Первородный грех. Книга первая - Габриэль Мариус - Страница 89

Между тем Пасионария рассказывала им о великом сражении при Гвадалахаре, которое, по ее словам, изменило весь ход войны. Теперь победа республиканцев стала неизбежной. Народ был на пороге своего торжества над силами фашизма и реваншизма. И поэтому, заявила она, республиканцы имеют возможность пересмотреть свою политику в отношении воюющих в рядах ополченцев женщин и отозвать их из районов ведения боевых действий.

– С этого момента ваше место в тылу. Там вы сможете принести больше пользы нашему делу, чем здесь. – Ее голос звенел, перекрывая вой холодного ветра. – Возвращайтесь в Барселону. Возвращайтесь в Таррагону и Сарагосу. Возвращайтесь на свои заводы и фабрики. В свои больницы. В свои дома. А сейчас собирайтесь. Грузовики приедут за вами завтра утром.

Она спрыгнула на землю. Многие женщины не скрывали слез радости от того, что покидают фронт.

Мерседес стояла и молча сжимала винтовку. Неужели ради этого стоило столько страдать, столько надеяться? Ради того чтобы быть отозванной с фронта?

Она вспомнила лежащую в грязи мертвую Федерику. Вспомнила Хосе Марию и несчастного националиста, у которого она сегодня утром собственноручно отняла жизнь. Именем Республики она убила человека. Беспомощного, раненого человека, пытавшегося молиться Богу.

В последние минуты ее пребывания на фронте они сделали из нее убийцу. И теперь отсылают домой…

Пасионарию повели показывать передовые укрепления обороны. Противник, должно быть, прознавший о ее визите, вел постоянный огонь, и осмотр прошел второпях под аккомпанемент свистящих пуль. Затем она уехала, и женщины стали собирать свои пожитки. Мужчины хмуро наблюдали за ними, некоторые были крайне недовольны, особенно те, кому удалось обзавестись подружкой.

– Хватит глазеть! – прикрикнул на них Мануель. – Это самое лучшее, что случилось за последний год. Нельзя воевать с висящими на шее бабами и детьми. Нам некогда следить еще и за ними. А как только они отправятся по домам, мы наконец сможем нормально драться.

Мерседес раздобыла велосипед и по изрытой колеями дороге поехала в Гранадос навестить Хосе Марию.

После последних боев в госпитале царил невероятный хаос. В городе продолжали рваться снаряды и все вокруг было затянуто густой пеленой черного дыма.

В забитом машинами дворе госпиталя туда-сюда бегали санитары. В дальнем конце скромно стояли старинные катафалки на конной тяге. Ожидавшие эвакуации в Барселону раненые лежали везде – в палатах, на полу в коридорах и даже на улице, прямо под открытым небом. Докторов и медсестер тоже было гораздо больше, чем когда здесь лечилась Мерседес.

Несколько медсестер, к которым она обратилась с вопросом, где можно найти Хосе Марию, даже не потрудились ответить. Наконец ей встретилась молоденькая санитарка с красными от слез глазами.

– Черноволосый такой парень, – попыталась описать Хосе Марию Мерседес. – У него ранение в живот.

– Пулевое?

– Думаю, да.

– Если так, он едва ли в состоянии принимать посетителей.

– Завтра утром я должна возвращаться в Барселону, – взмолилась Мерседес. – Мне бы только одним глазком взглянуть на него перед отъездом. Он мой друг.

Санитарка вяло пожала плечами.

– Надо спросить разрешения у старшей сестры. Больные с полостными ранениями в конце коридора. Я провожу.

Вслед за девушкой Мерседес стала пробираться через лежащие на полу тела. Хмурые, воспаленные глаза смотрели ей в спину. Некоторые раненые стонали, но на их страдания никто не обращал внимания. Тут и там на забинтованных лицах, руках, грудных клетках были видны алые пятна проступившей крови. Во всем чувствовались грязь и неопрятность. От запаха гнили к горлу подкатывала тошнота.

Мерседес подумала, что, должно быть, так выглядит ад.

По сравнению с остальными помещениями госпиталя отделение полостных ранений было самым спокойным, с наглухо закрытыми ставнями. Пока вошедшая в палату санитарка приглушенным голосом разговаривала со старшей сестрой, Мерседес терпеливо ждала за дверью. Немного погодя девушка вышла и жестом пригласила Мерседес войти. В помещении, которое когда-то было изящной гостиной, стояло шесть кроватей, занятых безмолвными неподвижными пациентами.

Хосе Мария лежал на ближайшей к двери кровати. Его накрытое простыней тощее тело, казалось, почти не имело объема; осунувшееся лицо походило на выполненную из желтой глины маску; из-под неплотно закрытых припухших век виднелись светлые полоски глазных белков. Возле кровати была установлена капельница с кровью, от которой к его тонкой руке тянулась гибкая трубка.

– Сегодня утром его оперировали, – сказала старшая сестра. – Удалили половину кишечника. Он потерял много крови. Мы колем ему морфий, но, вполне возможно, он в сознании. Муж?

– Просто товарищ. – Мерседес почувствовала, как запершило у нее в горле. – Его отправят в Барселону?

– Да, через несколько дней. Если в этом будет смысл.

– Разве он не выживет?

– Может, и выживет, если повезет, – ответила старшая сестра. – Обычно такие больные умирают от шока либо от перитонита. Пожалуйста, не больше пяти минут, – попросила она и вышла.

Стульев в палате не было. Мерседес наклонилась и поцеловала Хосе Марию в покрытый холодным потом лоб. Никакой реакции. Словно мертвый. Человек, почти ставший ее любовником…

– Хосе Мария, ты меня слышишь? – Она осторожно дотронулась до его лица. – Я уезжаю. Всех женщин отзывают с фронта… Вот, пришла попрощаться. Я не хочу уезжать, но таков приказ. Пожалуйста, прости меня. Хосе Мария! Ты слышишь?

Ей показалось, что у него дрогнули веки. Однако она не была в этом уверена. Хотя в горле страшно першило, она твердо решила не давать волю слезам. Снова поцеловала его в губы. Они были мягкими и нежными, как губы спящего ребенка. Она почувствовала, что, если пробудет здесь еще хоть минуту, то уже не сможет себя сдержать.

– Увидимся в Барселоне… Только не умирай, – прошептала Мерседес. – Прошу тебя, только не умирай! Мы еще обязательно встретимся.

Она резко повернулась и вышла из палаты.

– Я смогу как-нибудь узнать о его состоянии? – уже в коридоре спросила Мерседес старшую сестру.

Та написала на клочке бумаги несколько цифр.

– Попробуй позвонить по этому номеру. Время от времени к нам дозваниваются.

Она кивнула и, сев на велосипед, поехала в темноте обратно на передовую. Сколько еще любивших ее людей предстоит ей потерять? Сначала Матильда. Теперь Хосе Мария. Наверное, это ее проклятье – нести смерть тем, кто осмеливается полюбить ее.

В ту ночь ей приснился кошмар: Хосе Мария и застреленный ею националист каким-то чудовищным образом слились в одно омерзительное, ползущее существо, которое стонало, и истекало кровью, и преследовало, преследовало ее. Оно тянуло к ней свои изуродованные руки и о чем-то ее просило, умоляло.

На следующее утро Мерседес проснулась, вновь ощутив знакомую вонь. Она безразличным взглядом обвела грязь и всеобщий развал сектора 14, и до нее вдруг дошла вся бесполезность происходящего вокруг. Права Долорес Ибаррури: толку от них здесь все равно не будет.

И не дай Бог им снова вернуться сюда.

Грузовики уже ждали. Мерседес быстро побросала в вещмешок немногочисленные пожитки, раздала ставшим ей друзьями ополченцам свои одеяла, а грозный пистолет и допотопную винтовку подарила молоденькому новобранцу из Сарагосы.

Пять месяцев ее жизни прошли на фронте. Прощаясь с остающимися мужчинами, Мерседес знала, что уже никогда их не увидит. Она отчетливо понимала, что для этих людей война уже превратилась из поражения в трагедию и что всем им суждено быть убитыми.

– Ну, будь здорова, маленькая недотрога, – крепко обнимая ее, грустно улыбнулся Мануель. – До встречи в Барселоне… И не плачь. Ради Бога, прошу тебя, не надо плакать.

Мерседес забралась в кузов грузовика к остальным женщинам – фронтовым шлюхам и несчастным страдалицам, горько рыдающим и весело смеющимся. Она чувствовала себя совершенно измученной.