Приключения 1977 - Божаткин Михаил - Страница 21

И тогда Савва понял все: как видно, матросы попытались поднять восстание, захватить корабль. Он понимал, догадывался, что идет подготовка к этому, что именно за этим прибыл сюда Федор Бакай, но не знал, что эта попытка произойдет так быстро и вот так кончится.

И тут он увидел Федора. Руки связаны назад, глаз заплыл, на шее багровые пятна, а от виска к скуле протянулась темная полоска уже засохшей крови. Его вели согнувшийся дугой штабс-капитан Циглер и Жежора, который сильно прихрамывал и страдальчески морщился.

И Савва, не сознавая, что он делает, машинально пошел навстречу Федору, к матросам, окруженным плотным строем вооруженных офицеров.

— А тебя куда несет? — зыкнул на него штабс-капитан. — Тебя не за что…

— Сейчас будет за что! — выкрикнул Савва и, вложив все свои невзгоды, огорчения, всю свою злость, жажду мести за отца и деда, с такой силой ударил штабс-капитана Эрнста Карловича Циглера фон Шаффгаузена-Шенберга-Эк-Шауфуса, что тот перелетел через ограждающие леера и плюхнулся в море. Кто-то бросился к борту, кто-то кинул спасательный круг, но черное пятно стремительно уходило в глубину; если бы даже из штабс-капитана такой удар и не вышиб дух, все равно вряд ли он удержался бы на поверхности. Груз золота, серебра, драгоценных камней, которыми были набиты карманы специально сделанного жилета, потянул его в пучину моря.

И Савву тоже втолкнули в общую кучу, он очутился рядом с Федором.

— Зачем ты это? — тихонько спросил Федор.

— Пусть вместе с Шоплей раков кормит.

— С Шоплей?

— Да, и с Шоплей и с палачом.

У Федора появилось такое удивление на лице и в глазах, что Савва поспешил объяснить:

— Они на корме… А среднее орудие, помнишь небось, заряжено… Ну и я… Смел их выстрелом…

Федор опустил голову.

— Эх, Савва, Савва, что же ты наделал…

Савва непонимающе взглянул на своего товарища.

— С этим, — кивнул он на борт, — трех мерзавцев уничтожил…

— А цена, цена-то какая…

И, видя все еще ничего не понимающее лицо друга, объяснил:

— Ведь мы готовились по первому залпу, когда все будут на боевых постах, задраить люки и двери, захватить корабль — и в Одессу. А ты…

И Савва понял, что он натворил своим выстрелом. Ведь это он дал преждевременный сигнал, — Прости, брат, — прошептал он.

И еще тише:

— Простите, братцы…

— Это я виноват, не успел вовремя предупредить, сцапали меня, — вздохнул Федор.

…А в эфире уже неслись радиограммы: в Севастополь — о событиях на дредноуте, и ответная Врангеля — немедленно расстрелять всех арестованных. Командир, получив ее, удивленно хмыкнул и только приказал:

— Не на палубе, а вон там, на Кинбурнской косе… Пусть красные видят, как с их дружками…

ВОЗВРАЩЕНИЕ ВОЕНМОРА БАКАЯ

Обыкновенная плоскодонная самоходная баржа, называемая по типу одноцилиндрового мотора просто «болиндером», вооруженная шестидюймовым орудием и возведенная в ранг канонерских лодок, имела низкие борта. Не очень-то далеко с нее увидишь, и сигнальщик Потылица сначала стал забираться на крышу рубки, а потом вообще оборудовал себе местечко на рее сигнальной мачты.

— Отсюда обзор что надо. Весь Тендровский залив как на ладони. Будь бинокль посильнее, я и на Тендре беляков разглядел бы, — говорил он.

Это, конечно, было преувеличением. Если бы даже у Потылицы вместо шестикратного бинокль был бы вдвое сильнее, вряд ли он смог бы что увидеть: все-таки от Кинбурнской косы до Тендры двенадцать миль, чуть ли не предел видимости.

Зато не только большие корабли, но и катера, обычно жавшиеся к бортам затопленного броненосца «Чесма», он видел преотлично и докладывал о передвижении их таким зычным голосом, словно в штормовую погоду командовал постановкой парусов на клипере и хотел перекричать рев волн и ветра.

О появлении дредноута он доложил, когда еще за Тендровской косой появились его хорошо знакомые мачты и трубы. А потом доклады поступали один за другим:

— Обогнул косу!

— Вошел в залив!

— Развернулся кормой к нам!

— Отдал якорь!

— Ну, теперь жди обстрела, — прокомментировали моряки сообщение своего сигнальщика.

И верно.

— Выстрел из одного орудия кормовой башни! — воскликнул Потылица.

И тут же:

— Смотрите, снаряд пошел рикошетом по воде! Зарылся в песок на косе!

— Да что они, с ума сошли, что ли? — сказал один военмор.

— Ну, это нам не хуже… — добавил другой.

И вдруг всех всполошил восторженный крик Потылицы:

— Братцы, на «Воле» красный флаг!

— Да неужели?

— Привиделось человеку!..

— Ей-богу, красный!

— А ну, дай бинокль!

Да у Потылицы и в обычное время бинокль не выпросишь, а тут такое. Моряки достали командирский, разглядывают по очереди. На таком расстоянии трудно определить цвет флага, но то, что не андреевский, это ясно.

«Что-то там серьезное происходит», — решил командир батареи Яков Петрович Чернышев и приказал:

— Усилить наблюдение, докладывать обо всем увиденном!

Да Потылица и так вглядывался до боли в глазах.

— На правом борту какая-то масса… Похоже, что люди, — несколько неуверенно говорит он.

Несколько минут длилось тягостное молчание.

— Ну, что там? — спросил Чернышев.

— Никаких изменений, на гафеле андреевский флаг, у правого борта какая-то темная масса… Люди это, больше некому… Митинг, что ли, они там устроили? — не то докладывал, не то рассуждал Потылица и уже совсем не по инструкции добавил: — Да вы не беспокойтесь, я сей же момент сообщу!..

И «сей момент» не заставил себя долго ждать.

— От дредноута отошел катер… У него на буксире три баркаса… Все с людьми… Курс сюда, к Кинбурнской косе… — говорил Потылица.

Обо всем сразу было доложено в штаб. В крепости объявили тревогу. Трудно сказать, с какой целью катер и три баркаса направлялись к косе, предположили самое худшее — высадка десанта. Канонерская лодка «Защитник трудящихся» получила задание встать в диспозицию у самой косы и почапала туда своим двухузловым ходом. А от Очакова вскоре отвалил буксир «Дельфин» с отрядом моряков и, дымя как целая эскадра, тоже направился к косе…

…Прикладами сгоняли матросов по крутому трапу в баркасы. Каждый знал, куда и зачем их сейчас повезут, а что можно сделать? Руки связаны, охрана из самых преданных людей — юнкеров военного Алексеевского училища; у них даже эмблема корниловского полка — череп и скрещенные кости под трехцветным шевроном. И только один моряк с криком: «Чем от бандитской пули!..» — сумел прорваться сквозь вооруженный строй и броситься в море.

Савва сел в баркасе рядом с Федором. Он опустил голову, боясь взглянуть в лица товарищам, — все уже знали, как и почему произошел выстрел. А они понимали его и не осуждали — каждый, наверное, сделал бы так же. Разве он думал, что его выстрел приведет к такому?

А Савва винил во всем себя и только себя. И тут, в последние минуты жизни, когда все чувства и мысли напряжены до предела, он вдруг понял, как глупо все время вел себя, пытаясь отгородиться от товарищей, найти какой-то свой путь.

Казнил себя и Федор. И прежде всего за то, что раньше не нашел ключа к душе Саввы, отложил разговор с ним на последний момент. Ведь свой же человек, значит, должен был бы понять, если бы… Если бы Федор сумел убедить. А убедить — не только еще один человек был бы с ними, но и не получилось бы вот такого.

Одно утешало Бакая — среди арестованных нет кочегара Лысенко. И вообще никого, кто должен был действовать внизу. А список… Список там же, где и радиограмма, вместе со штабс-капитаном с его шестиэтажной фамилией.

А как хочется жить, как тянет этот искрящийся простор! Но и на носу, и на корме каждого баркаса алексеевцы с винтовками на взводе. Да не только они, есть и добровольцы — Жежора, Олейников, еще какие-то люди, которых Федор за свое короткое пребывание на корабле видел мельком. Знать, душа Ставраки[7] в каждом холуе гнездится.