Группа захвата - Хелемендик Сергей - Страница 4

Девочка по-детски прикрыла лобок ладонью и молча смотрела в пол. Мне стало невыносимо жарко. Я спустился в бассейн и стал плавать от стены к стене, как морж в зоопарке. Если бы я тогда ударил Волчанова, убил бы его одним ударом.

Волчанов, Филюков и «деревенская девушка» молча наблюдали за мной. Потом Волчанов шепнул что-то девчонке на ухо, и она ушла в предбанник. Я вылез и накинул махровую простыню.

– Вы так быстро попарились… – то ли спросил, то ли констатировал Волчанов.

– Есть такое занятие… – я сделал паузу. – Педофилия… – глазки Филюкова утратили сонное выражение: новое слово его заинтересовало. – Педофилия! – повторил я. – Занятие уголовно наказуемое. В древности преступников варили живьем в оливковом масле, а потом скармливали собакам… Ладно! Вы тут еще попарьтесь с деревенскими девушками! По-простому. А я есть хочу. Кстати, как там уха?

– Уха доходит! – заворковал Волчанов. – Аромат… Сами почувствуете! Да и нам хватит париться! А то перегреться можно. Возраст, знаете… – он стал неловко обматываться простыней, Филюков последовал его примеру.

Уху за столом разливала девица лет шестнадцати со сладострастно-хамским выражением лица. Волчанов называл ее Дашенькой, демонстративно щипал, на что та не обращала внимания, так как была занята делом – она таращила глаза на меня откровенно и бесстыдно. Мне стало даже казаться, что Волчанов сказал ей обо мне что-то ужасно интригующее. А может быть, ее занимала моя куртка с фирменной этикеткой «Кристиан Диор».

– Ты меня съесть хочешь? – спросил я наконец.

Девушка прыснула в кулак – так поступали крестьянки в романах прошлого века, но ничего не ответила и продолжила свой гипноз. Под уху водка шла хорошо и быстро, пили поровну и хмелели вместе. Филюков преобразился, его глаза, словно смазали маслом, и я впервые услышал от него предложение из нескольких слов:

– Слышь, а это самое, ну, то, что ты там назвал… Ну, это слово, значит, на педераста похожее, – это что? – закончив фразу, Филюков вытер потный красный лоб носовым платком.

Волчанов состроил снисходительную мину, но я видел, что он тоже не знает, что значит педофилия.

Я коротко объяснил, что это когда взрослые спят с малолетними, и увидел разочарование в глазах своих компаньонов по рыбалке.

– И всего-то! – протянул Филюков. – У нас тут их всех, понимаешь, лет в двенадцать… – он поперхнулся. Мне показалось, что Волчанов наступил ему под столом на ногу.

– Еще это называется «половое сношение с лицом, не достигшим половой зрелости. Как правило, сопряжено с насилием», – пояснил я на бездушном судейском жаргоне.

Принесли чай и к нему финские ликеры. Я был уже изрядно пьян, но заметил, что бабка очень тщательно расставляла бутылочки. Передо мной оказался ананасовый ликер, который я пил в гостях у Волчанова и очень хвалил.

– А вы меня не отравите? – серьезно спросил я Волчанова, и тот затрясся. – Шучу! – успокоил я его и налил себе ликера. В голове возникли слова: «веселый самоубийца». Я веселый самоубийца! Я знаю, что в бутылке специально для меня намешана какая-то гадость, и все равно пью! Я хочу выпить эту чашу до дна! Ибо другого не дано. Нужно выпить до дна, выполнить все, что придумал для меня хлопотливый Волчанов. Пусть он уверится, что я побежден и обезврежен. Только так я чего-то добьюсь.

– Другого не дано! – я помню, что повторял и повторял эту фразу, засыпая за столом. – Другого не дано! Я пью эту чашу…

Проснулся я от пронзительной головной боли и жажды. Я лежал совершенно голый на роскошной кровати из белого дерева, а рядом со мной спала Дашенька. Она действительно спала, и будить ее я не стал. Просто приподнял одеяло и убедился, что она голая. Акция по сбору компрометирующих материалов удалась на славу. Моя одежда была аккуратно сложена на кресле. Я оделся и, пошатываясь, спустился вниз по застеленной ковровой дорожкой лестнице. В холодильнике нашел бутылку минеральной воды, зубами сковырнул крышку и выпил ее огромными глотками. Открыл еще одну и тоже выпил. Третью бутылку я уже тянул, развалившись в бархатном кресле – пародии на ампир. Судя по запредельному безразличию, которое охватило меня, как только я утолил жажду, они, кроме снотворного, намешали слоновую дозу транквилизатора.

Волчанов появился в гостиной в халате леопардовой расцветки. У него был помятый, больной вид, он явно страдал с похмелья.

– Как Дашенька? – спросил он и попробовал состроить игривую гримасу.

– Во! – я показал большой палец и улыбнулся. Это было в самом деле странно. Я чувствовал себя из рук вон плохо, но улыбался, ибо вдруг понял, что мы оба знаем: Дашеньку я не тронул и пальцем, однако оба играем в эту странную игру – он спрашивает, хороша ли Дашенька в постели, а я хвалю…

В гостинице я свалился спать и проспал сутки. Волчанов явно перестарался. Он позвонил, как только я встал, и принялся нудно извиняться, я так и не понял за что. Но голос у него был довольный. Дело сделано: в его руках роскошные снимки – московский корреспондент спит с голой красоткой. Все отлично, можно диктовать свои условия. И пусть диктует! Я буду слушать и записывать.

Я ждал телефонного разговора с главным редактором полтора часа, а когда соединили, было плохо слышно. Мы обменялись приветствиями. На вопрос, как у них дела, главный ответил: «Ничего! Но нас снова завалили почтой».

Это была условная фраза, означавшая, что на меня пришли компрометирующие материалы. У главного был испуганный голос, и его испуг передался мне. Он не должен был бояться – анонимки преследуют корреспондентов нашего издания, и пугаться по этому поводу не принято. Тем более, что на меня до сих пор ни одного сигнала не поступало, и коллеги по работе грубовато шутили, что я уже два года замужем и все еще сохраняю девственность…

Я сообщил, что продолжаю собирать материал, но чувствую себя неважно: головные боли, готов бросить все к чертям и вернуться. Сказанное значило для главного, что я в тяжелом положении и об этом следует поставить в известность С., человека из прокуратуры СССР, который обычно оказывал поддержку нашим корреспондентам в тех случаях, когда местные власти пытались сфабриковать против них материалы уголовного характера. Я повторил, что продолжаю собирать материал. Он помолчал, потом как-то растерянно ответил: «Да-да, но поторопитесь…» – и повесил трубку. Известие, что какие-то компроматы на меня уже в Москве, меня ошеломило. Что же сумел переправить в столицу мой друг Волчанов, неужели голые фотографии? Так быстро?…

За ужином в отдельном кабинете городского ресторана «Рассвет» Волчанов был особенно любезен. О Дашеньке и «рыбалке» – ни слова.

Центральное телевидение вело репортаж с автомобильного завода в Тольятти. Собрали тысячу работников и всем по очереди задавали издевательский вопрос: сколько лет им нужно, чтобы начать выпускать лучший в мире автомобиль? За всех отвечал бойкий юноша в новом комбинезоне. На фоне плаката «Даешь лучшую в мире малолитражку!» он красиво разводил руками и утверждал, что лучшую в мире машину они выпустят скоро. Нужны только другое оборудование вместо разваливающегося старого, хорошее сырье, качественно новый дизайн и сознательные рабочие.

– Да! Рабочие нового типа! Чтоб не пили, не прогуливали, работу чтоб любили! – азартно выкрикивал он. – А все остальное у нас есть. А если нет, так будет! Партком поможет! Сырье нам даст, станки новые из Японии получим…

– Это какой-то наш особый, национальный вид кретинизма! – меня вдруг прорвало. – Этот завод двадцать лет подряд выпускает модель «фиата», которая уже тогда, двадцать лет назад, была безнадежно устаревшей! Вот эти рабочие сами говорят, что оборудование изношено, что модели не годятся ни к черту, что жить тошно – на весь город ни одного театра, очередь в детский сад на пять лет, в магазине – шаром покати! Но никто не хочет увидеть связь между тем, что они выпускают и как живут! Судя по лозунгам, намерены выпустить лучший в мире автомобиль, а продолжают клепать худший, едва ли не самый худший! Но никто не говорит об этом, никто не предложит: давайте научимся делать хотя бы простую обычную машину! Хотя бы не хуже того «фиата», который мы купили когда-то по дешевке, а потом начали продавать направо и налево по демпинговым ценам…