Банальная история - Витич Райдо - Страница 42

— Где?!!

— В гематологическом центре…

Олег сорвался с места и, не попрощавшись, вылетел вон. И не шел — бежал в тот самый центр, подгоняемый самыми черными картинками, что рисовало его воображение в связи с услышанным.

И никогда, ни словом он не обмолвился Ане о том разговоре, как и о других, не менее неприятных, но состоявшихся значительно позже.

Он заплакал и прижался ко мне, уткнувшись в ноги, обнял так крепко, словно только так и мог меня удержать…и удержаться сам.

Я гладила его, перебирала волосы, успокаивая, как маленького ребенка, и понимала — не вырваться. Мне не оставить Олега, как он когда-то не оставил меня. Мои счета грехов и нелицеприятных дел, всегда готовы к оплате, но реестр добрых пополняется редко и все время теряется, словно смеется над глупой идеалисткой, решившей, что и за добро нужно платить.

Но я заплачу, и буду с Олегом до тех пор, пока он не придет в себя, не обретет былую уверенность, не начнет жить и дышать, как раньше — полной грудью, не жмурясь от света, не страшась тьмы.

Вот только, когда же это произойдет?

И дождется ли меня Сергей?

Я помню то время до мельчайших деталей. До запахов, до нюансов душевных переживаний…

Апрель меня не радовал. Андрей уезжал. Его ждал Санкт — Петербург, меня грызла тоска. Десять дней, что я проведу без него, казались мне вечностью, и я заранее умирала. Уже скучала, еще только собирая его вещи в сумку. И заплакала, когда он обнял меня, чтоб успокоить:

— Что ты, малыш? Что? Всего десять дней. Пролетят, не заметишь.

А сам не верил в то, что говорил, и плакал, как я, но молча и глубоко в душе.

Мы молчали всю дорогу до аэропорта и долго стояли у дверей регистрации на рейс. Я боялась его отпускать: люди пропадают, самолеты падают… И масса других глупостей посещало мою голову, прикрывая главную мысль, единственно верную. Она вылетела сама собой, невольно разорвав заслон молчанья:

— Я умру без тебя.

Андрей вздрогнул и впился в мои губы, то ли умоляя: "молчи!", то ли благодаря и признаваясь в ответ: "и я не живу без тебя".

Он уходил, оборачиваясь через каждый шаг, пятился, останавливался и рвал мне сердце. И медлил, словно специально затягивая это мучительное расставание. Словно прощался навсегда…

Он улетел, а я долго сидела в зале ожидания и плакала. Потом нехотя поплелась домой, не понимая — зачем?

С отъездом Андрея в доме все переменилось. Его самолет еще только шел на посадку, а в нашу квартиру уже приземлилась мама, вспомнив вдруг, что мы ее дети. И решила принять деятельное участие в нашей жизни, изобразив трепетную заботу. Запоздавшую, уже не только не нужную, но раздражающую и обременительную по сути своей.

Она сунула нос в каждый шкаф и тут же принялась читать нотации. Я слушала ее ровно час и ушла к себе, громко хлопнув дверью. Она переместила свое внимание на Сергея, прибывшего с подругой, и получила тоже обаятельное — "до свидания". Сережа мило улыбнулся ей в лицо, толкнул подругу в свою комнату и с треском хлопнул дверью. Возмущению мамы не было границ, и она принялась делиться своей обидой с Алешей, позвонив ему на работу, но, получив в ухо нудные гудки, двинулась ко мне в еще более скверном настроении.

Я ее понимала — это же все нужно кому-то отдать, разбросать, с щедростью климактерирующей истерички, а не тонуть бесславно в гордом одиночестве, захлебываясь собственным негативом.

И сильно пожалела, что не удосужилась обзавестись простейшей задвижкой, замком и прочими прелестями. Быстренько села за проект, который должна была сдать еще вчера, надеясь укрыться кипой бумаг от маминого присутствия.

Она молча бродила за моей спиной и делала вид, что занята уборкой. На деле же ее возмущало мое не внимание к ее персоне, как, впрочем, и невнимание любимого сына, и очень хотелось выговориться. Хватило ее ненадолго. Раз пять она тяжко вздохнула, раз двадцать сходила в Алешину комнату и на кухню и, наконец, не выдержала — начала сольные выступления оскорбленной мадонны над моим ухом.

— Я что, пустое место для вас?! Вы не дети, вы — ироды! Вам плевать на родную мать! У вас совершенно нет совести. Как же это получилось? В чем я провинилась? Что не так делала? Все для вас, а в ответ — равнодушие и эгоизм! Ты вообще слышишь меня, Аня?!

— Мам, что ты воешь под ухом? Оставь меня, пожалуйста, мне нужно работу сдавать.

— Да, да. Работа, мальчики и… кто, а? Правильно, ты лучше с Алешей поговоришь. В постели? Тот-то я твои колготки в его комнате нашла! Что у вас?!

— Инцест!! — закричала я, не сдержавшись, прямо ей в лицо, и испуганно смолкла, увидев, как она побелела.

— Господи, я так и знала, что этим дело кончиться, — прошептала она через пару минут

— О-о-о! — меня это возмутило. — Мам, что у тебя в голове? Что на тебя нашло? С отцом поссорилась и решила явиться к нам? Так иди на кухню, возьми торт в холодильнике, выпей чай…

— Ты меня гонишь?! Меня?!! Ну, уж не знала, что доживу до такого! И это в благодарность за все, что я для тебя сделала?

— Да что ты для меня сделала?! Родила? Спасибо! Низко кланяюсь за этот подвиг…

— Перестань ерничать! Интеллигентные девушки не позволяют себе подобных высказываний… Кстати, что у тебя с тем мальчиком?

Вот так всегда. Мама перескакивала с одного на другое со скоростью несущей кобылки. И при этом напрочь забывала предыдущую тему. И, слава Богу, потому что выводы из услышанного мама делала также совершено непредсказуемые и непонятно на чем основанные. Что следует из чего, уследить было крайне сложно. А уж понять — никто и не пытался.

— Мам, какая тебе разница?

— Как же, Аня, мать я тебе, и сердце болит. Ты ведь больная у меня, слабенькая. Кто такую замуж возьмет?

"Спасибо, мама", — кивнула я. А что еще можно было ожидать от этой женщины? Родной? Нет, чужой. Совершенно. И живущей, словно в другом мире.

Сколько раз за свою жизнь я слышала подобные слова? Много. Одни произносили их тихо, смущенно, другие — жестко и обвиняюще, третьи — с презрением и насмешкой, четвертые — равнодушно и вскользь, словно речь шла о чем-то далеком, как статуя Свободы. Но были и такие, что не говорили вслух ни слова, но жалели слишком явно, слишком навязчиво выказывая свою жалость.

И большую часть этих взглядов и слов я получала от матери.

И ни одного — от братьев. Для них я была обычной, и пусть часто болеющей, но жизнеспособной, сильной — равной любому здоровому.

— Что ты молчишь? Ты не сказала ему, что инвалид? Он уже сделал предложение? Давай я ему все скажу, тактично.

— Нет! И не лезь ко мне!! Оставь меня в покое!!

— Ах, ах, — задохнулась от возмущения мама. — Как ты смеешь разговаривать со мной в подобном тоне? Я знаю, знаю — это все Алексей! Это он настраивает всех против меня! Мерзкий мальчишка! Что он вбил тебе в голову, а?! Что?! Что ты все можешь? Что ты здорова? Но это неправда! Ты должна понять, что никогда не станешь, как все, и поэтому должна принять любого нормального мальчика за подарок! Тебе двадцать два года — пора заводить семью и детей!

— Мне нельзя иметь детей…

— Ложь!! Кого ты слушаешь?! Алексея? Он искусный лжец, ему нельзя верить! А ты женщина и должна быть умнее мужчины. Выходи замуж и не раздумывай. А то смотри, уйдет последний поезд…

— Хватит!!!

— Нет, нет, посмотрите, что делается — она смеет повышать голос на родную мать! Ты что себе позволяешь?!

— Оставь меня в покое!!

— И оставлю! Да, да! И другие оставят! А кому ты нужна, хамка?! Больная истеричка! Я ей, как мать, советую, а она в таком тоне! Ноги моей здесь больше не будет! И помяни мое слово — ни один нормальный, порядочный человек близко к тебе не подойдет, — кричала мама уже из коридора. — Не нужна ты никому, такая! Тебе не тело — душу лечить надо! Это тебе за грехи, за низкое отношение к родителям! И мало, мало — тебя еще больше накажут!

Слова матери, словно иглы, вонзались в мозг, и я готова была кинуться на нее, вымещая ту ярость, что овладела мной. Мне было больно, обидно и противно. Почему это моя мать?!