Похититель жизней - Хенди Барб - Страница 42

Вернулся трактирщик, неся кружки с чаем.

— Сейчас принесу похлебку, — сообщил он и огляделся. — А где же твоя спутница и собака?

Лисил что-то проворчал себе под нос, предпочитая не пускаться в неприятные объяснения.

— Отнеси ей ужин в комнату. Я сегодня буду ужинать не здесь. Не посоветуешь какое-нибудь стоящее заведение?

Трактирщик насупился.

— Может быть, «Рябиновая роща»? — предложил он. — Там есть игорная зала — одна из самых больших в Беле.

— Замечательно, — сказал Лисил.

Чейн с набитой покупками сумкой дожидался на крыльце, покуда Торет отопрет парадную дверь особняка. Вечер выдался на редкость скучный и утомительный, и в ушах у Чейна до сих пор звенело от неустанных жалоб и упреков хозяина.

Сразу после захода солнца они отправились обходить захудалые лавчонки и магазинчики, и повсюду Чейн скрупулезно приобретал все, что могло ему понадобиться. Все это время Торет в крайнем раздражении задавал одни и те же вопросы. Почему Чейн тянул с покупками до последней минуты? Почему он не отправился за покупками сам, чтобы его хозяин мог спокойно отдохнуть дома? Почему не заказал все нужные материалы заранее, чтобы их доставили на дом, а ему тогда оставалось бы выбирать то, в чем возникнет нужда?

И всякий раз Чейн — более или менее терпеливо — объяснял одно и то же. Одни ингредиенты годятся, только когда они свежие, другие необходимо подбирать на месте, интуитивно, оттого-то ему и понадобилось присутствие Торета.

Первая причина была доподлинной правдой. К тому же ингредиенты лучше всего было закупать как можно быстрее и в разных местах, чтобы не оставить ненужных следов. Некоторые аптекари становятся крайне подозрительны, когда покупатель спрашивает те или иные снадобья. Магия не запрещена законом, подобно чародейству, но и не так приветствуется, как чудотворство, и далеко не так почитается, как прорицательство.

Вторая причина была, само собой, ложью. Чейн вовсе не нуждался в присутствии Торета, однако настоял на нем со вполне конкретной целью. Чейн был твердо намерен — хотя и не знал покуда, как именно, — отыскать способ избавиться от власти своего создателя и господина. Между тем невредно было почаще нервировать Торета, выводить его из равновесия и подогревать ту загадочную тревогу, которая все сильней снедала его с той самой ночи, когда принесли таинственное письмо. Чейн до сих пор сокрушался, что той ночью так и не смог ничего подслушать. После того как он покинул особняк, сопровождая Сапфиру, явно произошло кое-что весьма любопытное. Когда Чейн незадолго до рассвета вернулся в особняк, Торет был совершенно вне себя, однако о причине такого состояния не сказал ни слова, Вместо этого он дал Чейну два поручения: во-первых, подготовить то, что они собирались осуществить сегодня вечером, во-вторых, применить свои особые умения, дабы отыскать в городе двоих — женщину с черными волосами и бледной кожей и ее спутника-полукровку.

Ко всему прочему нынешние скитания по магазинам и лавкам, хотя и изрядно вымотали нервы Чейну, хорошо послужили его будущим замыслам. В следующий раз, едва он заикнется о подобном предприятии, Торет без малейшей заминки отпустит его одного.

Вслед за Торетом Чейн вошел в просторный вестибюль особняка, который служил им пристанищем. Они сняли плащи, и тут с лестницы, которая вела наверх, донесся восторженный визг — такой пронзительный, что у Чейна мгновенно заныли зубы. Передернувшись, он поднял голову — и остолбенел.

Вниз по лестнице спускалась Сапфира. Распутный огонек горел в ее густо накрашенных глазах, на губах, щедро покрытых алой помадой, играла необузданная улыбка. Впрочем, внимание мужчин привлекло не только и не столько ее лицо.

— Ну разве я не восхитительна?! — воскликнула она.

Платье, которое «надела» Сапфира — Чейну даже и гадать не хотелось, каким образом держится на ней этот наряд, — было из черного бархата с алой кружевной отделкой и весьма недвусмысленно подчеркивало ее зрелую фигуру. От бедер юбка ниспадала пышными оборками до самого пола. Корсаж без бретелек поднимался по бокам до ключиц, зато посредине, как раз между грудей, был глубокий разрез. Когда Сапфира, с деланным изяществом выставив ногу, спускалась на нижнюю ступеньку, оборки платья всколыхнулись, как черная приливная волна, обнажив ее стройную мертвенно-белую ногу до самого колена.

Нарочито покачивая пышной, практически обнаженной грудью, Сапфира подплыла к Торету и театрально положила руки ему на плечи.

— А теперь скажи, что ты без ума от моего нового платья! — потребовала она.

— Ты… — Торет судорожно сглотнул, — ты не выйдешь из дома в этом!

Лицо Сапфиры тотчас исказилось гневом.

— Что бы я для тебя ни делала — ты ничего не ценишь! — прошипела она. — Я сижу тут взаперти, как дура, весь день и весь вечер напролет, а ты шляешься невесть где с Чейном, покупаешь ему всякую вонючую дребедень невесть для чего! Мне скучно, скучно! Помираю со скуки! Какой прок от нового платья, если его даже никто не оценит!

— Я не выпущу тебя из дому в таком виде, — твердо повторил Торет. — Нам нельзя привлекать лишнего внимания. А теперь иди и переоденься во что-нибудь… э-э… попроще.

Вместо того чтобы беситься от ревности, Торет говорил вполне спокойно и здраво — настолько здраво, что Чейн удивился не на шутку. С той самой ночи, когда Торет получил таинственное письмо, он стал непривычно возбужден и насторожен. Вполне вероятно, что кого-то из них уже приметили в городе, и именно потому Торет так торопится завершить дело, которое они наметили на нынешнюю ночь.

Сапфира круто развернулась и взбежала вверх по лестнице. На лестничной площадке она на миг остановилась, из-за плеча одарила Торета мрачным взглядом — и побежала дальше.

Торет устало провел рукой по лицу. Чейн благоразумно помалкивал — что бы он ни сказал сейчас, для хозяина это был бы только повод выместить на нем свою ярость. Куда полезней дать Торету хорошенько побеситься.

В сознании Чейна вдруг промелькнуло хлопанье крыльев — словно тень пронеслась перед его мысленным взором. Он поспешно пересек гостиную и подошел к окну, выходившему на улицу.

— Что такое? — спросил, подходя к нему, Торет.

— Тихко, — кратко ответил Чейн. Голос Торета зазвенел от нетерпения:

— Он что-нибудь обнаружил?

— Сейчас узнаем.

Раздвинув занавески, Чейн откинул щеколду, и створки окна открылись вовнутрь, точно врата храма. Затем он распахнул наружные ставни — и тут же на подоконник рядом с ним тяжело опустился большой черный ворон.

Переминаясь с лапы на лапу и расправляя крылья, ворон склонил голову набок. Чейн протянул ему руку ладонью вниз, и ворон перепорхнул на его запястье.

— Что он видел? — спросил Торет.

— Пожалуйста, хозяин, подожди еще минутку. — И с этими словами Чейн целиком переключил свое внимание на птицу.

«Тихко» по-белашкийски означало «тишина, молчание». Сейчас, когда ворон оказался совсем близко, Чейн ощутил, как из крохотного бронзового сосуда, который он всегда носил на цепочке на шее, исходит покалывающее тепло. Он закрыл глаза, усилием воли ограждая свое сознание от окружающего мира; мысли его прояснились. Возвращение Тихко означало, что фамильяр обнаружил нечто связанное с порученным ему делом.

Когтистые лапы ворона плотнее охватили запястье Чейна.

Он ощутил вокруг движение воздуха, и в темноте под плотно сомкнутыми веками медленно выплыло видение. Чейн заставил крохотный разум Тихко сосредоточиться, извлекая из сумерек птичьей памяти одну картину за другой.

Глядеть на мир глазами Тихко было для Чейна все еще ново, непривычно и увлекательно, хотя воспоминания ворона были по большей части беспорядочные и расплывчатые. С высоты птичьего полета Бела казалась такой крохотной и незначительной. Паря над ночными крышами, Чейн-Тихко озирал пустынные дороги и улицы. Людей в это время было внизу немного, и с огромной высоты они казались скорее разноцветными пятнами, скользившими через круги света от уличных фонарей.