Испытание - Алексеев Николай Иванович - Страница 40

– На душе тяжело… Пора мне, Маруся, выписываться и быстрее туда… – Яков Иванович кивнул головой, как будто показал в сторону фронта.

Маруся молча пожала его локоть. Она хорошо понимала Железнова, не раз сама просила отправить ее на передовые позиции, но неумолимый начальник отделения Петр Николаевич каждый раз отвечал одно и то же: «Похвально, дитя мое, похвально! Но я этого сделать не могу. Здесь, дитя мое, тоже фронт. Фронт спасения людей».

– Товарищ полковник, – спросила Маруся Железнова, когда они подошли к палате. – Вы на меня не рассердитесь, если я с вами поделюсь тем, что думаю?

– Как же можно сердиться на откровенность?

Маруся взялась за дверную ручку, но дверь не отворила:

– Вот вы уже человек пожилой – извините, что я так прямо говорю, – участвовали во всех войнах, несколько раз ранены и все же рветесь на фронт. Значит, вы считаете, что обязательно должны быть там? – Яков Иванович кивнул головой. – Как же тогда мне, молодой, здоровой девушке, сидеть здесь, в тылу?.. Ведь меня вполне заменят те, кто не может быть на фронте!.. – Маруся подняла глаза на Якова Ивановича. – В общем, товарищ полковник, посоветуйте мне, пожалуйста, как попасть на фронт?

Дверь открылась, на пороге появился заспанный Хватов.

– А я-то думаю: кто там у дверей шепчется? Оказывается, это вы!.. О чем же это она вас упрашивает?

– Да вот просит, чтобы ее на фронт отправили! – Яков Иванович показал рукой на палату, приглашая Марусю войти.

– Нет, нет, у меня много работы, – Маруся сразу перешла на свой обычный деловой тон. – А вы умывайтесь и завтракайте!.. – И она побежала по лестнице вниз.

– А пожалуй, она права, – сказал Хватов, когда они кончили умываться. – Сейчас трудно сидеть в тылу!..

Через некоторое время в палату к Железнову и Хватову пришел начальник отделения Петр Николаевич в сопровождении ординатора.

– Как себя чувствуем? – спросил он, протягивая руку Железнову.

– Все в порядке, Петр Николаевич, – бодро ответил Яков Иванович, – я полагаю, что уже пора…

– Нет, дорогой мой полковник, выписываться вам еще рановато, – ответил Петр Николаевич и положил руку на плечо Железнова. – Я думаю вас эвакуировать на Волгу, в хороший госпиталь для выздоравливающих. Вам надо еще полечиться как следует, прогреть раны.

– А можно, Петр Николаевич, без этого обойтись? Ведь сейчас не мирное время…

– Фронт от вас, батенька, не уйдет… На фронт нужно идти здоровому! – рассердился Петр Николаевич и тут же осекся. – Вы простите, что я горячусь. Но в последнее время я только от всех и слышу: «Выпишите меня на фронт!», «Пошлите на фронт!» Меня молят, просят, упрекают, даже требуют!.. И не только раненые, но и медицинский персонал – санитарки, сестры, врачи… – Петр Николаевич бросил строгий взгляд на ординатора.

– Я уже больше не прошусь, – ответил тот, поняв взгляд Петра Николаевича.

– Он уже не просится! Какое достижение! – усмехнулся Петр Николаевич. – А вы посмотрите в его глаза: о чем он думает? Что я, не понимаю, что ли?.. А вот наша уважаемая Викторова, – показал он на Марусю, которая в этот момент вошла в палату. – Она мне вчера целый вечер доказывала: «Я отлично стреляю, и на лыжах хожу, и в беге вынослива, я на фронте буду гораздо полезнее…» А в работе она рассеянная, перевязки делает плохо… – Он пересел к столу и стал что-то записывать в истории болезни. – Вам, товарищ Железнов, необходимо окрепнуть. У вас ведь на свежем воздухе еще голова кружится.

– А не разрешите ли, Петр Николаевич, нам с Хватовым сегодня на машине прогуляться по Москве, – попросил Железнов. – Моя машина недалеко, в резерве фронта, в Крылатском. Я могу ее вызвать по телефону.

– Вы сказали «прогуляться по Москве»? – Ординатор одобрительно кивнул головой. – Ну что ж, пожалуй, можно. Только с сестрой или с санитаркой. Причем с условием: за город не ездить, резких движений не делать… – Осмотрев Хватова, Петр Николаевич сказал: – Еще недельки три – и вам можно будет поехать в отпуск.

– В отпуск? – разочарованно переспросил Хватов.

Петр Николаевич хлопнул себя ладонями по коленям и резко поднялся.

– А то куда же? Небось и вы на фронт собрались? Нет, только в отпуск! – Он щелкнул футляром от очков и вышел из палаты.

После обеда санитарка принесла два больших синих пальто на вате, две шапки-ушанки, а Хватову еще и огромные черные валенки с галошами.

– Шофер ваш приехал, товарищ полковник, – объявила она.

– Куда же нас так снаряжают, на Северный полюс, что ли? – спросил Хватов.

– Зачем же на полюс? Гулять. Да разве в вашем драндулете можно на полюс-то? Вряд ли на нем и до заставы доберетесь: гремит, дымит, а с боков вместо стекол одни дыры остались… Ну, одевайтесь.

– И вы с нами, Глафира Мартыновна, едете?

– Нет, Маруся поедет. Она сегодня свободная, поддежуривает. – Санитарка подала пальто Железнову. – Получше застегивайтесь. У воротника крючки не позабудьте. Сегодня дюже студено.

У подъезда стояла фронтовая «эмка». Сидевший за рулем Польщиков то и дело оборачивался на стук открывавшихся дверей госпиталя. В каждом выходившем оттуда раненом ему чудился Железнов, но он всякий раз ошибался. Когда же наконец из дверей вышел человек в неуклюжем темно-синем пальто и серой ушанке, а вслед за ним второй такой же, да еще в валенках, Польщикову и в голову не пришло, что это Яков Иванович с Хватовым.

– Александр Никифорович, не узнаешь разве? – неожиданно услышал он знакомый голос.

Польщиков выскочил из машины и бросился навстречу Железнову.

– И вправду не узнал, товарищ полковник. Как похудели!.. До чего же я по вас соскучился!.. – И против обыкновения, не дожидаясь, пока Железнов протянет ему руку, он сам стал трясти ее, да так сильно, что Яков Иванович невольно поморщился от боли.

– Что вы делаете? Что делаете? – закричала, подбежав к ним, Маруся. – Разве так можно?.. Вот и пусти вас одних! – Она укоризненно посмотрела на Железнова и очень сурово на шофера.

– Да я же не знал!.. – испуганно вскрикнул Польщиков. Он осторожно провел ладонью по шершавому рукаву пальто. – Не повредил, товарищ полковник?

– Ничего, все в порядке! – улыбнулся Якоз Иванович.

«Эмка» покатила по военной Москве. Обезлюдевшие дома холодно поблескивали стеклами, в которых отражалось серое небо. Ощетинились баррикадами дворы и улицы. По проспектам и шоссе двигались к фронту длинные колонны людей в шинелях, беспрерывным потоком шли грузовики.

На улице Горького «эмка» остановилась: в сторону Химок ускоренным маршем шагала стрелковая дивизия.

Вырвавшись наконец на Садовое кольцо, машина покатила мимо задравших дуло зениток, но на перекрестке ее опять задержала колонна пехоты, шагающей в сторону зоопарка. По нечеткому ее строю, по тому, что среди бойцов много насчитывалось немолодых уже людей, было видно, что эта дивизия переформирована из ополченцев. Во главе колонны ехал на коне старый, но еще бравый командир.

Якову Ивановичу эти люди казались знакомыми, словно он с ними уже не раз встречался: вот марширует командир, суровый бородач лет пятидесяти; другой командир, немного помоложе, в очках, своим видом напоминает ученого; третий совсем еще молод, он браво размахивает руками, изо всех сил старается походить на бывалого вояку; четвертый, пожилой мужчина с прямыми усами и рубцом через всю щеку, наверно, уже побывал в боях – он держится по-строевому.

Вместе с колонной по обеим сторонам ее шли вереницы женщин и детей. Они провожали своих близких туда, где грохотала канонада и по ночам высоко в небе поднималось зарево.

И Яков Иванович вдруг понял, почему все это кажется ему таким знакомым. Ему вспомнился Петроград девятнадцатого года. Вот так же шли тогда рабочие полки Петросовета на защиту своего города.

Польщиков заметил небольшой интервал в рядах шагавшей колонны и хотел было проскочить, но Яков Иванович остановил его:

– Не надо! Ведь они на фронт идут. Сворачивай направо, а там поедем переулками.