Бесплатных завтраков не бывает - Хендерсон Крис - Страница 12

— Уб-бирайтесь отсюда!

Улыбаясь, я повернулся и вышел, а Каррас, вопя и дрожа, остался — вернее, это я его так оставил. Можно было бы и посильней. Можно. Но не нужно. Он из тех, кто побежит в полицию качать права. Да его и без меня неделю назад отделали на славу.

Самое правильное было — оставить его одного и напустить на него его же собственную трусость: может быть, в клацанье его зубок я прочту ответ на вопрос, от которого мне нет покоя. Полицейские называют этот метод «дать клиенту покипеть». Я помнил данное сержанту обещание не обижать никого из граждан богоспасаемого Плейнтона. Так что иных средств я к Каррасу применить не мог. А кто знает, сколько времени Каррас будет кипеть? Хорошо бы — до моего отъезда.

Я завел мотор и поехал к мисс Кэрол Беллард. Солнце уже садилось. Один из пунктов миллеровского списка, некто Эрнест Серелли, прервал отношения с нею перед своим отъездом в Нью-Йорк. А она осталась. Сержант советовал обратить на нее внимание — она заслуживала этого и сама по себе, и как партнерша Мары.

Я сверился с картой, нашел ее улицу, рванул по шоссе, свернул налево, торопясь завершить поиски до темноты. Еще неизвестно, застану ли я ее дома, но в маленьких городках, да еще в начале недели люди редко уходят надолго. Имело смысл рискнуть. Брошенные жены и бывшие любовницы обычно просто кладезь информации, особенно если они приобрели этот статус не совсем по своей воле.

Я затормозил у ее дома как раз в ту минуту, когда солнце скрылось за деревьями. Домик был очень симпатичный и уютный и ничем не огорожен, но откуда-то доносился обязательный для провинциальной Америки собачий лай. Пахло цветами и свежескошенной травой, и запах этот, смешиваясь с ароматом каких-то блюд, доставил мне ни с чем не сравнимое удовольствие, снова напомнив, что я — не в Нью-Йорке, где воняет только бензиновыми выхлопами и мусором, сложенным у обочины в пластиковые мешки и потом миллионов тел, несущихся по раскаленным улицам.

Я снова попытался подтянуть узел галстука — и снова вынужден был с позором отступить. К дому я шел по еще влажной траве и слушал, как под моими подошвами раздастся этакое легкое чавканье. По пути я вытащил из лужи вечернюю газету и вместе с нею поднялся на крыльцо. Постучал в дверь и через полминуты услышал шаги. Потом дверь открылась.

На пороге стояла рыжая женщина. Я, как учили меня в армейской контрразведке, взглянул ей в глаза — открыто, честно, прямо, как бы заявляя «доверьтесь мне». Это действует, внушали нам. Правда, не всегда и не на всех, добавляли потом. Чистая правда. На мисс Кэрол Беллард это не подействовало.

Вокруг нее потрескивало разрядами такое мощное поле, что меня как будто ударило током, и потому я придвинулся ближе — к самой границе безопасного пространства, оставленного ею для себя. Она была высокого роста, можно даже сказать — длинная, и очень хороша собой. Я понял смысл выражения «глаза разбегаются», ибо каждая деталь ее внешности одинаково заслуживала внимания. В конце концов я снова взглянул ей в глаза: они были хоть и прекрасны, но хуже всего остального.

— Да?

Итак, предстояло работать, используя одно-единственное слово. Произнесено оно было вежливо и вопросительно — и все-таки с неким тайным вызовом. Она поднесла к губам стакан, потом взялась рукой за косяк в ожидании ответа. Я улыбнулся и протянул влажную газету. Она взяла ее.

— Вам вроде бы уж не по возрасту газеты разносить?

— Я — Джек Хейджи, из Нью-Йорка. А вы — Кэрол Беллард. У меня к вам несколько вопросов.

— Вы из полиции? — Я покачал головой. — А-а! Частный детектив?

Я кивнул. Она продолжала смотреть на меня выжидательно. Тогда я полез в карман и показал ей свое удостоверение, причем — движением чуть более стремительным, чем обычно. Затрудняюсь сказать, в чем тут дело, но рыжие — особенно не крашеные, а натуральные — производят на меня очень сильное действие. А Кэрол Беллард была натуральнейшей из всех рыжих. Огненными волнами се волосы падали на обнаженные плечи, бились о них, как волна о песчаную отмель, сыпали искрами, как оголенные провода, горячили кровь. Она вернула мне документ.

— Желаете войти?

Я оглядел ее сверху донизу, хоть и знал, что делаю это напрасно. Потом кивнул.

— Тогда входите.

Она развернулась и не пошла, а поплыла в комнаты. Я закрыл входную дверь и, войдя в гостиную, сел на указанный мне стул. Она — напротив. Теперь пришел ее черед оглядывать меня с ног до головы.

И взгляд ее заскользил по мне, и я хоть раньше и не думал обращать внимание на подобные штучки, хоть и знал, что для нее это всего лишь возможность минутного самоутверждения, все же подобрался на стуле — сел попрямее, втянул живот. Что ж, я вел себя не более и не менее глупо, чем любой на моем месте. Мне только не хотелось почему-то, чтобы глупость эта разочаровала ее.

Она откинула голову, и волосы ее вспыхнули в лучах догорающего заката за окном, как пламя свечи под легким ветерком, зажглись неярким, ровным светом. Меня бросило в сухой жар, хотя ладони покрылись испариной, и во рту пересохло. Я не стал врать самому себе, что дело тут в погоде.

Попытавшись сбить этот жар, я решил заняться делом и задал хозяйке несколько вопросов насчет Мары Филипс, Карла Миллера, Теда Карраса и всех прочих. Ее показания не противоречили тому, что мне уже удалось установить. Да, Мара спала со всеми — ходили слухи, что даже и с Каррасом — чтобы добиться от Миллера того или сего. Да, она убеждена, что она использовала его в своих целях, и ничего другого в ее отношениях с ним не было. Да, Мара не собиралась вести дело к свадьбе. Тут мисс Беллард улыбнулась какой-то своей тайной мысли. «Что тут смешного?» — чуть не спросил я, но потом и сам сообразил.

В третий раз за день задавая эти вопросы, я отмечал расхождения в ответах у Кэрол и остальных. Она тоже не сомневалась, что Мара — в Нью-Йорке, а также в том, что сколько бы денег ни выжимал Миллер из своей лавки, Марины устремления простирались много дальше приятных досугов и дорогих подарков. Ей от жизни нужно было гораздо больше. Даже если она умудрялась не уступать домогательствам бедного толстого Миллера. Тут Кэрол опять улыбнулась — как бы про себя. Я не утерпел и спросил, чему она улыбается.

— Ох, вы только не поймите меня превратно, — ответила она. — Мара — девочка сексуальная и любит это дело. Но власть над людьми она любит еще больше. Она многого добилась и еще большего добьется в постели, но ей куда приятней получить то же самое, не платя за это, ножки свои не раскидывая. С Карлом Миллером все так и было. Если она... тьфу, если он ухитрялся сорвать у нее три поцелуйчика за вечер, значит, он вдвое напористей, чем я думала.

Возразить мне было нечего. Миллер до сих пор не отрешился от того школьного отношения к «своей маленькой Маре», от того обожания, которое всегда предшествует обладанию и никогда не следует за ним. Не думаю, не думаю, что Миллеру много перепадало от Мары любви и ласки.

И мысли мои опять пошли по уже привычному кругу: почему же она все-таки свалила? Что еще ей было нужно? Миллер платил за ее колледж и вообще — за все, по первому даже не слову, а звуку выкладывая денежки... Кэрол считала, что у нее кто-то был на стороне, и родители были уверены: она крутит роман с кем-то еще. А вот я сомневаюсь. Мара не похожа на чувственную, так сказать, бескорыстно чувственную женщину... А, впрочем, чтобы помучить Миллера... В конце концов любая может постонать полминуты, изображая неземное блаженство, под кем угодно, чтобы поддеть, как говорится, под девятое ребро человека, который ее по-настоящему любит. Особенно если это такой слюнтяй, как Миллер.

Что ж, каждый вправе иметь собственное мнение, признаем это право и за мисс Беллард. Она все-таки знала Мару несколько ближе, чем я.

— Вы не думаете, что она поскакала в Нью-Йорк вдогонку за кем-то из плейнтонцев, которые переехали туда раньше?

— Думаю.

— И за кем же именно?

— За самым богатым.

— Ну, и кто же он?