На одном дыхании! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 6

Прохоров вдруг как будто очнулся, оглянулся по сторонам – неистовое, первобытное, жаркое любопытство истекало из горящих глаз, сочилось с полуоткрытых губ, собиралось и закручивалось в смерч, в центре которого были Прохоров и красотка.

– Я прошу всех немедленно выйти, – тихо и твердо сказал Прохоров.

И, чуть повысив голос:

– Пожалуйста, без дискуссий!

Ясное дело, никто не двинулся с места – еще бы!..

– Я заявление в милицию напишу, я всем газетам расскажу! А тебя, гаденыш, я своими руками!..

Нет, решил Прохоров, дело так не пойдет! Мягко, но твердо он взял обоих охранников за надувные резиновые плечи, развернул к двери и подтолкнул. Охранники переступили слоновьими ногами, и дальше дело застопорилось. Прохоров кивнул Гале, рывком поднял валявшийся на полу стул и так, со стулом в руках, пошел на журналистов. Умная Галя раскинула руки, как наседка крылья, и тоже двинулась на толпу.

Девушка всхлипывала и порывалась вцепиться в волосы Столетову, а тот отмахивался от нее, как от мухи, делая нелепые пассы руками.

В несколько приемов, не сразу, Гале с Прохоровым удалось вытолкать всех за дверь – теперь темная туча народа за матовым стеклом выглядела угрожающе, как грозовая.

Галя оглянулась, и Прохоров велел:

– Воды принесите!

Секретарша кивнула, зачем-то осмотрела кабинет, шагнула вон и плотно прикрыла за собой дверь. Шум голосов отдалился и звучал теперь смутно, как раскаты дальнего грома. Гроза, гроза прошла…

– Зна-чит, аль-ков, – почти по слогам выговорил Прохоров. – Да встань ты уже, Дэн!

Столетов посмотрел, не сразу сообразив, чего от него хотят, а потом все же поднялся.

– Ну да, да, альков, – заговорила девушка с ожесточением, – у меня там был перстень. Ну тот самый, который Володя подарил, он в специальной коробочке лежал, а они его сперли! Я это дело так не оставлю! Я в милицию пойду!

– А что такое альков? – задумчиво уточнил Прохоров. – А?..

– А?! – повторил Дэн.

Девушка громко высморкалась в скомканный платочек.

– А это у меня в доме такой… будуар, – выдала она. – Он примыкает к спальне и к гардеробной, и я никому не разрешаю туда заходить, даже горничной.

– Альков и будуар, – повторил Прохоров. – А там у вас что? Сейф?

– У меня вообще нет сейфа! И перстень просто так лежал, в коробочке, а потом пропал! А я только сегодня обнаружила! Потому что я его и не надела ни разу, только на съемку! Которую вот эти двое делали! Они сказали, что в алькове будет лучше всего!

– Дэн, чего вас понесло-то с Сапоговым?! В альков им захотелось! Девушка… Олеся, вы перстень в последний раз видели именно на съемке? И больше нет?

– Я его сняла и положила в коробочку после первого «лука». На второй «лук» мы в гостиную перешли, к камину. Я хотела потом проверить, но, просто… Володя приехал, а потом он уже… умер, и я вспомнила про перстень только сегодня. Полезла, а его нет! Его никто, никто не мог взять, кроме этих двух!..

– Да не брали мы ничего, Андрей Ильич!

– А что, этот будуарный альков запирается на замок?

Девушка кивнула и опять высморкалась.

– Еще на какой! Я там и пыль сама стираю, и убираюсь сама!

– Убираю, – машинально поправил Дэн Столетов, грамотей и умник, и Прохоров с девицей посмотрели на него с изумлением.

– А что? – перепугался Дэн. – Что такое? Правильно говорить «я убираю», а не «я убираюсь».

– Вот что, – вдруг решительно сказала девица, – я в милицию не пойду. Я Марку пожалуюсь. Вы знаете, кто такой Марк?

Прохоров с силой выдохнул.

– Кто такой Марк?

– Волошин. Заместитель Володин. И он, к счастью, жив и здоров! Он не оставит меня без защиты. Он знал, как Володя… как Володя ко мне относился. И он мне поможет! – Она выпрямилась и запулила бумажным катышком в урну. И не промахнулась. – Кстати, это хорошо, что вы не знаете Марка. Он человек… страшный. С ним лучше вообще… не знакомиться. И я все, все ему скажу!..

– Вы нас не пугайте, девушка… Олеся… – огрызнулся Прохоров.

Господи, еще и кольцо пропало! Прохорову уже давно нужно было позвонить, он то забывал, то вспоминал об этом!

Словно отвечая на его мысли, на столе зазвонил телефон. Совершенно уверенный, что это Галя интересуется, подавать ли кофе – или что там? Воду? – Андрей нажал на черном мигающем аппарате кнопку громкой связи.

– Але!

– Прохоров? – спросил равнодушный голос, совсем незнакомый.

Андрей перестал расхаживать по кабинету и сверху посмотрел на телефон.

И сказал осторожно:

– Да?

– Мне известно, что именно вы убили Владимира Разлогова, – продолжал равнодушный голос, как будто по бумажке читал. – Известно, за что и каким способом.

Девушка судорожно вздохнула и вцепилась тоненькими пальчиками в рукав Дэна Столетова.

– Вам надлежит обдумать эту информацию, – продолжал чеканить голос из телефона, – я сообщу вам, что хочу получить в обмен на молчание. Ждите звонка.

– Стойте! – заорал Прохоров и сорвал трубку со сверкающего черной пластмассой аппарата. – Подождите! Кто вы?!

Но в трубке только пунктирно и пронзительно гудело.

Волошин некоторое время посидел в машине. Хорошо бы так до вечера просидеть. В мире было холодно, неуютно и осенне-печально. В машине славно пахло сигаретами, играло радио, из решетки отопителя дуло ровным теплом.

Деревья качались высоко-высоко, и небо в разрывах дождевых нахмуренных облаков было очень синим. Почему такое небо бывает только осенью?..

Волошин посидел еще немного, потом вытряхнул из пачки сигарету, малодушно решив, что хочет курить. Он курил и думал, что курить вовсе не хочет. От каждой затяжки на языке оставалась тошнотворная вязкость. Листья вдруг сыпанули на лобовое стекло, должно быть, ветер принес. Волошин включил «дворники», согнал осеннюю разноцветность вниз. Один листок, самый стойкий, зацепился и теперь мотался вместе с «дворником».

Тук-тук – равномерно постукивал «дворник».

Тук-тук – постукивало в такт сердце. Оно у него побаливало последнее время.

Ну все. Хватит разводить антимонии – или антиномии, он никогда не мог запомнить! Кажется, это что-то из «большой литературы» – какой-то герой путался так же, как и Волошин, демонстрировал необразованность.

Он затолкал окурок в переполненную пепельницу и решительно выбрался из машины. Ничего не поделаешь, надо идти.

Когда Разлогов умер, было еще тепло, листва, яблоки на траве. А сейчас такая глухая безнадежная осень, как будто с тех пор прошло сто лет.

Хорошо бы с тех пор прошло сто лет!..

Волошин сунул руки в карманы и посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую. Пуста была поселковая улица. Только голые рябины дрожали на ветру и кусты сирени все сыпали и сыпали некрасивые скрученные, как будто побитые плетью листья.

…Почему так? Почему даже листья умирают по-разному? Одни – красиво, гордо и разноцветно, а другие – глупо, скрюченно, торопливо?

Волошин перепрыгнул лужу, подошел к калитке, похожей на врата готического замка, и позвонил.

Конечно, никто не ответил.

Разлоговская вдова, насколько было известно Волошину, в первую очередь выгнала всех из дома. Не осталось никого, ни водителя, ни домработницы, некому дверь открыть!..

Дура, мать ее, даже на похороны никого не пустила!..

Волошин помедлил и позвонил снова. Никакого ответа. Впрочем, ничего другого он и не ожидал.

Забор, в духе крепостной стены все того же готического замка, шпилями и башенками почти упирался в облака. Волошин поднял голову и посмотрел.

…Почему так? Почему даже в самом сером и безысходном небе всегда бывают ослепительно-синие просветы, в которых кувыркается солнце? Почему так никогда не бывает в жизни?

Шпили и башенки, а также флюгер с флагом и кошкой, выгнувшей презрительно хвост, придумал знаменитый архитектор Данилов – фантазер и эпатажник.

Разлогов с ним дружил, а Волошин был уверен, что Данилов больной.

Больной или здоровый, архитектор Данилов тем не менее спроектировал забор так, что штурмом его было не взять – надо отдать должное и Данилову, и забору. Но попасть на участок несанкционированно все же было можно. Этот способ попадания придумал сам Разлогов, который то и дело забывал ключи.