Любимый ястреб дома Аббаса - Чэнь Мастер - Страница 28

Секретарь в черном начал вполголоса что-то говорить, но Абу Муслим посмотрел на него с вежливым укором (тот замолчал на полуслове) и начал рассматривать меня с любопытством. Он силился что-то вспомнить. Тогда, с разорванным локтем, вопящий и жмурящийся от боли, он вряд ли приглядывался к человеку, который его держал, – но ведь затем он пришел в себя и всмотрелся в наши с целителем лица.

Вот на его губах появилась детская открытая улыбка.

– Маниах – это потом, друг мой Зияд, – снова отмахнулся он от секретаря. – Сначала – вот этот человек, который совсем недавно что-то хорошее для меня сделал. И хочет, наверное, сделать что-то еще. Я же сказал, что не забуду вас, мой дорогой. И не забыл. Ведь вы от целителя? Он был у меня всего два дня назад и сказал, что локоть в полном порядке, кожа тоже заживает. Так что же еще?

– Я сам от себя, – вежливо улыбнулся я. – И пришел совсем по другому делу. Ашофте не нужны мои услуги с вашим локтем, да и вообще я такой же его пациент, как и вы, повелитель Хорасана. Просто я случайно оказался тогда нужен, рядом больше никого не было.

Тут Абу Муслима окончательно догнала и окружила полукольцом его свита – я не без удивления увидел какого-то человека с лицом, закрытым белой полупрозрачной тканью, как у женщин Бизанта, а рядом с ним… красавца-воина с носом, как боевой топор. Того, что первым проехал вперед по двору крепости позавчера, после чего следующий всадник оказался насажен на нож убийцы. Я сразу насторожился – «слишком хорош», вспомнил я свой тогдашний приговор ему.

Зияд же снова начал бормотать на ухо Абу Муслиму.

– Ничего не понимаю, – с оттенком жалобной капризности сказал тот, снова полуобернувшись ко мне. – Вы – родственник семьи Маниахов? Той самой, из Самарканда?

– Я не родственник, – скромно сказал я. – Я глава этой семьи. Подтвердить это может один очень уважаемый человек по имени Бармак. (Тут юноша повернулся к воину-красавцу, произнес: «Халид», и они обменялись быстрыми тихими фразами.) А у Ашофте я оказался примерно так же, как и вы, – рана в плече. Ножевая рана… Знаете, есть тут некие личности – не далее как пару дней назад они нашли себе очередную жертву в двухстах шагах отсюда… Со мной им повезло меньше. Я был только ранен.

Если говорить абсолютно честно, то я мог бы не объяснять Абу Муслиму, кто и почему меня ранил, – но, каюсь, мне хотелось произвести на него впечатление.

И у меня это, кажется, получилось очень здорово.

Юный полководец еще раз обменялся взглядами с великолепным воином, потом махнул рукой всей свите (она разом отодвинулась), сделал несколько шагов к глухой белой стене дома, полуобернулся к ней и поднял к лицу обе руки, как будто в молитве. И замер в этой позе.

Воцарилась полная тишина – никто даже не шевелился.

Наконец он повернулся и подошел ко мне совсем близко – я снова услышал запах розового масла.

– Глава дома Маниахов здесь? Глава дома Маниахов пришел ко мне… в черной одежде?

– Сейчас мне не нужна другая, – отвечал я с некоторым раздражением.

– И чего же вы хотите? – спросил он. В его желтых глазах сияли веселые искры.

– Я хотел просить у повелителя разрешения поселиться на некоторое время где-нибудь здесь, – махнул я рукой в сторону домиков. – Это как-то безопаснее. И еще – держать при себе нескольких чакиров.

– Ах, еще и собственные чакиры? Прямо здесь? Как у иранского принца? – кажется, он начал давиться смехом.

– Нет, только десять человек, – сказал я наугад.

Он немедленно потерял интерес к этому вопросу – десять чакиров, с оружием или без, его явно не интересовали, – и начал о чем-то напряженно думать.

– И вы с этим пришли ко мне? – почти без выражения прошептал, наконец, он.

– А к кому здесь еще можно идти главе дома Маниахов? – так же тихо отвечал я.

Более того, в моем голосе было искреннее недоумение. Кто угодно ведь не мог селиться в этих домиках находившихся уже за линией охраны. А значит, нужно было разрешение… чье? При дворе Светлого императора я привычно шел к самому высшему из чиновников, который мог решить нужный мне вопрос. Собственно, и вообще было бы странным, если бы человек из рода Маниахов скромно обращался к кому-то из вторых и третьих людей по какому бы то ни было делу, – меня просто бы не поняли. Так что накануне я недолго размышлял насчет того, что мне делать, – и поступил бы так же, даже если бы деньги моей семьи не послужили той искрой, из которой и заполыхало пламя бунта в Хорасане. Другое дело, что говорить сейчас об этих деньгах вслух было бы невежливо.

Лицо Абу Муслима начало расплываться в улыбке, смысл которой мне был не вполне понятен. Потом он подошел еще на полшага и резким движением прижал меня к сердцу. И, вместе со мной, повернулся к свите:

– Этот человек, Маниах, глава дома Маниахов, – мой друг. Навсегда. Он будет жить здесь.

Он говорил с напором, будто кто-то мог осмелиться ему возразить. Все, естественно, молчали.

А потом Абу Муслим сказал пару слов насчет того, что мы еще будем видеться, и не раз, – и снова взметнулись в жаркий мервский воздух полы его абы. Полководец и бунтовщик скрылся в воротах того дома, у которого я до того сидел. А мне осталось лишь перекинуться парой слов с человеком по имени Зияд, Зияд ибн Салех: какой дом свободен, и так далее.

С того дня, хотя я, как и вся площадь, раза два видел издалека его летящую фигуру, мы с Абу Муслимом больше не разговаривали – впрочем, и времени прошло всего ничего.

Но в тот спокойный вечер, о котором сейчас речь, я был озабочен вовсе не возможными новыми встречами с мервским барсом, а чем-то совсем иным, поважнее.

Я собирался писать стихи.

То есть сидел на подушках, устремив взгляд на цветастую толпу, и отбивал ритм пальцем по колену.

Раньше, до Мерва, я не писал стихов никогда в жизни.

Началась моя жизнь в поэзии менее двух недель назад. Это было так: на следующее утро после визита к Абу Муслиму я пошел, с остановками и отдыхом, к домику, который назвал мне Бармак, – довольно далеко от больницы, в модном западном пригороде, возле канала Маджан.

Он встретил меня во дворе верхом на смирном муле и долго извинялся, что вынужден сейчас уехать, а я так же долго и вежливо мешал ему спуститься с мула и побеседовать со мной, стоя на твердой, утоптанной, бугристой желтоватой земле.

Я быстро рассказал ему о том, где теперь собираюсь поселиться, – и он расширил нежно-голубые глаза и восхищенно зацокал языком:

– Красивый ход! Между прочим, у меня вчера действительно справлялись, знаю ли я вас в лицо, – сообщил он. – Я был в затруднении, но решил во всем сознаться и вас живенько так описать. Теперь-то я понимаю, в чем дело.

Тут я высказал свою просьбу.

– Я немножко поразмышлял и, если я хоть что-то понимаю из происходящего, – поведал я Бармаку, – то похоже, что вы правы: эти люди каким-то образом держат под плотным контролем дорогу через Бухару. Не понимаю как – по ней ведь проезжают сотни путешественников.

– А это довольно просто – если они одновременно держат под контролем ваше тамошнее подворье и некоторые точки Самарканда, – мгновенно отозвался он, и глаза его заблестели смехом. – Передают информацию друг другу. И это значит, что их весьма много.

– Далее, в том же положении находится еще одна наша… точка, уже в Мерве, – продолжал я. – И будем на всякий случай считать, что больница тоже. Хотя я в этом не уверен, в больницу входят и выходят из нее десятки людей, теперь-то я понимаю, как это удобно. В общем, разбираться с этим буду не я – я в Бухару не собираюсь, – но в любом случае мне сейчас надо как-то отправить письмо брату.

– Да, да, Аспанаку, – так же мгновенно отреагировал бывший царь и на мгновение задумался. – Так, – сказал он после очень короткого размышления, – вы абсолютно точно обрисовали ситуацию, и понятно, что разбираться в ней не вам. Вы, конечно, можете отдать письмо мне – я пошлю его через Балх, и оно дойдет очень быстро и надежно. Но все же постарайтесь сделать его… безопасным, – заключил он.