Кровь отверженных - Слотер Карин - Страница 72

– Потом, когда таблетки переставали действовать, – сказала она, словно описывала нечто, случившееся с кем-то другим, – и я начинала понимать, что происходит и кто я на самом деле такая…

Лена проглотила подступивший к горлу комок.

– …и что я с ним делала.

У Лены в животе все сжалось от гадливости.

– Господи, как я кричала, – прошептала она, вспоминая все подробности, и то, как она говорила с ним, будто с настоящим любовником.

Лена прижала руку к груди: сердце стучало как бешеное.

– И тогда я начинала плакать, – сказала она, вот и сейчас слезы потекли по щекам. – Я начинала плакать, потому что была отвратительна сама себе. Я начинала плакать, потому что чувствовала себя страшно одинокой.

Она утерла глаза ладонью.

– Я начинала плакать, потому что не хотела быть одна, не хотела знать, что со мной приключилось. И когда он приходил ко мне… – прошептала она. – Когда он возвращался в комнату, я уже больше не была одна…

Лена вынуждена была остановиться, чтобы успокоить дыхание. Глянула на руку Марка, погладила его татуировку.

На нее вдруг нахлынули воспоминания – признание Марка. Лена услышала то, на что тогда, в доме Паттерсонов, не обратила внимания. Он говорил о преступлении, которое совершили против него, словно любовник, припоминающий самые страстные моменты своей любви. Лена снова и снова проигрывала в голове его слова и поняла, почему он украсил себя этой татуировкой. Марк носил с собой свою вину, словно тяжкий груз, привязанный к сердцу. С одной стороны, он чувствовал себя сыном своей матери. С другой стороны, всегда помнил о том дне, слышал музыку, звучавшую из плейера, когда мать пришла к нему в комнату и совершила над ним насилие. Он навсегда запомнил, как хорошо ему было. И куда бы он теперь ни пошел и что бы ни делал, этот день оставался с ним всегда. И татуировка была тому свидетельством. Таким способом Марк словно говорил людям, что он им чужой и всегда будет принадлежать матери. То, что она сделала, стало для него внутренней меткой, и никакая игла и чернила, изображающие на коже рисунки, не могут с этим сравниться.

До конца свой жизни, может, даже сейчас, запертый в собственном теле, Марк пронесет с собой воспоминание о пережитом наслаждении. Единственный раз в жизни он был любимцем матери, впервые испытал то, что принял за настоящую любовь. Грейс Паттерсон болезненным, извращенным способом дала своему сыну чувство востребованности, и он полюбил ее за это, даже если одновременно и возненавидел за то, что она совершала смертный грех.

В комнате было тихо, если бы не работа машин и стук крови в ушах Лены. Она слышала тонкий ноющий шум, но знала, что он звучит лишь в ее голове. Она хотела встать, уйти от Марка, оставить его умирать, потому что он все равно умрет – с ней или без нее.

И все же она зашла слишком далеко. Некому было ее остановить, некому спросить, насколько безумны ее откровения. В комнате была одна Лена, и если Марк тоже был там и слышал все, что она говорила, то он был единственным человеком в мире, который бы ее понял.

– Я была так одинока, когда он оставлял меня, – произнесла Лена хриплым шепотом, словно вернулась в то жуткое место.

Она стиснула зубы, не зная, может ли продолжать. Именно это каждый раз ее убивало, она никак не могла доверить это врачам, никому не могла рассказать о том, что случилось с ней в той комнате четыре месяца назад.

– Когда он возвращался, назад, в эту комнату, я уже не чувствовала себя одинокой…

Лена всхлипнула.

Она не могла сказать этого, не могла признаться в этом никому, даже Марку, даже этой безжизненной оболочке, которую уже нельзя было назвать Марком. Она не была настолько сильной. Не могла преодолеть этого.

– Черт! – воскликнула Лена.

Не хватает ей нервного срыва! Она дрожала и всхлипывала. Если бы Марк был способен к ощущениям, то почувствовал бы, как трясутся ее руки. Страх сковал ее тело стальными клещами. Он понял бы боль, сидевшую так глубоко, что никто бы не сумел до нее докопаться. Никакие пилюли ее не смогут убрать. Даже пуля, прошедшая сквозь мозг, не вытеснила бы из него воспоминаний, и Лена знала, что если бы она в тот раз нажала на курок или выпила все таблетки, последние мысли в ее жизни все равно были бы о нем.

– Нет! – Лена яростно мотнула головой. – Нет, нет, нет!

Она подумала о Нэн. Она знает, что сказала бы Сибил, окажись она жива.

– Будь сильной, – сказала себе Лена, воображая слова Сибил. – Будь выше этого.

Лена вспомнила и о Хэнке. Он сидел на полу в ее ванной и плакал так же открыто, как плакала сейчас она.

– Когда он возвращался ко мне в ту комнату…

Лена заставила себя произнести его имя.

– Когда он возвращался, – повторила она, – я чувствовала облегчение.

Она остановилась, зная, что это не вся правда. Она могла сказать это только Марку, потому что он понимал. Он знал, что значит быть внутри настолько пустой, что ты готова принять все, что дают тебе люди. Она помнила свое одиночество в совершенно темной комнате, где ей ничего не оставалось. Только ждать. Знала, что, когда приходил момент, и мозг говорил, что все неправильно, тело предавало ее, оно тянулось к предлагаемому комфорту.

Лена снова заговорила:

– Когда он возвращался в ту комнату, я была… счастлива.

22

Сара сидела на полу напротив Лэйси Паттерсон в уединенной комнате детской клиники. Всего несколько дней назад Лэйси приходила к ней за помощью. Сейчас она вернулась, пройдя через невероятные испытания, и Сара ждала, когда девочка заговорит.

– Дотти оставила тебя в доме Уэйна? – спросила Сара.

– Да.

Лэйси уставилась на свои туфли.

По неизвестной причине она попросила разрешения сесть на пол, и Сара согласилась: пусть девочка чувствует себя как можно удобнее. Лэйси не хотела, чтобы они сидели слишком близко, и Сара уселась поодаль, прислонившись спиной к закрытой двери. Лэйси осталась посреди комнаты.

– Пилюли вогнали меня в сон, – сказала Лэйси.

– И ты не помнишь ничего, до того момента пробуждения в больнице?

Она кивнула и принялась грызть ногти. Шло время, девочка догрызла ноготь до кожицы и принялась за розовый палец. Сара подалась вперед и остановила ее.

– Будет больно, – сказала Сара и по выражению лица Лэйси поняла всю глупость своего предупреждения.

Лэйси куснула кожицу и спросила:

– Марк поправится?

– Не знаю, детка.

Глаза Лэйси наполнились слезами, но она не заплакала.

– Я не хотела его ударить, – сказала она.

– А что произошло?

– Он побежал за мной, и я схватила нож.

– Так это ты его порезала?

Она кивнула и принялась за другой ноготь.

– Они были у Дотти, выносили из дома вещи и красили. Я спряталась, но Марк меня нашел. Я ударила его ногой по голове.

Лэйси вынула пальцы изо рта.

– Марк не хотел, чтобы я шла к вам. Я хотела попрощаться с вами, но так перепугалась, что меня стошнило. Извините, пожалуйста.

– Ничего страшного, – сказала Сара. – Итак, ты пришла сюда, и за тобой явился Марк? А потом ты убежала, а Дотти втащила тебя в черный автомобиль?

Лэйси кивнула, но не сказала, кто вел автомобиль.

– Вы не думаете, что он пытался убить себя из-за меня? – спросила она. – Потому что я его ударила?

– Нет, – сказала Сара. – У Марка было полно других проблем, из-за которых он пошел на это.

– Могу я его увидеть? – спросила она тоненьким голосом.

– Если хочешь.

– Хочу.

Сара смотрела на девочку. Она по-прежнему грызла ногти. Лэйси была острижена почти наголо. Очевидно, Дотти собиралась выдать ее за мальчика и продать по сходной цене.

– Папа скоро вернется? – спросила Лэйси.

– Ты хочешь его видеть?

– Он не знал, – сказала она, словно читая мысли Сары. – Я знала о Марке и маме, а папа не знал.

– Ты уверена?

Она кивнула.

– Если бы он узнал, то убил бы Марка.

– А как ты, детка? – спросила Сара. – Марк тебя когда-нибудь трогал?