землю и не шевелясь; Сигрид сначала подумала, что она спит. Хелена не шевелилась, пока Сигрид громко не позвала ее по имени. Сигрид присела возле двери и стала ждать.

Через некоторое время Хелена встала и направилась в ее сторону. Сигрид тоже встала. Она ужаснулась, увидев, какой худой стала Хелена; на лице ее были только глаза, которые устрашающе сверкали.

Сигрид подумала, узнает ли ее Хелена. Но опасения ее были напрасны. Хелена протянула ей руку — настолько исхудавшую, что Сигрид едва осмелилась ее пожать.

— С возвращением тебя, Сигрид, — сказала она, — я ждала тебя.

— Ты знала, что я вернулась? — с удивлением произнесла Сигрид, уже готовая поверить, что эта отшельница предсказывает будущее.

— Я слышала, что ты вернулась в Эгга.

— А-а… — с облегчением произнесла Сигрид. И она показалась самой себе смешной: Хелена была всего-навсего Хеленой, хотя и страшно исхудавшей.

— Я принесла тебе еду, — сказала она, указывая на корзинку, стоящую у порога. — Лучше ее внести сюда, пока в корзину не залезли муравьи.

— Пусть муравьи тоже поедят, — сказала Хелена. — Оставь корзину там. Мне много не надо.

— Судя по твоему виду, тебе нужно больше, чем им, — сердито произнесла Сигрид. Она принесла еду не для того, чтобы кормить здесь муравьев.

Она стояла и смотрела на руки Хелена; на них были шрамы, как от ударов кнута. На миг к горлу у нее подступил ком, но она тут же взяла себя в руки и отвернулась.

Но Хелену не рассердил ее пристальный взгляд. Она рассмеялась.

— Просто удивительно, как мало надо человеку, когда у него есть Бог, — ответила она на замечание Сигрид по поводу еды.

Сигрид ничего на это не сказала, ей стало стыдно при мысли о том, как много она всегда требовала сама. Тем не менее, она внесла корзинку и решительно поставила на скамью.

Подойдя снова к двери, она некоторое время стояла молча. Шрамы на руках Хелены напомнили ей о том времени, когда она сама накладывала на себя наказания сверх того, что требовала от нее церковь; но она никогда даже не мечтала зайти так далеко!

И тут она задала вопрос, который вертелся у нее на языке с тех самых пор, как она узнала, что Хелена покинула Эгга:

— Как же ты решилась бросить своих детей?

— Если на то воля Бога, чтобы я была здесь, Он позаботится о них, — убежденно ответила Хелена.

— Откуда ты знаешь, что Бог желает этого?

— Я знаю это, — уверенно ответила она. — Помнишь, как однажды мы были с тобой в Каупанге? — продолжала она. — Ты вышла со мной на берег и показала мне стапели, оставшиеся от «Длинного Змея»?

В тот раз я сказала тебе, что мне хотелось бы жить так, как я сейчас живу. Но священник Энунд сказал, что я бегу от жизни; он сказал, что я должна подождать, пока у меня не появится что-то такое, чем я могу пожертвовать ради Господа.

Потом наступило время, когда я, наконец, начала искупать свои грехи, и я попробовала принести в жертву все, что было для меня дорого. Но в конце концов я поняла, что все, чем я жертвую, не имеет никакой ценности, пока я, ради Господа, не отвернусь от самого дорогого в жизни: я поняла, что я должна покинуть своих детей.

Сигрид не нашла, что ответить. Не мешкая, она поскакала домой. И всю дорогу ей казалось, что она видит перед собой грустные глаза Грьетгарда Харальдссона.