Сага о королевах - Хенриксен Вера - Страница 16

— Королева, кто сказал, что в голове раба должны быть только рабские мысли?

— Ты священник, — сказала королева Гуннхильд, — но как я поняла, не хочешь им быть. Но может быть, тебе известно, что по этому поводу говорят законы?

Я понял, что она старательно выбирает слова, что она не знает, как много я рассказал Рудольфу, и старается меня не выдать.

— Не думаю, что в законах есть что-нибудь по этому поводу. Но после освобождения я должен буду предстать перед епископом, и, если он даст мне работу, я должен буду ему повиноваться.

Рудольф одобрительно кивнул.

— А если я освобожу тебя не как священника, а как ирландца Ниала, что тогда?

— Вы освободите его как священника, — перебил королеву Рудольф.

— Я понимаю, что должна освободить священника, находящегося в рабстве, но это мое дело, освобожу ли я его как священника или предпочту освободить ирландца, который случайно оказался священником.

— И что, вы думаете, будет с этим ирландцем? — злобно поинтересовался священник. — Ведь у него нет денег и нет семьи, которая могла бы позаботиться о нем. С тем же успехом вы могли бы отпустить его голого в дремучий лес.

— То, что он ничем не владеет, легко исправить, — королева начала терять терпение, — человек, который незаконно находился в рабстве много лет и работал на меня, может рассчитывать на мою благодарность. Какая у него семья, он знает сам. А тебе не следовало бы забывать советы наших предков:

Теперь разозлился Рудольф и решил перейти к угрозам:

— Королева Гуннхильд, можете быть уверены, что епископ Эгин будет очень недоволен, если узнает о нашем разговоре. Неужели вы не знаете, какой властью он наделен?

Королева помедлила с ответом, а я опять перевел взгляд на тавлеи. Конечно, между ней и священником шло сражение, за ходом которого мне надо было бы следить — ведь речь шла о моем будущем. Но меня это почему-то совершенно не интересовало. И внезапно я увидел, что у королевы Гуннхильд есть возможность выиграть партию в тавлеи. Королева Астрид была настолько увлечена наступлением, что совершенно забыла о защите собственного «короля». А у Гуннхильд была одна фигура, которая могла бы добраться до «короля», если бы удача была на ее стороне и на кубике выпало нужное количество ходов. Так что все решал следующий бросок кубика.

Королева Астрид заметила мой интерес к игре.

— Ты умеешь играть в тавлеи, Ниал? — спросила она. Этот невинный вопрос разрядил напряжение в комнате.

— Да, королева.

У нее сразу загорелись глаза:

— Может быть, доиграешь партию за Гуннхильд? Давай сыграем на что-нибудь.

— С удовольствием.

— Тогда я ставлю полный комплект вооружения дружинника и лошадь и говорю, что ты не сможешь выиграть.

— Мне поставить нечего.

— А как насчет рассказа о твоей жизни?

Я покачал головой, но тут мне в голову пришла одна мысль:

— Я могу сложить вису.

— Вису? Ты скальд?

— Скальд больше, чем священник.

Она повернулась к королеве Гуннхильд:

— Ты не будешь возражать, если Ниал доиграет за тебя?

Гуннхильд ответила согласием, но было заметно, что и она, и Рудольф растеряны.

— Твой ход, Ниал! — сказала Астрид, и мне показалось, что она усмехнулась. — Кубик уже брошен.

Я внимательно изучил положение фигур на доске. Кажется, мой план мог удастся. Я передвинул фигуру.

Королева Астрид удивилась:

— Неужели ты не видишь угрозы «королю»?

— Да, королева, с трех сторон.

Она поняла, что я хотел сделать:

— Теперь все зависит от твоего счастья — от кубика!

Она бросила кубик, и ей выпал удачный ход. После этого она отдала кубик мне и заметила:

— Посмотрим на твое счастье!

Я не ответил. Взгляды всех были прикованы к кубику, когда он, прокатившись по доске, замер в ее дальнем углу.

Мне выпало как раз именно то количество ходов, какое было нужно.

— Я проиграла, — заявила Астрид. Она была совершенно не расстроена. — Но я с удовольствием сыграю еще раз на вису.

— В следующий раз, — решительно сказала королева Гуннхильд.

После игры наша беседа стала более дружелюбной.

Я сказал, что не имею ничего против поездки к епископу, что ему надо написать и что я могу сделать это сам.

Рудольф заколебался, но не посмел отказать в моей просьбе. Но он настоял на том, чтобы гонец отправился к епископу Эгину завтра утром, хотя до Далбю была неделя езды, а до Рождества осталось всего несколько дней.

Королева Гуннхильд согласилась с его предложением. И добавила, что даст мне письмо об освобождении сейчас же, но что объявлено об этом на тинге будет только весной.

Священник ушел, а Гуннхильд попросила меня принести пергамент и чернила.

— И возьми свои записи, — добавила она.

Я отсутствовал довольно долго.

Сначала я зашел в конюшню, к Уродцу. Он все еще лежал на сеновале, но его уже обмыли и распрямили. И рядом с ним были люди.

Я внезапно подумал — с неожиданной яростью, что рабы будут теперь часто так поступать. Они с удивлением посмотрели на меня, когда я встал на колени и прочел «De profundia». Я закончил молитвой за спасение душ умерших: «Requiescant in pace — отдыхайте с миром. Amen».

Лицо Уродца было спокойно.

Я подумал, что так могло выглядеть лицо Христа после распятия его на кресте, когда он сказал: «Свершилось!» — и испустил дух.

Мне пришлось прервать свои занятия.

Сначала ко мне в трапезную пришла королева Гуннхильд. Нам надо было о многом поговорить — ведь со времени нашего последнего разговора прошло много дней. А после вчерашнего вечера мы могли беседовать на равных.

Это был вечер больших изменений — прежде всего во мне самом.

Когда я зашел в трапезную после конюшни, чтобы забрать принадлежности для письма, то на скамье у стола сидел Хьяртан Ормссон, предводитель дружинников и ждал меня. Рядом с ним лежала одежда, позолоченная пряжка для плаща, пояс с ножом и меч. Хьяртан сказал, что это подарок королевы Гуннхильд за девять лет безупречной службы. Что это только часть того, что она должна мне.

В трапезной было холодно. Огонь в очаге не горел, а помещение освещал факел, что Хьяртан принес с собой.

Я разглядывал вещи. Королева подарила мне две рубашки, две туники, двое штанов и два плаща. Один из плащей был подбит мехом. Все вещи были очень красивые.

Я провел рукой по волосам. И внезапно почувствовал, какой я грязный. Я понял, почему не спешу переодеться.

Я повернулся к Хьяртану.

— Ты думаешь, я могу быстро помыться? И мне бы хотелось подстричь волосы и бороду.

Он кивнул.

— Пойдем в прачечную.

Я взял с собой одежду и оружие.

В прачечной для меня приготовили большой чан с горячей водой. Я испытал невыразимое удовольствие, когда снял с себя одежду раба Кефсе и погрузился в горячую воду. И не потому, что был особенно грязным, ведь я всегда старался следить за собой, насколько это было возможно для раба. Но именно это мытьё было для меня особенным ритуалом. Я невольно подумал о пути израильского народа через Красное море. Я посмотрел на свое покрытое шрамами тело. Красивым его назвать было нельзя. Но теперь оно принадлежало мне — после долгих десяти лет, когда оно было собственностью других. И я понял, какая разница между мной самим и моим телом. Тело могло принадлежать другим, а душа и мысли — только мне одному.

Выбравшись из чана, я замерз и поторопился натянуть на себя одежду. Мои руки отлично помнили, как надо опоясываться мечом, как закреплять пряжку на плаще, как откидывать его назад.

Одна из рабынь принесла расческу и ножницы и подстригла мне волосы и бороду. Я никогда не думал, что такие мелочи могут доставлять человеку громадное удовольствие.