Сага о королевах - Хенриксен Вера - Страница 26

— Да, об архиепископе Урване я действительно никогда не слышала дурного слова, — сказала Астрид. — Но вот о твоем любимом Адальберте я этого сказать не могу. Я слышала, что это очень жадный человек— и до денег, и до власти.

Она хотела поддразнить Рудольфа, и этой ей удалось в полной мере — лицо священника побагровело.

— Эти слова мог произнести язычник Харальд Норвежский! — закричал он. — Конунг Харальд, который сжигает церкви, занимается колдовством и отнимает дары, по праву принадлежащие святой церкви!

— У кого отнимает? — невинно спросила королева Астрид.

— У архиепископа Бременского и Гамбургского, — выпалил Рудольф.

— Но кто говорит, что они по праву принадлежат Адальберту? — задал вопрос Эгиль.

— Это говорит … говорит архиепископ.

— Так значит, это архиепископ утверждает, что конунг Харальд разрушает церкви и занимается колдовством? — поинтересовалась Гуннхильд.

— Да, — кивнул Рудольф, — и конунг не захотел даже выслушать посланца архиепископа. Это говорит о том, как горд и высокомерен он стал.

— А вы хотите, чтобы он заново выстроил церкви и прекратил заниматься колдовством? — спросил я.

— Нет, — тут же ответил Рудольф, — об этом заговорили после того, как архиепископ потребовал, чтобы конунг подчинился ему и отдал часть даров, которые приносят к раке Олава Святого.

— Архиепископ, наверное, забыл, что конунг Харальд долгое время пробыл в Миклагарде, в Константинополе, — усмехнулась Астрид.

— Ну, — сказал я, — ведь сказано же — «будьте мудрыми, как змеи, и невинными, как голуби». Мне кажется, архиепископ толкует заповеди Божьи, как ему самому того хочется.

Рудольф в растерянности посмотрел на меня. Он не понимал, говорю ли я серьезно или шучу. Внезапно мне стало его жалко. Он выглядел беспомощным, как несчастный тюлень, выброшенный на берег прибоем и окруженный сворой разъяренных псов.

И я понял этого человека. Он был честным и прямолинейным, но никогда не отличался умом, а потому, как многие глупые люди, был упрям.

Он был настолько растерян и несчастен, что я решил помочь ему выбраться из этого неприятного положения с честью.

Но к счастью, королева Астрид продолжила свой рассказ.

— Ту зиму мы провели в Борге. Я не бывала там со времени своего приезда в Норвегию. Я вспоминаю это место без особой радости. Королевская усадьба расположена по соседству с водопадом, и шум воды сопровождал меня повсюду. Даже зимой водопад что-то сердито бормотал, а уж весной громкоголосо радовался наступившей свободе.

Нет, все-таки место само по себе было не так уж и плохо. Даже водопад привлекал взгляд дикой красотой.

Но мне не нравилось, что у меня нет дома, который я могла бы называть своим. Даже путешествия по стране доставляли мне больше удовольствия. Когда мы останавливались на каком-нибудь хуторе, для женщин всегда выделяли палаты, где мы могли собираться по вечерам, никому не мешая. И Ульвхильд всегда была рядом со мной.

Сразу же по приезде в Борг я сказала конунгу Олаву, что мне нужен отдельный дом. Для меня самой, Ульвхильд и моих девушек.

— Так ты не хочешь больше делить со мной постель? — спросил он.

— Хочу, если на то будет твоя воля, — спокойно ответила я.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором я увидела боль и страдание. Мне вдруг захотелось обнять его, я начинала понимать, как он несчастен и одинок. Но я не сделала этого. Нам может быть жалко раненного медведя, но тем не менее это еще не повод трепать его по загривку,

Конунг выделил мне палаты. И постепенно моя жизнь стала налаживаться.

С конунгом мы встречались по вечерам, в трапезной. Олав внимательно следил за соблюдением всех церемоний, в моих же палатах все было проще. Мне хотелось, чтобы Ульвхильд чувствовала себя в домашней обстановке, чтобы у нее остались такие же приятные воспоминания о детстве, как у меня о доме твоих родителей, Эгиль… ты меня понимаешь?

Эгиль рассмеялся:

— Да, понимаю. У тебя в палатах вместо щитов и мечей были прялки, на полу со щенками играли дети, стены украшали красивые ковры и вышивки, а на скамьях лежали мягкие подушки. И я хорошо помню, как многие из дружинников конунга спешили из большого торжественного зала к тебе, пробираясь в темноте по двору.

— Особенно часто наведывались исландцы, — продолжила Астрид, — они много рассказывали о семьях, которые оставили в Исландии, о матерях и сестрах. Очень часто в палатах оказывались сразу несколько скальдов. У меня они складывали свои висы и драпы не ради золотых обручий, а ради игры. Они развлекались. Особенно часто строфы слагал Сигват, даже по самому пустяковому поводу.

Заходили ко мне и священники. И вскоре они стали приносить с собой книги. Они раскладывали их на широком столе и переписывали…

— В церкви и палатах епископа холодно, — ответил один из священников на вопрос Сигвата, почему они так часто приходят ко мне.

— Да и пиво там не так хорошо, — с улыбкой заметил Сигват и тут же сложил такую вису:

Навещал меня и епископ Сигурд. Не знаю, правда, считал ли он, что в его палатах холодно или ему было просто приятно наше общество.

И мое гостеприимство щедро вознаграждалось. Я могла задавать вопросы ученым людям, на которые они с удовольствием отвечали. Постепенно я многому научилась и даже стала принимать участие в их беседах.

Королева Астрид замолчала.

— Я устала, — сказала она резко, — но мне еще многое надо вам рассказать. Завтра, после утренней службы я продолжу свое повествование.

Я долго не засыпал, лежал и думал. Дверь в свои покои я оставил открытой, чтобы из зала шло тепло. Но мне не было бы холодно в любом случае — на кровати лежала гора подушек, меховых одеял и перин.

Мне кажется, я начал понимать королеву Астрид. Теперь мне стало ясно, почему такие могущественные и умные люди уважали королеву. Тем не менее что-то в ее рассказе меня настораживало. О чем-то она умолчала.

Сначала я просто почувствовал это. А затем принялся раздумывать над ее рассказом, над каждым словом и выражением. Я искал истину и нашел ее.

Королева Астрид поняла, что больше ей нечего бояться конунга Олава — он не стал бы с ней ссориться из-за ее брата — шведского короля. И тем не менее она не решилась утешить Олава Харальдссона, потому что «не стоит трепать раненого медведя по загривку».

И тут не могло быть иного объяснения как то, что она не хотела оказать поддержку своему мужу.

Мне было интересно, придет ли Рудольф послушать продолжение рассказа Астрид после того, что случилось вчера вечером. Но он пришел.

Он стал напоминать мне героев старинных сказаний. Когда они получали смертельную рану, то не прекращали битву, а отбрасывали щит, зажимали рану левой рукой и продолжали сражаться.

Мы поели, а потом королева Астрид продолжила свой рассказ.

— В ту первую зиму в Борге, когда я стала жить сама по себе, конунг Олав часто приглашал нас с епископом Сигурдом в свои покои. Мы долго сидели и разговаривали, часто уже после того, как остальные устраивались на ночь.

Но сама я говорила мало, больше слушала, о чем беседовали конунг с епископом. Я многому научилась в то время. И часто во время своих разговоров они совсем забывали о моем присутствии.

Они вспоминали поездку епископа Сигурда в Англию и путешествие епископа Гримкеля в Саксонию. Говорили о значении этих поездок для будущего Норвегии.