Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945 - Хенн Петер - Страница 19

– Вы видели свою «желтую двойку», герр лейтенант? Она словно решето. Пробоины в крыльях, дыры повсюду, от одного конца фюзеляжа до другого.

– Я не верю в это.

– Хорошо, пойдите и посмотрите сами. Одна пуля прошла сквозь нос, а другая – сквозь хвост, и стабилизатор пробит в двух местах.

– Боже Всевышний! Я счастливо отделался. Чуть ближе, и я должен был бы погибнуть. Откуда эти пятна масла? Двигатель, кажется, не поврежден.

– Это американское масло. Оно имеет иную структуру, чем наше. Вы можете это сразу видеть. Вы, должно быть, пролетели позади поврежденного «Либерейтора». Вся нижняя часть вашего самолета также черная. Предстоит довольно напряженная работа.

Механик взял тряпку, окунул ее в керосин и начал чистить мой самолет.

Мы снимали летные шлемы, расстегивали ремни и освобождались от спасательных жилетов – снаряжения, которое мы надевали в каждый вылет, – вытирали тыльными сторонами ладоней свои лица и смотрели друг на друга.

– Хорошо, для одного дня достаточно. Мы можем отдохнуть до вечера.

Зиги, затянувшись сигаретой, довольно категорично произнес:

– В чем мы нуждаемся, так это в нескольких тысячах истребителей. Какую взбучку мы можем задать им.

– Ты забываешь одну вещь, – раздраженно проворчал я. – Мы не имеем их.

На следующий день небо было совершенно чистым. Плохое предзнаменование. Приблизительно в половине одиннадцатого пилотов вызвали в комнату для инструктажей. На столе коменданта аэродрома накопилась куча телеграмм. Он разъяснил нам ситуацию.

– Над Фоджей небо заполнено большими бомбардировщиками, настоящий парад. Можно предположить, что они собираются в группы. Они продолжают взлетать один за другим.

Нам сообщили местоположение, высоту и приблизительное количество бомбардировщиков, все было четко отмечено на бумаге в клетку.

Мы покачали головами.

– Сколько мы имеем пригодных к полетам самолетов? – спросил командир группы.

– Двадцать.

– Вполне достаточно. Другая группа, вероятно, имеет такое же количество, что дает нам общее число в сорок «Мессершмиттов».

Зиги не смог удержаться от замечания:

– С ними надо быть поосторожней.

Офицер, проводивший инструктаж, взглянул на него искоса и сказал:

– Все группы бомбардировщиков имеют сильный истребительный эскорт.

– Они начинают терять уверенность, – произнес я.

– Так, – продолжил офицер, – 500 «больших грузовиков» и 200 «малолитражек» на высоте 4600 метров направляются на север в секторе «Цезарь». В настоящий момент мы не знаем, какова их цель, мы ожидаем дополнительной информации.

– Очень замечательное собрание, а? Это месть за вчерашнее. Пятьсот бомбардировщиков и двести истребителей, а мы во всей долине По имеем сорок истребителей.

Ожидая приказа на взлет, мы играли в карты и шутили друг с другом, пытаясь не думать и сохранить наш моральный дух. Мы пытались не обращать внимания на неприятное, сосущее ощущение в животе, которое возникло у нас с тех пор, как мы узнали подробности.

Это было затишье перед бурей, и мы пользовались последними спокойными минутами.

Прежде чем янки соберутся в группы, у нас было время для размышлений. До того как мы взлетим, было еще два часа.

Мы залезали в свои машины, снова выпрыгивали, ходили туда-сюда, прикуривали сигареты и отбрасывали их, ложились на свои койки, чтобы через пару минут снова вскочить, нервно и нетерпеливо. Единственная мысль владела всеми. Семьсот против сорока. Катастрофическая разница. Бесполезное жертвоприношение, а фактически чистое безумие.

Мы не говорили этого, но именно так и думали.

Чтобы успокоить свои нервы, я пошел поговорить со своим механиком.

– Вы заделали все вчерашние пробоины? Двигатель в порядке? Оба магнето[91] работают должным образом? А что с двухсторонней связью?

На все свои вопросы я получал один и тот же ответ:

– Да, да, да, герр лейтенант.

В глубине сердца я надеялся на то, что в последний момент что-нибудь пойдет не так, как надо, но сразу же ощутил чувство стыда и стал убеждать сам себя.

«Ты не один отправляешься в эту схватку. Тот факт, что самолет вышел из строя, заставил бы людей подумать, что его пилот трус. Это было бы недостойно тебя. Даже если двигатель работает не слишком хорошо, ты все равно должен лететь. Только это очень плохо. Для того чтобы избежать необходимости покинуть боевой порядок, ты должен пойти к своему механику и сказать: «Мой двигатель фыркает. Пойдите и посмотрите, что с ним».

Каждый пилот проходил через это. Единственный выход состоит в том, чтобы продолжать выполнять свои обязанности и смотреть ситуации прямо в лицо.

Пехотинец в своем окопе тоже знает, что враг будет атаковать в большем числе, но он никогда не знает заранее, каково соотношение между нападающими и обороняющимися. Он лишь вздрагивает, когда видит танки, идущие волна за волной, но быстро берет себя в руки. Как правило, в подобных ситуациях инстинкт побеждает логику и разум. Ни у кого нет времени на размышления.

Летчики-истребители же, напротив, бездельничающие в своих шезлонгах около столовой, имеют предостаточно времени, чтобы взвесить ситуацию. Какое это испытание для нервов. Самая большая решимость рассыпается; вы должны бороться с самим собой прежде, чем вы начнете бороться с противником. Я не знаю ничего худшего, чем эти часы, предшествующие вылету, чем эта отсрочка перед взлетом.

Из «Танноя»[92] раздается рев: «Готовность три минуты».

Мы ждем около своих машин. Три минуты спустя мы должны быть в воздухе над аэродромом. Нервы напряжены до предела.

«Все по местам».

Я забираюсь в кабину, механик поднимается на крыло и помогает мне застегнуть привязные ремни. В любой момент может быть выпущена сигнальная ракета, дающая команду на взлет. Последний взгляд на средства управления. Теперь есть время лишь на то, чтобы отрегулировать летный шлем, проверить ход рулей, убедиться, работают ли клапаны кислородных баллонов и… ждать.

Я знал, что это состояние полной боеготовности порой тянется часами. Вражеское соединение может, лишь слегка изменив курс, пролететь вне радиуса действия Me-109 или просто взять курс на другую цель. Однако это редко случалось.

В тот день я ни о чем не думал, а продолжал пристально разглядывать свою приборную панель.

Бац! Сигнальная ракета взлетела над контрольно-диспетчерским пунктом. Я толкнул вперед рычаг дросселя, вырулил на старт, поднялся в воздух и присоединился к остальным. Вторая группа заняла свое место в строю, и мы взяли курс на врага.

Американцы шли в строгом порядке. Я видел их приближение, гигантский летящий квадрат, массивный, но компактный. Сверху, снизу, впереди, позади, на флангах переплетались звенья истребителей. «Лайтнинги» ревностно охраняли свою собственность. К соединению бомбардировщиков было невозможно приблизиться. Внезапно вражеские истребители заметили нас, и начались «собачьи схватки»[93].

Наша группа рассеялась, как это сделали «Либерейторы» накануне. «Лайтнинги» рассредоточились, прижимая нас вниз, преследуя и окружая. Они были со всех сторон. «Лайтнинги» продолжали снова и снова поджаривать нас на гриле, радуясь своему превосходству.

Я посмотрел через плечо и понял, что мне угрожает реальная опасность. Холодный пот потек по моей спине, когда я понял, что нахожусь один на высоте 5500 метров, преследуемый звеном «Лайтнингов». Они пикировали на меня, так что хватило времени сосчитать их.

Один, два, три, четыре. Это была удача. Их могло бы висеть у меня на хвосте вдвое больше.

Затем начался цирк. Ручку управления на себя. Конденсационные следы начали формироваться на концах крыльев, а также позади выхлопных патрубков. Открыв полностью дроссель, я заставил двигатель взреветь на максимальных оборотах. В моих ушах стучали слова, всегда одни и те же слова: «Ты должен спасти свою шкуру. Ты должен спасти свою шкуру».