Любимый ястреб дома Аббаса - Чэнь Мастер - Страница 36

Он остановился и тяжело перевел дыхание.

– Помните и Кербелу! – вдруг загремел его голос. – Дрожь ужаса пробежала по толпе в тот день, когда окровавленная голова внука пророка было брошена под ноги Убайдуллы и самые жесткие сердца растаяли. Помните Хусейна!

Тут повисла тишина. Я чуть не усмехнулся, вовремя вспомнив вчерашний разговор с Бармаком: побоище в Кербеле просто нельзя было не упомянуть на проповеди в этом бунтующем городе. Дом Аббаса, похоже, долго еще не решится высказать что-то против дома Али – потому что еще не известно, в которой из семей кровь пророка гуще. Интересный вопрос: а как наше с братом семейство относится к дому Али, неужели как сделали ставку на дом Аббаса, так ее одну и разыгрывают?

– Дела прошлых дней, скажете вы, – вдруг прервал себя Мансур, видимо, ощущая, что пришло время других эффектов. – Но и наши дни поистине страшны и печальны, и горек смех наш, солоны наши слезы. В чьих руках плащ, посох и перстень пророка? Да вот в этих, руках бывшего халифа, которого зовут Ишак.

Бывшего халифа? Сильно сказано, особенно с учетом того, что у этого «бывшего» и сегодня самая мощная в мире армия по эту сторону Небесных гор. По ту их сторону император из дома Тан повелевал чуть не миллионной армией, но это было очень далеко. А халиф только в одном своем Харране, говорят, располагал войском в пару сотен тысяч, и если бы он помирился еще и с армией Дамаска… А главное, император – очень далеко, а от Харрана до Мерва меньше двух недель пути.

Но своего Мансур добился: собравшиеся оживились, засмеялись его нахальству, встряхнулись.

– Сколько халифов было в мире в последние пять лет? – презрительно хрюкнул носом Мансур. – Посчитайте: умер халиф Язид, не усидев и полугода в Зеленом дворце, – и тут какой-то бунт в Хомсе, у них там нашелся свой халиф. Хакам. Сын Валида, того, кто, прыгая в бассейн с вином, отпивал оттуда так хорошо, что уровень вина заметно понижался. Это – один халиф. И его воинство идет на Дамаск. И оказывается разбито. А в Палестине тем временем объявляют халифом Язида ибн Сулеймана. Это, значит, их уже двое. Но еще Марван, тот самый, наш Марван, тоже решает, что самое время взбунтоваться. И идет на Дамаск.

А потом – раз, и признает властителем палестинца, Язида. Но бог видит все, и тут же прибирает Язида к себе. Вот у нас и новый халиф – Ибрахим. А в Хомсе объявляется еще один! Сколько их всего? Три? Попробуй разберись. Ну, наш Ишак этого никак не может стерпеть. Говорит, что приведет к власти все-таки Хакама, сына Валида-пьяницы. И вот Марван в итоге побеждает всех – и что же? Да попросту казнит он всех сыновей Валида, то есть и Хакама, и всех других. И входит в Дамаск, и говорит, что вот теперь править будет сам. Плох наш Ишак или хорош? – вдруг воззвал Мансур к собравшимся. И мгновенно ответил: – Да ничем он не плох. Воевать умеет. Только вот деньги не умеет считать – казна пуста. Но посмотрите, когда же это кончится: вот восставший Хомс. Марван марширует туда, давит восставших, как змей. Но опять бунтует Дамаск – там жители нашли себе какого-то другого халифа, все не могут успокоиться. И еще Палестина бунтует. Марван, однако, их всех успокоил железом. И тут восстает его двоюродный брат, Сулейман. Марван и тут победил, братец его бежал в Хомс. Марван туда – опять этот Хомс! Побеждает. Но тут узнает, что плохо в Ираке. Там – мятеж Сайда ибн Багдала. И хариджиты там восстают. Приходит из только что разгромленного Хомса Марван, громит всех прочих. И идет бить хариджитов. Побеждает. А у хариджитов новый полководец – Шайбан. Марван идет теперь на него. Год его бьет. Успешно. Но тут какой-то Абу Хамза захватывает священную Медину – на целых три месяца. И вот Марван уже освобождает Медину, потом Мекку. А в это время начинается война здесь, в Хорасане, и еще у берберов. И Андалус неспокоен…

Я в своем углу тихо покусывал губы. То, что сейчас сказал Мансур, в сумме означало, что Марван попросту одерживает одну победу за другой, и никто не может с ним справиться. И даже пылкий Абу Муслим мог бы на этот счет хорошенько задуматься. Но оратора это явно не беспокоило.

– Сто лет – не достаточно ли? Нет его, царства всеобщего спокойствия. Есть царство вечного хаоса, где правоверный каждый день идет против правоверного. И все не кончается, все не кончается ужас! Чего хотел пророк, благословенно будь его имя? Этого он хотел? Чтобы кровь детей его, внуков и правнуков лилась без конца?

Мансур перевел дыхание. Публика заинтересованно молчала.

– Что нам теперь делать (тут он раскинул в стороны руки так, что стала видна неумелая штопка подмышкой)? Вот сидит сын Ирана, уважаемый ремесленник из Мерва. Брат его был солдатом халифа, но погиб, когда вместе с восставшими против несправедливости принес новый век в ваш город. Вернем ли мы ему брата?

Люди начали озираться, ища пострадавшего, а Мансур гремел:

– А вот сидит торговец из Самарканда, да какой – из знаменитого торгового дома. Он здесь, он с нами, он брат наш. Но… Юношей выехал он с мечом в руке на войну с армией повелителя правоверных, и одержал победу, и сам-то остался жив, и не получил ни царапины, – а в это время отряд воинов халифа подстерег на дороге караван, где были жена его с двумя детьми, мальчиком и девочкой, и еще много мирных, безоружных людей, – и убил зачем-то всех.

Я попытался поднять руки и закрыть ими лицо, вскочить на ноги и броситься вон-но ни руки, ни ноги не слушались. Я был на дне глубокой реки, и сквозь вязкую зеленую воду доносился скрипучий голос:

– Знаете ли вы, что с тех пор все, кто близок этому торговцу, боятся даже произносить при нем слово «дети»?

Пауза, длинная, гулкая пауза.

– Знаете ли вы, что все женщины его города и мечтать не смеют о том, чтобы он взял их в жены, – но он так до сих пор и не берет никого? И что нам делать теперь, как помочь его горю? Может ли смыть это горе моя слеза – слеза человека из семьи пророка?

Потрясенный, я не видел ничего, только длинное темное лицо Мансура и две дорожки его слез, которые струились к тощей оранжевой бороде и, не задерживаясь в ней, капали вниз.

– Что же нам всем теперь делать? – тихо повторил с трибуны Мансур, не глядя уже в мою сторону. И, еще тише – но так, что его было слышно во всех уголках масджида, почти прошептал: – А мы построим город. Мы построим лучший город на земле.

Повисла изумленная тишина, и я вдруг почувствовал, что могу дышать.

– Слушайте, о, слушайте, братья мои из Мерва! – вскричал вдруг Мансур пронзительным голосом, зазвеневшим под куполом. – Где-то же должно быть то место на земле, где правоверный сможет увидеть, что люди живут в спокойствии и праведности. Увидеть – и постараться сделать и свой город хоть немного похожим. Где-то же должно быть вместилище мира и спокойствия, и именно этими словами назовем мы свой город. Нет, мы не вернем к жизни безвинно погибших. Но наш город будет искуплением нашим, искуплением вины предков наших за бесцельно улетевшие в небеса души.

– Каким же он будет? – вдруг очень тихо спросил Мансур. – Я вижу его так, будто стою у мощных его стен. Он будет круглым, потому что лучшие города, которые я видел, круглые. Это города Ирана. Потому что кругл Файрузабад. Потому что кругл был прекрасный город на Тигре, которого больше нет, – ваша столица, собратья мои. Потому что никто не умеет строить прекрасные города так, как вы, люди Ирана.

Я понял, что с этого момента иранцы полностью и окончательно покорились Мансуру. И я, сидевший среди них, чуть вытянул шею, чтобы посмотреть на последнюю слезу, остающуюся еще на кончике его бороды. Увидел ее и вздохнул еще и еще раз.

– В центре его будет храм истинной веры и зеленый купол дворца, – продолжал оратор. – Четверо ворот будут вести в остальные города нашего мира – и те, что на северо-западе, будут стоять у начала дороги в славный Мерв. По гладкой спине реки в наш город будут приходить корабли со всего мира. Там будут рынки и храмы, бани и лавки торговцев книгами, в которых содержится мудрость. Там будут золотые ворота, облицованные мрамором. Там будут жить люди всех племен и народов, поклоняющиеся тому пророку, которому хотят. И не будет между ними вражды и злобы. Потому что говорит священная книга – о, люди! Вы созданы от одной пары, от одного мужчины и одной женщины, и вас сделали народами и племенами для того, чтобы вы знали друг друга, а не для того, чтобы друг друга презирали. И когда мы построим свой город, мы откроем эру праведности. Ей не будет конца. И город, наш общий город, будет стоять вечно.