Флора и фауна - Витич Райдо - Страница 13

Только ничуть то Бройслава не огорчало, и то, что семью лет пять не видел, не угнетало. Звонков матери и сестры хватало с нудными докладами ни о чем. И желания позвонить самому или съездить к родителям, повидаться, не появлялось. Он обеспечил их, позаботился о безоблачной старости, воздав должное за воспитание и заботу, и на том считал, они квиты. А старческое ворчание и сиделки послушают…

— Ничего город, — бросил Гарик, с легким любопытством поглядывая в окно.

Москва — не Халеб и не Дамаск — здесь Гарик был расслаблен и благодушен. Как и Бройслав, поглядывал на здания и людей и щурился от приятного ощущения спокойствия.

— А ты не хотел лететь, — хмыкнул Энеску. — Смена декораций весьма полезна, друг мой.

— Мне дома больше нравится.

— Знаю, ты домосед. Дай тебе волю, ты бы так и провел жизнь за оградой нашего дома.

— Замка феодала, — улыбнулся Гарик. Редкость — улыбка на его лице, и знал бы он, как она ему идет, стал бы чаще тренироваться, растягивая губы не в презрительной насмешке или оскале, возможно, устроил бы свою личную жизнь. А то не ладилось у него в этом плане, впрочем, как и у Бройслава. Аглая, первая жена Фомина, года не выдержала, поставила перед выбором — друг или брак, вторая до регистрации не дотянула — вильнула хвостом в сторону залетного итальянца, а остальные пассии, как и у Энеску, лишь для утехи тела. Так и жили бирюками, но о том не жалели. Один свою Мадонну искал, другой посмеивался да головой качал, не понимая, а в тайне завидовал. А Витислав? Он со школьной скамьи себя без подружек не представлял и влюблялся пылко, до искр, до умопомрачения… когда на сутки, когда на месяц. Вот этому уже завидовал Бройслав.

Страстные любовные увлечения юности прошли мимо него стороной. Он закрывался от них научной литературой, учебниками, картами Вселенной, исследованием звезд и планет. Астрономия стала его первой любовью, на свидание с телескопом он бежал охотнее, чем на танцы с девочкой. В свое время его диссертация о системе Ориона вызвала интерес даже у именитых астрономов, но в науку он не пошел. Небо прекрасно и всегда одарит мечтой, но мечта не накормит тело. Он ушел в бизнес, оставив на память о прошлом прозвище — Орион.

Его карьера оказалась головокружительно быстрой и успешной. Через пять лет его уже считали акулой, через десять плавать в одной акватории с ним мечтали и киты, а светские журналы объявили на него сезон охоты как на одного из самых завидных женихов в Европе. Он не отказывал в удовольствии ни себе, ни соискательницам его тела и капитала. И брал понравившееся тело и оплачивал его использование. Порой увлекался, порой играл, порой удовлетворял желание. Но любил одну, ту, что знать не знал и лишь помнил ее образ, который привиделся ему в детском сне, и будто позвал в страну блаженства, где ничего, кроме счастья. Сколько лет прошло, а память о том ощущении, когда голова кругом, трепет и радость от края до края от одного ее взгляда, от одной улыбки, и ничего не надо — только бы не ушла, только бы время замедлило бег и стало вечностью в это мгновение. Нет, не передать то словами, не пересказать.

Детство? Даже став зрелым мужчиной, он так не считал.

Блажь? Утопия? Возможно, но если она прекрасна, как небо, и оно есть, то отчего бы и ей не существовать, не сбыться мечте?

И пусть безумие — но насколько оно изумительно, упоительно? Есть ли смысл с ним бороться, а потом жалеть о том? Лишать себя надежды и единственного света, что жжет, и греет.

— Я тебя найду, — прошептал в окно.

Фомин покосился на Энеску: да Бога ради. За те деньги, что ты готов заплатить, тебе и осколок Тунгусского метеорита найдут, и диплодока клонируют.

— Одержимый ты.

Бройслав рассмеялся:

— А как жить иначе? Представь, какая скука жить лишь материей, и даже кусочка своей жизни не оставить мечте.

— Ты всегда добиваешься своей цели. Это меня и настораживает. Найдешь ты визуальный дубль своей незнакомки и что дальше? Банальность до оскомины: она окажется стервой и шлюхой.

— Если это она, я узнаю ее не по лицу. Тогда и остальное не будет иметь значения.

— Потому что не будет иметь места? Романтик-идеалист.

— Я?! — Бройслав давно не слышал столь тонкой шутки от друга. — Смотрю, перемена климата и пейзажа положительно повлияло на твое чувство юмора.

— В чем ты шутку увидел? — нахмурился Гарик.

— Жизнь циничней наших планов, и если б я того не знал, сидели бы мы с тобой, в лучшем случае, в Мишкольцах с двумя форинтами в кармане, зато с полной головой мечтаний и слабенькой надеждой на сбыточность хоть одной.

— Ты и выбрал одну, но самую «простую» для реализации, — фыркнул Фомин, не скрыв сарказма.

— Да. Я не стану ее усложнять и требовать от своей девочки чистоты оперения. Я сам не ангел.

— Какое благородство, — качнул головой Гарик, ничуть не веря другу. Знал его и потому понимал, что за его словами стоит нечто большее, чем глупая идеализация. Наверняка уже по три-четыре плана на весь спектр вероятных вариантов встречи с загадочной незнакомкой имеет. Если она эта, значит, будет делать это, а если вот так, то он этак.

Действительно насмешил Гарик, назвав Бройслава идеалистом.

И рассмеялся:

— Знала бы еще твоя мечта о том, что ты о ней мечтаешь и куда она вляпается, встретив своего принца…

Телефонный звонок прервал его. Фомин выслушал доклад и, отключив связь, доложил Энеску:

— Анастаса взяли на героине.

— Прекрасно. Пошли нашего адвоката к Катарине.

Гарик кивнул: уже.

Сестра у Бройслава — женщина нервная, начнет своими звонками третировать, помощи требовать, раздражать, давя на брата. А так и овцы целы, и волки сыты — Анастас останется в тюрьме, утопленный по макушку стараниями семейного адвоката, который будет создавать видимость бурной деятельности по просьбе «встревоженного» Бройслава. Помогать и копытом землю рыть, радуя Катарину внятной надеждой на благополучный исход дела и своей «безвозмездной» помощью. В итоге брат останется нипричем, сохранив видимость родственных отношений, а Анастас избавит семью от своего общества на максимальный срок, который проведет в комфортабельной люкс-камере, опять же, с щедрой руки Бройслава. На какие только расходы не пойдешь, чтоб избавиться от надоедливой мухи?

— Я думал, ты еще пару лет в доброго дядюшку поиграешь.

— Уволь. Эта роль мне изрядно надоела.

— Но если б мальчишка не стал пасовать в чужие ворота, ты бы еще подумал.

— Подождал. Рано или поздно, он все равно бы предал.

— Сам разбаловал, посадив себе на шею.

— Всего лишь откупился от лишних проблем, родственных долгов и грехов. Теперь я никому ничего не должен. И чист перед собой, родней, людьми и их Богом. Согласись, ощущение чистой совести и полной свободы того стоит. Сегодня же отметим это событие. Наконец-то мои руки развязаны и никакие щенки не будут портить мне настроение, путаясь под ногами и напоминая, что я чей-то родственник!

— Виват.

Отвернулся к окну.

Катарину ему немного жаль. Ущербная женщина, недалекая. Все ею помыкают, как хотят: родители ни во что не ставят, брат терпит, сцепив зубы, как и щенка ее, а мужа сроду не было. Прибился альфонсик, а как последнее на него спустила — ушел, оставив ей на память ребенка. Энеску старшие вовсе ее чуть со света не сжили за ублюдка, Бройслав только, как мог, так и помогал, а как понял, что те на шею ему садятся, в сторону ушел. Это у него быстро — терпеть не может, когда ему на хребет забираются да помыкать начинают. С родителями так же — терпел, терпел и отодвинул резко, твердо и безвозвратно, как занозу из пальца вынул.

Прав, конечно, но Гарик так не может. Сестры и брата родители не дали, зато судьба Бройслава вместо брата послала. А мать ничем не заменишь — мамка она и есть мамка. Друзей может быть мало, женщин много, а святое у человека всегда одно — мама. И круг близких, широкий в юности, отсевается с годами, к удивлению, сужаясь до двух-трех человек, в лучшем случае. С этим еще вчера по кабакам шатался, по душам говорил, а сегодня видеть не хочешь, потому что заранее знаешь, что ему надо. Меняются люди, ты меняешься, мир вокруг, а одно неизменным остается — мама. Вот если б еще не болела да не старела.