Приключения 1977 - Божаткин Михаил - Страница 82

— А вам лично не доводилось перебираться на ту сторону Балкан? — с надеждой спросил Минчев.

— Мне лично не доводилось, но такие были, — ответил доктор.

— И вы их знаете? — вскочил с места Минчев.

Доктор положил ему на плечо руку и усадил в кресло.

— Если вы будете делать такие резкие движения, — сказал он, — ваше ребро никогда не срастется. — Внимательно посмотрел на своего пациента. Он, видно, стал догадываться, зачем это Минчеву понадобилось искать проходы для доставки больших грузов в такое неспокойное время, тон его стал деловым и сдержанным: — Запомните, это я слышал от болгар и от турок: лучшими проходами считаются Шипкинский и два Еленинских, через Твардицу и на Сливен; самыми трудными — на Яксыли и на Хаинкиой. Особенно труден последний. Турки, как вы знаете, верят в приметы. У них есть предание, что много столетий назад по Хаинкиойскому проходу двигалась огромная турецкая армия, что аллах по какой-то причине возгневался на правоверных и в этом походе загубил всех. Турки называют этот проход ущельем Хама и убеждены, что всякий, осмелившийся пройти этим ущельем, будет наказан аллахом и домой не возвратится.

— Но у нас другой бог, мы аллаху не подвластны! — усмехнулся Йордан, потирая худощавый, заросший жесткими волосами подбородок.

— Это верно, — согласился доктор, — но и болгары весьма нелестно отзываются об этом проходе. Лично я не слышал ни одного доброго слова про Хаинкиой.

— Выбирать проходы — не мое дело, — проговорил Минчев, не желавший делиться с доктором своими сокровенными планами. — Выберет кто-то другой. — Он уточнил. — И для меня. Чтобы легче перебраться на ту сторону.

— А вам-то зачем? — искренне удивился доктор. — Вы же не турок, чтобы спасаться от русских?

— Надо, доктор, надо, — промолвил Минчев, не подыскав другого ответа.

— Если надо, значит, надо, — сказал доктор, окончательно сообразивший, что за человек сидит сейчас перед ним. — Значит, вам нужен опытный и верный вожатый, который мог бы перейти Балканы и провести за собой тысячи? Пеших и конных? Так?

— Так, — ответил Минчев.

— На краю села, с правой стороны, живет такой человек: он на своей двухколесной арбе изъездил Балканы вдоль и поперек. Вот к нему и наведайтесь!

Доктор отказался от платы за оказанную помощь; он вывел Минчева на крылечко и показал, где живет болгарин-путешественник, знавший каждую тропу на Балканах. Йордан пришел к его дому и постучал в дверь. Встретил его сам хозяин: небритый, большеусый, сухопарый, с маленькими, настороженными глазками. Одет он по-домашнему в длинный и полинялый халат, на ногах рваные, запятнанные опанцы. С первой же минуты он показался Минчеву злым и нелюдимым. Сесть не предложил; посмотрел на него косо, буркнул себе под нос: «что угодно» и отвел глаза от незнакомца. Когда Минчев сообщил, что ему нужен человек, знающий все проходы через Балканы, он насторожился еще больше.

Минчев решил действовать в открытую. На это его подтолкнули старые литографии, висевшие в красном углу по соседству с иконами: эпизоды из Крымской войны и портреты русских генералов, отличившихся в тех жарких делах, — друг турок такое у себя не повесит!..

— Нужно срочно провести русскую армию! — решительно объявил он.

— А кто ты такой будешь, что за них хлопочешь? — низким голосом допрашивал крестьянин.

— Я ими послан, чтобы найти проводника в Балканы, — весомо и значительно изрек Минчев.

— Если ты ими послан и если я гожусь для такого дела, то я готов, — сказал хозяин дома.

— Проходы очень трудные? — деловито осведомился Йордан.

— Трудные. Но если надо — перейдем. Велишь закладывать арбу? Куда будем ехать: к Габрову или к Тырнову?

— Куда окажется легче.

Крестьянин покачал головой и отправился во двор, чтобы запрячь вола и этой же ночью двинуться навстречу наступающей русской армии.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Йордан Минчев помогал русской армии изо всех сил. Не переоценивая свои заслуги, он полагал, что оказал помощь братушкам при форсировании Дуная, что найденный им проводник оказался очень сметлив и надежен и помог русским перейти Балканы в самом трудном месте. Шипкинские высоты оказались в руках русских. Тогда ему представлялось, что с этих вершин можно сделать бросок до самого Константинополя.

У Минчева было бодрое настроение, когда он прибыл в Эски-Загру.[23] Да и как не быть бодрым: задание выполнил, новые и важные сведения доставил. Был уверен, что в Эски-Загре его держать не станут и пошлют туда, где сосредоточиваются турки, чтобы иметь за ними постоянный глаз соглядатая — в Енчи-Загре или Хасиое, Филиппополе или Базарджике. Но начались ожесточенные бои, и Минчев не мог встретиться с нужными людьми. Тогда он решил на время задержаться в Эски-Загре; в тот момент он был убежден, что противник не прорвется к городу, что его остановят на дальних рубежах. Ни он, ни тысячи других не предполагали, что на город обрушилось непоправимое бедствие, что Сулейман-паша привел сюда многотысячное войско, превосходящее русских и болгар в восемь-десять раз.

Армия должна была отступать…

С грустью наблюдал Минчев за тем, как болгарские ополченцы и русские солдаты оставляли обреченный город, как кидались им навстречу убитые горем женщины и просили забрать их детей, которые могли стать жертвой башибузуков, как вооружались пиками, ятаганами и ружьями мужчины, готовые сражаться за каждый дом и за каждый камень, как сновали между взрослыми подростки, умоляя не прогонять их от себя и разрешить повоевать с турками.

Минчев сознавал, что чем меньше людей увидит его сейчас в городе, тем лучше это будет для него в будущем. Но жар сердца победил холодный рассудок: спрятав красную феску в карман и глубоко надвинув на лицо помятую, потерявшую форму шляпу, изрядно испачкав лицо золой и глиной, всем своим видом изображая неряшливого и бестолкового человека, Йордан пристроился к одной из групп и стал поджидать противника. Были здесь не только жители города, а и ополченцы, и русские солдаты-пехотинцы, и даже спешившиеся драгуны, которые не успели покинуть Эски-Загру. Когда показались первые турки, их встретил такой меткий и сильный огонь, что они не выдержали и отступили на другую улицу. Они предприняли несколько попыток атаковать, но всякий раз отступали, черня улицу новыми трупами своих солдат.

Частые и громкие выстрелы послышались справа и слева. Стало очевидно, что эта узкая и короткая улица превратилась в ловушку. Кто-то призвал бежать к церкви, чтобы укрыться за ее толстыми стенами. Минчев, сорвав с головы помятую шляпу, пополз к одинокому каменному дому, в котором раньше жил турок или помак:[24] на воротах жилища начертан характерный знак-символ — предупреждение для своих.

В доме было безлюдно: его обитатели куда-то сбежали. На полу валялась разбитая посуда и порванная одежда — это могли сделать только хозяева, не желавшие оставлять свое добро болгарам. «Выдам-ка я себя за помака, скажу, что приехал из Систова по торговым делам и не успел удрать из Эски-Загры; вот и вынужден был таиться от разъяренных болгар!»

По скрипучим ступенькам он поднялся на чердак и прилег у мешков, в которых хранился старый табак. Отсюда все хорошо видно: и церквушка, укрывшая последних защитников города, и ближайшие улицы, и небольшая полянка, отгороженная от улицы невысоким каменным забором. Постепенно весь город превращался в огромный и страшный факел; пройдет день-другой, и от него останутся обожженные кирпичи, трубы, зола да головешки. Из-за угла показались башибузуки, они осмотрелись и бросились в ближайшие дома. В этот дом пока никто не заглядывал: надпись делала свое дело. Настали сумерки, но пожары освещали город так, что плотная тьма отступила, не в силах соперничать с сотнями ярких пылающих костров.

Утром турки пошли на штурм церкви. Из окон ее повалил густой сизоватый дым. Минчев слышал душераздирающие крики женщин и испуганный плач детей, стоны добиваемых стариков и полные отчаяния мольбы старух. Йордану захотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но он не посмел это сделать, считая такое едва ли не предательством: нет, слышать надо все, чтобы потом рассказать другим.