Приключения 1976 - Наумов Николай - Страница 24

— Я тоже забыл, — сказал Андрей.

— М-да, — произнес Шахрух.

— Помню только — круглый, пыхтящий, как самовар, — продолжал Андрей. — «Омин облогу акбар», — пропел он дребезжащим тенорком.

Шахрух вздрогнул от удивления, но тут же овладел собой:

— Как живой! — воскликнул он, рассмеялся и тут же посерьезнел. — А драку нашу вы мне простили? — спросил он со значением.

— Какую? — Андрей задумался. — Чего не бывает по мальчишеству? — Он махнул рукой.

— Но след-то, наверное, до сих пор остался? — настойчиво продолжал Шахрух.

Наступила тишина. Только слышно было похожее на всхлипывание бормотание Касыма. Андрей отпил из рюмки и похвалил коньяк.

— За те двенадцать лет, что прошли после лицея, — сказал он, — я был во множестве переделок. На теле моем появилось немало зарубок на память. Ваша, наверное, не самая глубокая, хотя зубы у вас были острые. Может, сами узнаете? — Андрей закатал рукав. Повыше локтя виднелся белый искривленный след от зубов.

Шахрух с деланной небрежностью взглянул на него,

— Извините, дорогой господин Долматов, — сказал он сочувственно. — Я каюсь, что пригласил вас к себе не только как старого друга, но и по ничтожнейшему поводу: из-за этого радио. — Он кивнул в сторону приемника, у которого возился Касым. — Но в нашей глуши, — заключил Шахрух, — не сыщешь специалиста.

— Вот растет ваш собственный радиотехник, — Андрей вновь показал на Касыма. — Ну-ка, парень хороший, что там? Доложи-ка.

Круглые глаза Касыма смотрели недоуменно.

— Всего-навсего проводок оборвался, мастер, — запинаясь, произнес он.

Андрей поднялся, заглянул в аппарат и сказал, потрепав мальчика по затылку:

— Ты прав! Из-за такого пустяка все ваши волнения, господин Шахрух.

— Надо же! — воскликнул Шахрух. — Тысяча извинений, господин Долматов! Дорогой Андре…

Громко заговорило радио. Это Касым уже успел припаять провод и включил приемник. Передавалась политическая беседа.

«…Как хорошо известно нашей уважаемой общественности, — с деланной заинтересованностью произносил высокий голос, — курды не способны к самоуправлению…»

Касым застыл, оставив руку на рычажке.

«…Главари их фанатичны и столь же ленивы, сколь и жестоки. Напомню вам, господа, что во время последних курдских волнений, которые, хвала аллаху, были быстро прекращены нашим мудрым правительством, свирепый, не ведающий жалости даже к своим близким шейх Гариби-Сеид собственноручно умертвил свою жену только потому, что она во имя спасения малолетних детей желала сдаться с ними на милость правительственных войск…»

Полуоткрытый рот Касыма чернел на бледном лице.

Шахрух вскочил, чтобы выключить аппарат, но то ли по незнанию, то ли от волнения повернул ручку в другую сторону, и радио завопило:

«…Изверг не пощадил и детей своих. Все они, окровавленные, были найдены у трупа несчастной матери…»

— Нет, — сдавленно произнес Касым. И вдруг закричал отчаянно: — Нет! Неправда! — Слова мешались с истерическими всхлипами… — Она есть… Не умерла… Он не такой. Нет!

Шахрух с остервенением выдернул вилку из розетки.

— Они лгут, лгут, — сквозь всхлипы повторял Касым. Шахрух не дал ему продолжать. Лицо Шахруха по-прежнему было ласково, а холеные пальцы сжали губы Касыма так, что мальчик застонал.

Вбежали двое слуг.

— Отведите мальчика в комнату для гостей, — сказал им хозяин. — Угостите его, развлеките. Я потом приду, проведаю тебя, дорогой.

Но Касым, едва Шахрух отпустил его, кинулся к двери.

— Стой! Куда? — закричал Шахрух, на миг потеряв себя.

Отчаянный вопль донесся уже с улицы.

— Мастер! Спасите! Они убьют меня, убьют…

Секунду спустя все уже были внизу. Там дюжий дворник деловито заламывал Касыму руки за спину. Мальчик укусил его за руку, но детина только поморщился и поволок Касыма к решетчатым воротам особняка.

Мимо проезжал извозчик. Желая, очевидно, узнать, что происходит у дома самого знатного в этом городе человека, он придержал коней.

Тут же Андрей вырвал Касыма из лап дворника, подхватил мальчика под мышки, бросил его в экипаж, вскочил на подножку, взял у опешившего извозчика кнут и стегнул коней так, что они понесли.

— Стойте, — повелительно закричал вслед Шахрух. — Стойте, господин Долматов. Вы — в чужой стране. Извольте чтить ее законы!

Андрей не оглянулся.

Тогда Шахрух жестом подозвал к себе нескольких, будто по заказу появившихся зевак, и, хотя лицо его было перекошено от гнева, спросил четким голосом:

— Вы все видели?

— Да, господин, — ответили хором люди.

— Тогда хорошенько запомните, что произошло похищение мусульманского отрока неверным. Вам придется еще рассказывать об этом — я уверен.

Он резко повернулся и пошел к своему автомобилю.

У площади Андрей придержал коней, отдал кнут остолбеневшему, ничего не понимающему кучеру, подхватил Касыма на руки — мальчик был в беспамятстве, — пересел на другого извозчика, и через четверть часа оказался у дома Мирахмедбая. Он уложил Касыма в постель, раздобыл у мадам Ланжу кое-какие лекарства, и вскоре мальчик открыл глаза.

— Ну как ты? — спросил Андрей

— Хорошо, господин Долмат, — ответил Касым и вдруг расплакался. — Он убить меня хотел. Я знаю, знаю!

— За что тебя убивать? — спросил Андрей.

Касым не успел ответить. Тяжелые кулаки забарабанили в дверь. Андрей едва успел открыть; в комнату ворвался возбужденный торговец Султанбек. Вместе с ним был здоровенный бритоголовый детина — один из приказчиков Султанбека. Султанбек пошарил глазами по комнате, увидел Касыма и, облегченно вздохнув, велел мальчику:

— Ну-ка, собирайся! Поедем домой. Я напою тебя чаем, позову муллу и табиба.

Бритоголовый детина грозно двинулся вперед. Андрей закрыл собой мальчика.

— Господин Султанбек, — произнес он, с трудом сдерживая себя, — в этой комнате хозяин — я. Извольте выйти!

— Кудрат! — крикнул Султанбек, зло сверкнув глазами. — Возьми щенка!

Бритоголовый вытащил из-за голенища нагайку, но Андрей перехватил волосатую руку, и в тоже мгновение здоровенный мужчина с воплем рухнул на пол. Андрей толчком отправил за дверь торговца Султанбека, а вслед за ним вышвырнул едва поднявшегося на четвереньки слугу.

Тут же дверь затряслась снова. Султанбек сыпал проклятиями и угрозами.

Послышалось еще несколько взволнованных голосов, и наконец все покрыл бас Мирахмедбая.

— Пророк праведный, — рокотал он. — Что за наваждение на мой дом? — Он, по-видимому, тут же понял, что к чему, и прошипел по-узбекски. — Не будь бараном, Султанбек! Не хватает, чтобы полиция вмешалась в это дело. Убирайся из моего дома со своим малаем. Я сам все улажу.

— Простите, почтенный, — пробормотал торговец. — Я бы сам не посмел, но господин Шахрух велел доставить мальчишку живым или мертвым. Если этот проклятый Долмат узнает, что Касым…

— Умолкни! Да не откроется твой рот вовеки!

Шаги удалились.

Андрей посмотрел на Касыма. Глаза мальчика светились неожиданным восторгом.

— Как вы их ловко выбросили, господин Долмат! — произнес он дрожа. — Вот бы мне так научиться!

— Научишься, — пообещал Андрей. Он налил в пиалу чаю, капнул туда несколько капель из флакончика. — Вот выпей. И рассказывай обо всем без утайки. Это не для меня нужно, а для тебя. Если я все буду знать, все, ты понял, тогда мне легче будет защищать тебя. Мальчик выпил, но молчал.

— Как тебя зовут? — спросил Андрей.

— Касым… Газими, — сказал мальчик, побледнев. — Так меня называли прежде, — несмело продолжал он.

— Где?

— На севере. Я жил в горах с отцом и матерью. — Мальчик всхлипнул. — И братьев было много.

— Ты курд?

Газими вздрогнул.

— Я слышал, как ты бормотал по-курдски, когда тебя тащили.

— Да, — еле слышно ответил мальчик. — Я курд.

— Как ты попал в этот город?

— Не помню. Я был совсем маленький.

— Где ты жил?

— У разных людей, пока был мал, а потом меня отвезли к толстому Абдурашиду, который смушки у крестьян собирает. Абдурашидбай сказал мне, что я — его племянник, а родители мои умерли. Я так и жил у него, работал тоже. Меня кормили вместе с рабочими на складе и чай давали. Только бил меня Абдурашидбай почти каждый день. Один раз я взял без спросу горсть орехов, так он меня даже ногами топтал. Я сознание потерял, очнулся, слышу, он шепчет: «Только бы не умер. Спаси его аллах!» Вроде бы испугался за меня. А чего ему пугаться? «Одним ртом меньше — остальным жратвы больше» — это старшая ханум Абдурашидбая так говорила всегда.