Противостояние - Витич Райдо - Страница 102

Николай тяжело уставился на него:

— Что пройдет, Федя? Молодость? Война? Боль что как тиски — вот! — сжал горло. — Душу мне вытащили, Федя, а без нее ровно на все. Ненависть только осталась. И одно желание — рвать, как собака зубами!… Рвать сук, чтобы до печени доставало, до всего их ливера.

Многое бы еще сказал, да слов не было и нужны они, чтобы искать их? Еще спирта налил.

— Напьешься.

— Мечтаю.

— Погон лишишься Коля.

Тот выпил залпом и кивнул: желательно вместе с головой, чтобы душу память не рвала.

Помолчали и Семеновский заговорил:

— Я вот что думаю: кого ни возьми — у кого сын, у кого жена, у кого брат, у кого вся семья сгинули. А впереди еще Украина, Белоруссия. Придут хлопцы на родную землю — что увидят?

— Другое скажи, — тяжело уставился на него Николай. — До Берлина пойдем, я же их лично, как свиней резать буду, всех!

— Всех! — уставился на политрука и Грызов. Взгляд один в один Николая — вытравленный, холодный. — И фройлян их! Как они наших дивчин!

— И не мы одни, политрук, — качнулся к мужчине Санин, с прищуром хищным глядя в глаза. — Не мы одни — батальоны! Дивизии, армии. В крови их утопим!

— Очнитесь, вы! — грохнул по столу майор. — Чего городите? Озверели? Эх вы, офицеры! Трудно? Всем трудно! А людьми советскими оставаться должно!

— А ты меня не жалоби! У тебя, как с семьей, майор? Сколько мы с тобой? Всю ты нашу подноготную знаешь, а вот мы о тебе нет. На Урале они у тебя, да? Или в Сибири? Вернешься — встретят.

Семеновский ворот гимнастерки поправил, помолчал и сказал тихо, глядя в стол:

— Нет у меня семьи, Коля. В Ленинграде от голода еще в феврале сорок второго померли. Все. Девочки — близнецы, жена, сестра, мать…Вот так, комбат.

Мужчины осели. Николай в стол уткнулся, застонав, голову ладонями накрыл.

Как же закричать хочется. Залповым огнем «катюш» по всему периметру, до самого Берлина! И чтобы даже духу от тварей не осталось, даже памяти о поганых!

Слишком дорого они обходятся человечеству. Слишком дорого!

Что-то сломалось в ней. Она все видела, слышала, помнила, но воспринимала вывернуто, и, понимая это, все больше молчала.

Что-то сгорело в ней с гибелью Николая. Она напоминала себе остановившиеся часы, которые идут только для себя, и никто этого не видит. Она «шла», но внутри, и каждый день жила в тех трех месяцах передышки, с Колей. И понимала, что вязнет в боли, сходит с ума.

— Когда вы меня выпишите? — спросила врача на обходе, зная только одно — ей нужно на фронт и закончить, наконец, эту беспрецедентное издевательство над людьми. Третий год войны! Третий! Сколько жизней унес фашизм, сколько судеб поломал? Нужно остановить, задавить, в конце концов, прекратить этот ад на земле.

Ничего у нее кроме ненависти и желания мстить, мстить, мстить не осталось. Ее самой-то уже не было. Разве думала она еще два года назад, что когда-нибудь у нее будет одно желание — убивать. У нее, мечтающей не только о славе Чкалова, но и простом, чисто девичьем? Не было больше тех «мечт» — раздавлены и растоптаны, в руинах как города и поселки, как вся ее Родина утоплены в крови.

Доктор внимательно посмотрел на нее:

— Елена Владимировна, вам вставать-то еще нельзя. Какой фронт, деточка?

У него был удивительно мягкий, вкрадчивый голос, он наверняка всех успокаивал, но Лену вздергивал.

— Я не деточка, я лейтенант Красной армии, — отрезала с каменным лицом.

— Сейчас вы не лейтенант, а пациент, у которого тяжелая контузия. И ваш долг на данный момент выполнять мои предписания. Если вы, конечно, хотите в принципе встать на ноги, не то что в строй, — сообщил медленно, специально растягивая слова чтобы девушка поняла. И она поняла, что к ней относятся то ли как к полоумной, то ли как к ребенку, а в целом, как к недоразумению, с которым приходится нянчиться.

А оно надо?

Так ведь и ей не нужно.

— Выпишите меня.

Сергей Юрьевич с минуту изучал ее и кивнул:

— Обязательно.

— Сейчас.

— Я совершенно не против, но есть один момент, Елена Владимировна — генерал вами интересуется. На этой неделе обещался быть. Или Бог с ним? Выписываемся? Ну, не застанет, не поговорит с вами — не страшно. Конечно, он расстроится, большого, знаете ли мнения о вашем опыте, и хотел бы, насколько я понял, такого специалиста в свое ведомство, на очень ответственные задания взять. Но вам-то это не интересно, так?

Лена молча рассматривала его: шутит, издевается, правду говорит?

— Что за генерал?

— Елена Владимировна, я человек военный, как и вы, сообщить больше чем сообщил не могу. Этого-то слишком. Так что решим? Выписывать? Или подождете приезда гостя?

Лена думала минут пять и нехотя согласилась подождать.

— Славно, — заверил и ушел. А у Лены появилась цель — ждать.

Банга появился почти через две недели. Прошел в палату и сел рядом с постелью на табурет как ни в чем не бывало.

— Привет? — подмигнул опешившей племяннице. Лена глазам своим не верила. Села на постели:

— Вы?!

— Не похож? — улыбнулся.

— Нет, но…

Артур яблоко из кармана вытащил, чтобы замешательство девушки снять:

— На-ка, гостинец тебе.

Лена взяла автоматически, сжала, соображая и опять на Бангу уставилась — глазища в пол лица.

— Значит вы?…

— Жив, как видишь. Аль не рада? — хохотнул.

— Нет… Вернее — да.

— А точнее? — не скрывая, смеялся мужчина. — Ладно, оставим эту туманную тему. Сама-то как?

— Я?…

— Ну, со мной вроде выяснили.

Лена яблоко на постель положила, ноги на пол спустила и лицо потерла:

— А я думаю, что за генерал мной интересуется.

— Думать всегда полезно. И что интересуюсь — да. Не только, как родной, но и как лейтенантом Саниной, оной же связной партизанского отряда имени Ленина под кодовым прозвищем Пчела.

Девушка внимательно посмотрела на него:

— Есть дело?

— Оо! А как здоровье?

— Жива.

— Нет, радость моя, это не ответ, это отмазка.

— Здоровье отлично.

— Ага? — прищурил глаз. Не верил — сине у Лены под глазами было, нос заострился и рука нет-нет дрожала. Неладно еще со здоровьем. — Ходишь?

— Да.

— Хорошо. Сегодня проверять не стану, но к двадцатому приеду и… — пытливо посмотрел на нее. — Если все действительно нормально — к себе возьму. Ребят я набираю крепких, для особых заданий. И группа особая.

— Какие задачи?

— Ого! Нет, так не пойдет, — головой качнул, усмехнувшись. — Мне здоровые нужны, а ты пока нездорова.

— К двадцатому буду.

— И я — буду. Тогда и поговорим.

И вздохнул, склонился к ней:

— Как ты хоть? — спросил уже ласково, без официальности. Лена задумалась, в одну точку уставилась.

— Никак, — призналась. — Душа наизнанку. Выжжена как деревни, со всем светлым и добрым. Одним живу — на фронт, убивать врага.

— На фронт не получится. Моя группа для работы вне фронта.

— В тылу?

— Да. Не мучайся вопросами сейчас. Всему свое время, — похлопал ее по ладони. — Кстати, отца поставить в известность…

— Нет! Нет у меня отца! — отрезала поспешно и даже глаза вспыхнули отчуждением. Артур понял, что девушку серьезно ранило отношение Яна. Что ж, наладить их отношения можно и после войны, сейчас это неглавное. Более того, входит в его планы размолвка — сантиментов меньше, дел больше.

— Хорошо. Пойду я, а ты старайся привести себя в форму.

Лена проводила мужчину взглядом. Вздохнула и взяла табуретку, начала поднимать, опускать, заставляя руки слушаться и не дрожать.

Она будет в форме. Есть еще зачем жить, пока немец по земле гуляет. Вот как сдохнет последний фашист, тогда можно и спокойно умереть.

Артур завернул в кабинет военврача. Прошел и сел за стол напротив:

— Что скажите, Сергей Юрьевич?

Мужчина уставился на него и спокойно сказал: