Колдовская любовь - Макеев Алексей Викторович - Страница 36

– Ну что вы! – с едва заметным упреком отозвалась женщина. – Мы у себя таких вещей не практикуем. Только в крайних случаях. Когда есть угроза суицида, например...

Тон ее делался все более растерянным – она явно не знала, как вести себя со странными посетителями и хотела поскорее от них избавиться. Она осторожно постучала согнутым пальцем в запертую дверь:

– Михаил Корнеевич! К вам можно?

«Все-таки это слишком, – подумал про себя Гуров. – Медицина должна быть строже. Куда это годится – спрашивать, можно ли войти в палату к больному! Нет, на месте доктора Рахманова я бы больным такой воли не давал. Хотя не исключено, что Васильков пребывает здесь совсем в ином статусе...»

Пока он размышлял, в двери защелкал проворачиваемый ключ, и на пороге палаты возник ее обитатель.

Гуров никогда раньше не видел Василькова, даже на фотографиях, и должен был признать, что обманулся в своих ожиданиях. Он рассчитывал встретить человека солидного и внушительного, не лишенного столичного лоска и, как сказано у поэта, быстрого разумом.

Однако сейчас перед ним стоял обыкновенный, заметно обрюзгший мужчина, еще даже не умывавшийся и небритый, и вдобавок неопрятно одетый – ничего, кроме несвежего нижнего белья, на нем не было. Из-под короткой нательной рубахи вызывающе выпирал бледный волосатый живот. Тусклые безразличные глаза вяло выглядывали из-под бровей. Можно было предположить, что Василькову лень даже поднимать веки и смотреть на окружающий мир. Он был похож на человека, напичканного наркотиками.

Однако, увидев рядом со знакомым человеком двух крепких посторонних мужчин, Васильков вдруг преобразился. Гуров готов был поклясться, что он даже отшатнулся в испуге. В глазах его мгновенно загорелся вполне осмысленный огонь и появилась самая настоящая тревога. Дыхание у Василькова стало чаще, а глаза невольно забегали, ощупывая взглядом незнакомые лица.

– Почему вы меня беспокоите? – пробормотал он, пытаясь держаться независимо. – Кто эти люди? Мы же с Вениамином Геннадьевичем договорились... Маша, что происходит?

Очаровательная Маша сама не понимала, что происходит, но по профессиональной привычке прежде всего попыталась успокоить пациента.

– К вам гости, Михаил Корнеевич, – с напряженной улыбкой сказала она. – Правда, я вас не предупредила, как было оговорено... Но Вениамин Геннадьевич сам распорядился...

Терехин осторожно взял женщину за локоток и шепнул:

– Вы можете теперь идти. Здесь уж мы сами разберемся.

Тем временем, так и не дождавшись приглашения, Гуров решительно шагнул через порог, невольно оттеснив в сторону хозяина палаты. Терехин последовал за ним и закрыл за собой дверь. Васильков неожиданно заверещал высоким бабьим голосом и метнулся куда-то в угол, натыкаясь на стулья.

В последний момент Гуров успел не столько увидеть, сколько угадать отблеск вороненого металла на том предмете, который Васильков с грохотом выхватил из полированной тумбочки, опрокидывая на пол какие-то пузырьки, свертки и большую коробку шоколадных конфет в золоченых обертках.

Он, как молния, рухнул вперед, подминая под себя немытое жирное тело и выворачивая на излом руку, в которой была зажата вороненая сталь. Раздался крик боли и стук упавшего на деревянный пол пистолета. Потом на несколько секунд наступила тишина.

Ошеломленный Терехин некоторое время неподвижно стоял, не сводя взгляда с валяющегося под ногами оружия, а потом, нервно оглянувшись на дверь, возбужденно проговорил, обращаясь к Василькову:

– Так ты что, сукин сын, – пристрелить нас собирался, что ли?

Он был потрясен до глубины души. Васильков, на котором сверху лежал Гуров, что-то беззвучно хрипел. Гуров удерживал его без труда, но совсем отпускать боялся и поэтому с некоторым раздражением заметил опешившему Терехину:

– Ты бы «макар» прибрал пока! Мне ведь в обнимку с мужиком лежать неинтересно, понимаешь!

Терехин наконец опомнился, быстро наклонился и поднял с пола пистолет. При этом он не переставая бормотал:

– Нет, ты подумай, если бы не ты, Гуров, он бы в нас непременно шмальнул! Он же обдолбанный весь – за версту видно. Вот скотина жирная, а? А я ведь ни сном, ни духом...

Гуров разжал свои стальные объятия и легко поднялся на ноги. «Жирная скотина» продолжала лежать на полу, морщась и постанывая от боли. Вид Васильков имел более чем бледный. В глазах его стоял уже неприкрытый ужас. На своих гостей он смотрел так, будто они были ангелами смерти.

– Зачем связываетесь с огнестрельным оружием, если не в состоянии его применить? – строго спросил Гуров, глядя на Василькова сверху вниз. – Так ведь и до беды недалеко. Да и пистолетик-то, я думаю, у вас не зарегистрирован, верно? Опять головная боль. И хватались вы за него сейчас совершенно напрасно, потому что мы вовсе не те, за кого вы нас принимаете... У страха, говорят, глаза велики.

Его тон подействовал отрезвляюще не только на Василькова, но и на Терехина тоже. Тот наконец немного успокоился и с видом человека, проделавшего огромную работу, уселся на стул посреди палаты. Пистолет он вертел в руках, как безобидную безделушку, не забыв, однако, сначала проверить предохранитель.

Васильков, кряхтя и задыхаясь, с большим усилием встал и, потирая вывернутую руку, тут же рухнул на кровать. Глаза его затравленно уставились на Гурова. Он явно хотел что-то спросить, но никак не мог наладить дыхание. Волосатый живот его ходил ходуном. Гуров заговорил первым.

– Скрываетесь от кого-то, Михаил Корнеевич? – спросил он. – Или в самом деле прихворнули? Или и то и другое вместе?

У Василькова непроизвольно дернулась голова, и он вдруг, к величайшему смущению Терехина и Гурова, заплакал, как женщина, не скрывая слез, беспомощно утирая глаза грязным рукавом рубашки.

– Вы успокойтесь, Михаил Корнеевич! – переглядываясь с Терехиным, сказал Гуров. – Вам ничего не угрожает. Не скажу, что мы ваши друзья, но отстреливаться от нас – это слишком. Мы всего лишь хотим задать вам несколько вопросов.

– Вас Версталин прислал? – полуутвердительно произнес сквозь слезы Васильков, кажется, совершенно не слушая, что говорит ему Гуров.

У Терехина удивленно поползли вверх брови. Фамилия Версталин была ему хорошо известна, но услышать ее он явно не ожидал.

– Мы сами по себе, Михаил Корнеевич, – мягко сказал Гуров. – Версталин не имеет к нам никакого отношения, – и он объяснил Василькову, с кем тот имеет дело.

На бывшего председателя этнографического фонда эти рекомендации не произвели благоприятного впечатления. Давясь рыданиями, он сказал:

– Неважно, кто вы и откуда. Я знал, что Версталин не успокоится, пока не оторвет мне голову. Надеялся, что могу пересидеть в клинике у моего друга. Знаете, когда ты имеешь высокопоставленных друзей – ты на коне. Когда ты имеешь высокопоставленных врагов – ты труп. Здесь ничего не может помочь. Так устроен этот мир. Но я ни в чем не виноват, поймите! И Версталину я то же скажу!

– Перестаньте причитать! Вы же не баба, в самом деле! – прикрикнул на него Терехин. – И что вы городите? Никто не собирается отрывать вам голову. Кстати, при чем тут Версталин? Мы пришли выяснить кое-что о вашем хорошем знакомом – о Генрихе Блоке. Вы прячетесь здесь, потому что знаете что-то об убийстве, верно?

Васильков посмотрел на него безрадостным взглядом.

– Что я могу знать об убийстве? – истерически взвизгнул он. – Меня даже близко не было, когда это произошло. Но я сразу понял, что добром это не кончится. Еще за несколько месяцев... А когда это произошло и она предложила на следующий день встретиться...

– Она – это Наталья Жукова? – уточнил Гуров и, получив в ответ кивок, тут же спросил: – Для чего она предлагала вам встречу на следующий день после убийства?

– Она задумала меня убить! – воскликнул Васильков и тут же заговорил, торопясь и задыхаясь: – Я вам все расскажу. Только пообещайте, что придумаете что-нибудь... Я не хочу умирать... Я все скажу на суде – в полный голос!