Сага о королевах - Хенриксен Вера - Страница 33

— Все мы виноваты.

Мне показалось, что это сказала Тора.

— Если ты, Господи, не простишь нам вины нашей, то кто же тогда? — вспомнил я один из псалмов и добавил:— Господь наш никогда не делал различия между людьми.

— И потому он был рожден в хлеву?

— Думаю, что да, — ответил я. — И мудрецы пришли и возблагодарили Небеса и приветствовали Иисуса. Но те, кто боялся потерять свою власть, желали ему смерти.

— А кто желал ему смерти?

— Царь Ирод. Он был повелителем страны. Для того, чтобы убить Иисуса, он приказал лишить жизни всех младенцев мужского пола в Вифлееме и его окрестностях. И тем не менее он не смог убить Христа.

— Он убил младенцев? И как покарал его Господь?

— Не знаю, — ответил я, — если Ирод раскаялся и от всего сердца попросил прощения, то, может быть, он и получил его.

— Такое нельзя простить.

— Бог может простить все.

Эти слова в полной тишине произнесла Тора.

— Рудольф священник никогда с нами так не разговаривает. Он говорит, что мы должны бояться Бога.

— Бога должны бояться лишь те, у кого черна душа и кто не хочет раскаяться, — ответил я.

— А почему священник нам ничего этого не говорит?

— Может быть, он просто не находит нужных слов?

— Но если он это знает и не говорит о милосердии Господнем рабам, зато рассказывает о нем господам, то тогда он лжет.

— Вполне возможно, что он не рассказывает об этом не только рабам, — заметил я. — И обманывает не только вас.

— Кого же еще?

Я не мог уйти от ответа:

— Королеву Гуннхильд. Как вы думаете, почему она не выходит замуж?

— Так священник может обмануть королеву! — с удивлением произнес Бьёрн. — Тогда он может обмануть и самого короля?

— Это зависит от человека. Кто-то из священников обманывает, а кто-то говорит правду. И многие из священнослужителей думают о собственной власти. И поэтому они льстят тем, кто сильнее их самих.

— Ты говорил о любви, — раздалось из темноты. — А куда же она делась? Если ты говоришь, что даже священники заботятся лишь о самих себе.

— Не все священники честно выполняют свои обязанности перед Богом.

— А как же быть с Рудольфом?

— Он честный человек, но он не умен. Поэтому он и говорит о людских ошибках и о наказании, которое постигнет грешников. В этом он черпает силу. Но может быть, нам стоит помочь ему?

— Нам? Разве мы можем помочь священнику? Как?

— Я не знаю, — признался я.

— Может, нам стоит меньше его бояться? — задумчиво произнес Бьерн.

— А королева Гуннхильд боится его?

— Да, раньше она его боялась, но не знаю, боится ли сейчас, — честно ответил я.

Все помолчали.

Потом раздался голос, который не мог принадлежать никому другому, кроме Лохмача:

— Может, королева и боится священника почти так же, как и мы. Но это все равно несправедливо, что один рождается рабом, а другой — королем.

— Нет, — ответил я, — это несправедливо.

— Тогда почему ты говоришь, что Господь справедлив?

— А ты уверен, что Бог хотел, чтобы все было именно так, как есть?

— Если ему что-то не нравится, то почему же он ничего не изменит?

— Но Кефсе уже сказал, что любовь не может применять силу, — спокойно возразила Тора.

— И именно поэтому Господь родился в хлеву, — заметил кто-то еще.

— Но неужели мне надо благодарить Бога за то, что я родился рабом? — возмутился Лохмач.

— Нет, — ответил я. — Ты должен знать, что это несправедливо, и у тебя есть право возмущаться этим. Ты должен помнить, что перед Богом все люди едины. И Господь говорил, что люди должны стремиться к справедливости. Его слова очень не понравились сильным мира сего. И они распяли его на кресте. И тем не менее он был готов простить своих палачей, если бы они стали раскаиваться.

— Я не понимаю, — сказал Лохмач, — неужели ты, Кефсе, простил тех, кто превратил тебя в раба?

Я задумался.

— Не знаю, — наконец ответил я.

— Тогда ты наверняка не простил, — коротко сказал Лохмач.

Он помолчал, а потом добавил:

— А ты хочешь их простить?

Я еще раз задумался.

— Нет, — признался я, — я не уверен, что хочу простить их.

Он как будто задел струну в моей душе, и душа моя наполнилась фальшивой нотой, от звука которой на моих глазах выступили слезы. Я изо всех сил сдерживал рыдания.

Но напрасно.

— Почему ты плачешь, Кефсе? — спросила Тора.

— Я… Я думаю, что плачу из-за зла, которое люди причиняют друг другу. Из-за их жестокости. И еще из-за того, что я не могу простить.

— Да поможет нам Тот, кто был рожден в хлеву, — проговорил Бьёрн.

— Да, — с трудом ответил я.

Я почувствовал, как меня кто-то обнял и прошептал мне в ухо:

— Кефсе!

Это была Тора. И я плакал у нее на плече, как будто она была моей матерью.

На следующий день на рождественской заутрене я стоял не с королевами. Даже если бы я захотел, я никогда не смог бы пройти мимо рабов. Они стояли позади всех. Там же, рядом с ними, остановился и я.

И мне было все равно, что все с удивлением смотрели на меня.

III. КНИГА КОРОЛЕВЫ ГУННХИЛЬД

После рождественской службы Рудольф сказал королеве Астрид, что ей лучше воздержаться от рассказа в эти праздничные дни.

Королева резко спросила, неужели Рудольф считает такой тяжелой работой выслушивать ее повествование.

Он ответил, что это, во всяком случае, труд для меня, писца.

Я заметил, что могу и не делать никаких записей, а постараться все запомнить и записать потом.

Рудольф разозлился и заявил, что это право священника решать, что можно и что нельзя делать в церковные праздники.

Поскольку дело шло к ссоре, я промолчал, но решил, что обязательно поговорю с Астрид. И если она скажет, что у нее осталось мало времени, то я нарушу запрет Рудольфа.

Рабыни убрали со стола после ужина, но Астрид осталась сидеть в палатах. Не ушла и Гуннхильд.

Я обратился к королеве Астрид:

— Я думаю, тебе не терпится завершить свой рассказ. Если хочешь, я поговорю с Рудольфом.

— У меня действительно осталось мало времени, дни мои сочтены. Мне все труднее дышать, я задыхаюсь, и сердце чуть не выскакивает из груди при каждом шаге. И тем не менее я могу прожить еще несколько месяцев. Никто не знает, какой срок ему отпускает Бог. Так что вряд ли стоит злить Рудольфа. Я отдохну в эти праздники, а если почувствую себя хуже, то тут же скажу тебе, Ниал.

Она совершенно спокойно говорила о приближающейся смерти. А потом вдруг спросила:

— А что случилось во время службы? Почему вдруг ты стал вместе с рабами?

— Ты забываешь, что я и сам был рабом десять зим. Это мои друзья.

— Я никогда не замечала у тебя рабских мыслей.

— А что ты называешь рабскими мыслями?

— Раб всегда унижен, он лжет, ворует и отлынивает от работы. И может быть очень нахальным, если вдруг почувствует власть.

— Я совершенно не сомневаюсь, что рабство может искалечить человека, разрушить его, но оно может воспитать и святость. Именно в годы рабства в душе Патрика проснулась любовь к Богу и ближнему своему. И среди рабов Хюсабю есть достойные уважения.

— Кто же? — спросила Гуннхильд.

— Бьёрн, Тора, Лохмач и еще некоторые…

— Лохмач? — переспросила Гуннхильд. — Я все время слышу на него жалобы, потому что он очень вызывающе ведет себя.

— Ты несправедлива. У него просто нет «рабских мыслей», как говорит Астрид. Святой Патрик убедил ирландцев освободить своих рабов. Я думаю, он сделал это, потому что сам побывал в рабстве. Много лет в Ирландии не было рабов. Они стали появляться только после нападений викингов, которые вернули в мою страну языческие обычаи.

— Но ведь рабы были и у тебя самого, — сказала Гуннхильд.