Противостояние - Витич Райдо - Страница 69

— Манакова вон тоже, крутит! — всхлипнула, нервно выкрикнув.

— Тихорецкий морды за нее не бьет!

— Я причем?

— Ничего объяснять не собираюсь. Сама в курсе. Все. Вещи готовь, после наступления съезжаешь.

— Это ты от ревности, да?

Николай дымом подавился. Откашлялся, уставился на дурочку:

— Все?

— Но ты же знаешь, ты мне нужен, а не они!!

Санина перекосило: он же и виноват? Здорово!

Пригладил волосы на затылке, бросил:

— Я все сказал. Свободны, лейтенант.

Осипова губы пождала, надулась, видимо решая, что сказать, и вылетела вон, плащ-палатку сорвав.

Миша поправил, головой качнув:

— Ох, бабы. Ну, до чего народ нервный. А чего вы, товарищ майор, правда? Дура, конечно, но симпатичная. Вы бы с ней ласково, она бы с вами, срослось бы, глядишь. На войне оно не лишнее…

И осекся, встретив взгляд Николая, крякнул и чайник выставил:

— Вскипел, — заверил.

Он жил на войне, он жил войной и был ее частью, как солдаты слева и справа, как те, кто засел на той стороне, кого предстоит гнать с родной земли. И все равно, каждый раз перед наступлением Николай нервничал. Миг, в котором умещались все страхи и опасения, тревоги и переживания, заканчивался с первым криком «ура». Дальше не было ничего, кроме цели — взять рубеж, убить врага; кроме ярости, которая питала тело и несла к цели.

Первый залп, первое "Ура!!!" и бег к вражеским окопам, как на ту сторону реки, на тот берег, который станет твоим только, когда ты на него вступишь. И не мыслей, ни сомнений — вперед по своей земле и дать сволочам, как под Сталинградом, чтоб в пух и прах их!

Батальон шел в атаку, но был встречен ожесточенным огнем и залег почти у цели, в каких-то ста метрах от немцев. Зенитки ухали, вскрывая траншеи фашистов, но с той стороны вели ответный огонь батареи противника, работали доты. А отойти нельзя, никак нельзя.

— Ну, вперед же, родные! — шептал Санин, глядя на бойцов в бинокль. И вот поднялся Синицин:

— За Родину!! За Ста…

И лег.

Николай выматерился, скинул фуражку в руки Миши и, прихватив автомат, перебежками ринулся к цепи залегших бойцов. Пули свистели, но он видел только одно — высотку, которую нужно взять — все остальное не имело значения.

— Вперед!! — заорал, достигнув первого солдата. Выпрямился и бегом к окопам противника. — За Родину!!

Бойцы поднялись, грянув «ура», рванули за ним.

По плечу майора чиркнуло, ожгло пулей, но и это он не заметил — он уже видел первого фрица, засевшего в окопе. Прыгнул на верзилу в каске, выбивая зубы с разворота прикладом автомата. Выстрелы, грохот разрывов. Батальон как стая чертей прыгала на врага и рвала его. Крики, мат, тарахтенье очередей, выстрелы.

Санин уже ничего не соображал, как всегда бывает, входя в раж. Он бил не щадя, выкладывался, отдавая с каждой пулей, с каждым ударом дань погибшим и давая фору живым.

Что-то ударило по голове, останавливая его. Он рухнул лицом в землю, на минуту потеряв ориентиры. Сел и замотал головой, чувствуя звон в ушах.

— Товарищ капитан! Ранило вас! — орал ему в лицо Мишка.

— Ты здесь как?! — рявкнул, рванув парня за ремень на себя. Во время — буквально в двух метрах от того места, где он стоял, разорвался снаряд. Грохнуло так, что показалось, голова взорвалась.

Санин стряхнул землю с волос, отпихнув ординарца: жив и славно, остальное потом. И вперед, на доты.

Минут тридцать и все было кончено. Они взяли высотку и погнали немцев за деревню.

Закончился еще один рядовой бой, миг войны, унесший лейтенанта Синицина и еще около сорока душ.

— Огромные потери, огромные, — докладывал в штаб, отпихиваясь от Светланы, что пыталась его перевязать. — В личном и офицерском составе. Да!

— Будет пополнение. Закрепляйтесь на новых рубежах, майор.

— Есть!

Санин отдал трубку Осиповой и качнулся. Поплыло на минуту перед глазами.

— Коленька, Коля, — завыла Мила, оттащила вместе со Светой мужчину к бревенчатой стене. — В госпиталь надо!

— Сейчас отправим, — перетянула ему руку сестра.

— Нет! — отрезал поднимаясь. Тряхнул волосами. — Пройдет.

В санбат он больше не попадет. Точка. До конца войны каких-то пара месяцев осталась, а он их на койке проведет? Ничего подобного!

Прибежал Грызов:

— Ну, чего?!

— Закрепляемся! Передай ротным — окапываемся, укрепляемся.

— У меня от ротных хрен с маслом остался! Голушко — в госпиталь! Синицин убит!…

— Сейчас рожу!! — рыкнул Коля.

— Ай, — отмахнулся, отпрянув капитан и бегом.

Санин рожу оттер, встал, сплевывая землю, кровь, что из разбитого в пылу драки носа в рот попала. Дошел до бочки, стряхивая увивающуюся Милу, голову в воду сунул и лицо вытер. Прояснилось. Теперь можно дальше воевать.

Часть Николая шла в атаку, а Лена таранила полковника Бангу:

— Сегодня комиссия.

— Выйдите, лейтенант…

— На фронт!

— Я сказал, вон! — рявкнул, не сдержавшись.

— Хорошо, — разозлилась. — Тогда я приду на комиссию и объявлю всем, почему вы меня держите в госпитале, хотите комиссовать!

— Это блеф!

— Посмотрим?

Ян махнул рукой: уйди от греха. Достала!

— Хорошо. Я пойду сейчас к Булыгину, пойду к подполковнику Кравцову! А не отпустите — сбегу! Пешком пойду, понятно?!!

Ян смотрел на нее и понимал одно — сил с ее упрямством справиться у него не хватит.

— Погибнуть хочешь, да? — кивнул. И задумался: а имеет ли он право решать за нее как ей жить и умирать? Что он знает? Как он сам смог бы жить, пройдя, что прошла она?

Возможно, он тоже выбрал бы смерть, а с ней покой, которого при жизни у нее уже не будет. Она калека не только физически, но и психически, а это уже не исправить.

Врач выдвинул ящик, достал документы, расписался и кинул Лене.

Та глянула на них, подняла с пола — не гордая, и молча вышла.

Вот и все. Теперь собраться и на пересылку. А там куда пошлют, без разницы.

— Лена, машина пришла, — заглянула в палату Сима.

Вот и все. Все, — забилось сердце как у кролика попавшего в силки. Взгляд упал на альбом и сумку. Кто его сохранит? Нельзя чтобы память о людях живших канула, чтобы жизнь ими как бы прожита не была, была забыта.

Взяла и пошла к Банге. Пусть он не признает ее дочерью, но кому она еще может отдать частицу четырех жизней: ее, Надину, Игоря… и мамину, той женщины, которой она никогда не увидела и не узнала.

Зашла без стука, Галину Сергеевна на нее уставилась, Ян недовольно поморщился:

— Что опять, лейтенант Санина?

Лена смутилась, впервые за все дни и недели, она робела от своего поступка, от взгляда отца. Прошла и поставила на стол сумку, положила альбом.

— Что это? — доктор нахмурился бледнея.

— Не знаю, — призналась, давясь словами. — Я не заглядывала… Страшно. Это все что осталось от трех жизней… Возможно четырех. Сохраните. Хоть это-то вам не трудно? — усмехнулась горько, разглядывая мужчину: прощай отец.

Развернулась и вышла. Прихватила вещ мешок, что у кабинета на подоконнике оставила, прошла медленно по коридорам и бегом по лестнице вниз, как в воду с кручи — в настоящее, перечеркивая прошлое.

Ян долго рассматривал чем-то знакомую сумку, альбом с пыльной обложкой и уставился на Галину.

Женщина подвинула к себе альбом, открыла.

Фото хранили моменты радости и печали одной семьи, одной из множества множеств по всему Союзу. И было жутко смотреть на счастливые лица тех, кого уже нет, на девочку со смешными бантиками, которой скорей всего тоже не будет.

Галя закрыла альбом и тихо спросила:

— А если б она действительно была вашей дочерью?

Ян сглотнул вязкую слюну. В голе першило — то ли слезы царапали, то ли сожаление.

— Значит… у нее была бы такая же жизнь, как у всех. У нас у всех, одна судьба и одно горе, Галина Сергеевна. Мы все, так или иначе, дети войны. Три поколения. Три! Минимум.