Противостояние - Витич Райдо - Страница 47

ботинках.

И полетела со стула. Сбрякала челюстью у сапог караульного.

Неслабо ударил ее ефрейтор — в голове загудело, не сразу подняться смогла.

"Все. Закончились разговоры", — поняла и, мурашки по коже прошли, в

предчувствии пыток, побоев. Страшно боли было, еще страшнее выдать, не выдержав.

"Хоть бы убили сразу!"

Ее подняли, на место посадили.

Лена губы потрогала — кровь, щиплет ранки.

— Будем говорить?

— Так я… говорю, — просипела.

— Отвечай: когда и как ты знакомился с сапошник.

— Да не знакомилась я с ним! — взвыла плаксиво и… опять улетела. В себя

прийти не успела — обратно посадили.

— Ты есть врать, — покачал пальцем перед ее лицом мужчина. — Мне нужен правда.

Говоришь — живешь. Все просто. Зачем такой молодой красивый девушка неприятность?

Думай.

Откинулся на спинку стула, заговорил с лейтенантом, давай Лене время прийти в

себя.

Драгоценные пара минут — на что их потратишь?

Коля, — зажмурилась, дрожа от боли и страха.

Глаза открыла — немец ей улыбается:

— Думал? Отвечать? Кто слал тебя сапошник?

— Да не кто! И знать я его не знаю! — выкрикнула всхлипнув, сжалась невольно,

понимая, что сейчас ее ударят.

Но лучше бы действительно ударили.

Ефрейтор послал за Пантелеем и каким-то инструментом. Лене вовсе плохо стало,

поняла, будет что-то из ряда вон. Выдержит ли? Страшно было, но чего больше —

боли или того, что может сломаться?

"Я выдержу, выдержу, Коля. Честное комсомольское", — вдалбливала себе, а

хотелось заплакать, забиться в угол, зажмуриться.

В комнату втолкнули избитого мужчину в порванной одежде. Девушка сначала вовсе

не признала в нем Пантелея. Глаз заплыл, лицо в крови, белая рубашка порвана, в

красных, розовых разводах. Только жилет тот же, правда, грязный.

Лену подняли, к нему подвели:

— Знаешь его?

Она головой замотала, а внутри колотит всю: что же с ним делали? Как он еще

стоит? Мамочки, мама!

— Ты знаешь? — спросили у него. Головой мотнул, взглядом мазнув по ее лицу, и

будто, правда, не узнал. А Лена во все глаза на него смотрела. Понимала не нужно

смотреть, а не могла взгляд отвести: жалко его до воя.

— Знаешь, — уверенно заявил ефрейтор, заметив ее взгляд.

— Больно-то ему, дяденька. А кто он, чего сделал?

— Что она говорит, Генрих? — спросил мужчину лейтенант.

— Что не знает этого русского. Лжет, я по глазам вижу.

— Тогда заставь их говорить. Герр штурмбанфюрер вне себя. Ему осточертели эти

большевистские свиньи. И мне, признаться, тоже.

— А кому, нет, господин лейтенант? Их упрямство сводит меня с ума. Я могу убить

этого подпольщика, но заранее знаю, он ничего не скажет. Но девчонка другое дело,

с ней можно, как говорят русские, варить кашу.

— Тогда займись, — вышел.

Мужчина склонился к девушке:

— Твой друг будет ошень больно. Ты этого хочешь?

— Нет, — замотала головой.

— Тогда скажи, зачем ты к нему пришла?

— А я к нему пришла? — распахнула широко глаза девушка, уставилась удивленно

на ефрейтора. Тот улыбнулся одними губами, выпрямился и ударил кулаком в живот.

Лену согнуло, на пару секунд она потерялась, забыв даже как дышать. Рухнула и

согнулась от боли, ослепла.

— Твой связник маленький хрупкий дефочка, — качнулся к мужчине ефрейтор. —

Пока ты молчишь, ей будет очень больно. Ты хочешь этого?

Пантелей исподлобья уставился на него: нет, чего он не хотел, так это того,

чтобы вместе с ним попался кто-то еще. И меньше всего он ожидал увидеть Лену.

Она давно не заходила и он, даже не думал, что сунется на его квартиру. А тут

увидел и, сжалось все внутри, в камень превратившись. Понял — не выпустят ее,

замучают, замордуют. Лучше не смотреть, лучше не думать, не видеть.

Только бы выдержала, умерла раньше, чем могла сказать кто он и кто она, раньше,

чем выдала остальных.

Верил ей, но знал и другое — под пытками любой меняется. Не выдержать девочке.

— Я не знаю ее, — прошамкал.

— Не знаешь, — протянул деланно расстроено. — Карашо, — развел руками, —

мне придется быть грубым с твой девка. Но ты сам виноват. Как захотеть сказать

мне дело, я ее отпущу. Думай. Делай диверсии ты — страдать она. Карашо? Не

карашо. У тебя ни есть сердце. Давайте! — кивнул солдатом.

Лену подтянули к колонне, закрепили руки наручниками сзади. Что-то в огонь

камина положили.

— Ты можешь избежать боль, если сказать, кто есть этот шеловек. Сказать только

имя и ты свободна. Имя — ничего, — встав на ступеньку у колонны ногой, качнулся

к ней эсэсовец.

Лену колотило. Больше всего она боялась, что ее изнасилуют…

— Иван, да? — судорожно улыбнулась.

— Иван? — выгнул бровь мужчина, веря и не веря.

— Нет? Федор, да? Семен? Константин? Евграф?

Ефрейтор понял, что над ним насмехаются. Выпрямился, холодно уставившись на

девушку и, ударил ей под дых.

Лену согнуло и показалось, что внутри взорвалось что-то. Она захрипела,

бесцельно переминаясь и пытаясь то ли сползти по колонне вниз, то ли устоять на

ногах. И ничего не понимала — таращилась перед собой, глотая ртом воздух, как

рыба.

А дальше, как кошмарный сон, ад наяву.

Немец рванул с нее кофту, оголяя торс, схватил за волосы, заставляя прижаться к

колонне:

— Гавори: кто послал? Зачем? Кто еще к нему хотил?

— Не знаю!

— Ханц, давай! — приказал, теряя терпение.

Из камина вынули железку и Лена задохнулась от ужаса, увидев раскаленную

докрасна звезду. Она неумолимо приближалась и врезалась ей в грудину.

Лена оглохла от собственного крика, от запаха жженной кожи, боли которая накрыла

каждую клеточку души и тела. Как хорошо бы было потерять сознание, просто уйти,

не знать, не чувствовать.