Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945 - Хенн Петер - Страница 8

Оба моих компаньона одобрительно кивнули.

– Правильно, герр лейтенант. Его ничего не остановит, чтобы поступить так.

Снаряды падали все ближе, а разрывы становились все громче. Отступающие войска были с другой стороны холма, находящегося в восточном направлении. Мы видели фонтаны земли и пыли, поднимаемые снарядами, которые били в гребень холма. В большом секторе мы, очевидно, были единственными немецкими военнослужащими.

Внезапно я услышал шум и встал.

– Что это за шум? – спросил я.

– Я предполагаю, что это танк.

– Нет, это другой звук, – сказал ефрейтор. – Скорее похоже на автобус.

Наши глаза теперь были прикованы к дороге, шедшей к аэродрому по оврагу, который окаймлял его с востока перед первой цепью холмов.

– Я не думаю, что они смогли продвинуться так быстро, – пробормотал фельдфебель.

Мое сердце быстро заколотилось.

– Полагаю, что пришло время укрыться в нашей траншее.

Мы бежали, согнувшись пополам, но вдруг я в изумлении остановился:

– Это немецкий автомобиль. Посмотрите, на нем номера вермахта.

Это была группа саперов, команда подрывников под командованием обер-фельдфебеля.

– Здесь еще есть что-нибудь, что нужно взорвать? – спросил он.

Мы, немцы, никогда не изменимся. Мы любим работу, придирчиво исполненную до последней детали. Какой-то штабной офицер, должно быть от волнения, дважды отдал один и тот же приказ: «Взорвать сооружения на полосе «Дора» в Салеми», – один раз в сообщении, сброшенном на парашютике, а потом снова – команде подрывников. Подобная вещь могла случиться только с немцами. Мы уникальны в этом отношении.

Не ответив на вопрос, я сказал:

– Вы доставили именно то, что мне требуется. Пойдемте – поможете мне запустить мой двигатель. Этим вечером я должен быть в Кротоне всенепременно.

Обер-фельдфебель через плечо посмотрел на разрывы снарядов, потом на свои часы, а затем на своих людей.

– Слишком поздно. У нас совершенно нет времени, – произнес он.

– Но нужно всего лишь заправить бак. Если у вас случайно есть ручной насос, на это уйдет несколько минут. Пошли – подкатим эти две бочки к самолету и подсоединим насос. В течение трех минут я буду готов, а вы сможете забрать с собой наземный персонал.

Я указал на двух своих человек. Солдаты согласились, и, наконец, командовавший ими обер-фельдфебель позволил себя убедить.

– Хорошо, давайте. Но не теряйте ни минуты, если не хотите быть раздавленным «Шерманами».

Они начали толкать бочки.

Когда обер-фельдфебель увидел мой «Мессершмитт», он пожал плечами:

– Вы действительно намереваетесь взлететь на этой развалине? Половина хвоста отсутствует.

– Да, я могу взлететь.

Стрелка указателя остатка топлива стояла на отметке 400 литров. Я был счастлив.

– Теперь я чувствую, что могу долететь до Северного полюса и обратно.

– Но посмотрите, ваше шасси тоже повреждено. Лопнула правая шина… Парни, быстрее. Принесите запасное колесо и поставьте его на самолет.

Какой молодец! Я готов был его расцеловать. За двадцать минут машину привели в порядок.

– Мы останемся здесь, во всяком случае, пока вы не исчезнете из поля зрения, – сказал обер-фельдфебель, чтобы подбодрить меня. – Вы никогда не попросили бы, я знаю.

– Спасибо. Поставьте под колеса тормозные колодки. Я скажу, когда убрать их. На сей раз я должен буду взлетать по ветру, так быстро, как могу. Я не могу рулить по этим камням.

Обер-фельдфебель, беспокоившийся о том, что со мной может случиться беда, попробовал переубедить меня:

– Герр лейтенант, вы знаете, что взлетно-посадочная полоса слишком короткая, чтобы оторвать машину от земли. Вы почти наверняка свалитесь в овраг. Почему бы вам не поехать с нами, не рискуя напрасно?

– Если у меня есть даже самый небольшой шанс, я должен его использовать.

Неожиданно все стало мне безразлично. Я нажал на кнопку стартера и запустил двигатель, потом я закрепил привязные ремни и парашют, надел наушники, закрыл фонарь кабины и приготовился к взлету. Я снова открыл фонарь, высунул голову наружу и сказал:

– Если вы увидите, что самолет перекувыркнется через капот и загорится, то оставьте меня жариться и уезжайте как можно быстрее.

Ответа не последовало, шум двигателя заглушал мои слова. Затем я прибавил обороты. Тормозные колодки сдерживали самолет, который нетерпеливо вздрагивал, как норовистый скакун, не имевший возможности двигаться. Я легко толкнул ручку управления вперед, чтобы облегчить взлет с поврежденными рулями и обшивкой. В это же самое время я, четко осознавая свои действия, подумал: «Если сейчас они уберут колодки, то машина должна принять горизонтальное положение».

Двигатель ревел, машина подскакивала и тряслась. Высунувшись, я прокричал: «Убирайте колодки!» – показывая при этом жестом, что нужно сделать. Самолет рванулся вперед словно пантера и, выбрасывая из-под колес камни, помчался по полю. Я изо всех сил нажимал на ручку управления, удерживая нос так, чтобы хвост не ударился о землю. Снизу по фюзеляжу стучали камни, отбрасываемые воздушным потоком пропеллера. Я дал полный газ. Двигатель с ужасным свистом и фырканьем превысил 2800 об/мин. Я боялся смотреть на приборную доску.

Все эти действия заняли несколько секунд. Затем я вместо того, чтобы давить на ручку управления, медленно потянул ее на себя. Самолет подпрыгивал и скользил на крыло, снова опускаясь вниз.

Мной владела одна всепоглощающая мысль – овраг. Мой бог – овраг!

Он приближался с тревожащей быстротой. С сумасшедшим отчаянием я дернул ручку управления на себя. Или я сделаю это, или же нет…

Казалось, что самолет как будто ударили кнутом. Рванувшись, он оторвался от земли, рухнул обратно, словно лошадь, которая, преодолевая препятствие, не желает терять контакт с землей.

«Хорошо, – подумал я, – на сей раз я это сделаю».

Я снова потянул за ручку управления. Быстрее вверх, словно я был всадником, преследуемым врагами и всаживающим шпоры в живот своей лошади. «Мессершмитт» дрожал как раненый зверь, но продолжал держаться в воздухе. Он трепетал словно лист на осеннем ветру.

«Хорошо, Петер, теперь ручку вперед, – сказал я сам себе. – Будь осторожней с рулем и держи его горизонтально. Под тобой девять метров пустоты и склон. Теперь малейшая ошибка станет фатальной. Сохраняй спокойствие».

Самолет подпрыгнул, приподнял нос и понесся подобно выпущенной стреле. Указатель скорости показывал 195 км/ч. Я непроизвольно погладил борт фюзеляжа и прошептал: «Отлично, старина. Ты сделал свою работу хорошо».

Я уменьшил газ до 2200 об/мин. «Мессершмитт», казалось, вздохнул с облегчением, и я – тоже. Альтиметр показывал 45 метров – идеальная высота для того, что я хотел сейчас сделать, то есть достичь Палермо на бреющей высоте. Поскольку я летел над дорогой с отступающими войсками, меня обстреляли зенитные батареи. Я смог пролететь мимо в нескольких метрах над землей и включил рацию. В ужасе я услышал следующее: «Посмотри назад, ты, проклятый дурак. У тебя на хвосте три «Лайтнинга». Отворачивай. Почему ты не уходишь, ты ненормальный? Внимание, внимание. Снова сомкнуться. Отлично сделано. Ты сделал его. Поздравляю. Боже, в меня попали».

Отдельные слова и несвязные фразы, казалось, летели из эфира со всех сторон. Где-то на востоке Сицилии, над Этной или в окрестностях Сиракуз, последние истребители люфтваффе вели бой с множеством вражеских самолетов. Сначала я подумал, что предупреждали меня. Я выполнил левый вираж и осмотрелся вокруг. Нигде не было видно никаких «Лайтнингов».

«Я одинок на западе Сицилии, – подумал я. – Мой самолет здесь последний Me-109, и американские пилоты полагают, что я бездельничаю, собирая цветочки. Теперь бои, должно быть, сосредоточились около Мессины. Это то место, где ловушка может захлопнуться. Я должен проскользнуть в «ящике», который плетется со скоростью 370 км/ч с наполовину отсутствующим хвостовым оперением. Это отчасти лотерея, но я надеюсь, что смогу увидеть Палермо. Опустись пониже. Скользи прямо над крышами. Обходи колокольни как можно ниже».