Банальная история - Витич Райдо - Страница 25

— Почему — мама? И отчего — с курицей. Допустим, с умной, неизбалованной женщиной с ребенком.

— Ага, — Сергей качнулся на носках, обдумывая услышанное, окинул местность внимательным взглядом и усмехнулся. — Анюта, не напрягайся без повода. И с каких это пор тебя стало интересовать содержимое моих шкафов?

— Так, — пожала я плечами, пряча взгляд, оттого, что услышала в его словах намек на дело годичной давности. И прикинула, что женщина завелась в его жизни года полтора как, а то и больше. Значит, отношения уже перешли на серьезную основу.

— Анюта, а ну-ка, посмотри на меня.

Я посмотрела, совершено забыв, что, кажется, пьяна. Он улыбнулся с нехорошим прищуром и присел передо мной на корточки:

— Где же ваше опьянение, мадмуазель сваха? «Нетути»? Решила поиграть со мной, да, котенок? Я понимаю, твой примат взывает к мести. Но я-то — не он. Не надо делать из меня дурачка, примерь эту роль другому. Пойми — твои коготки выросли, мастерство очаровывания и развешивания лапши на уши достойно самой элитной пантеры, но для меня ты по-прежнему котенок: маленький, глупенький, немного дерзкий. И все твои мысли и желания — открытая книга. Ты думаешь, я не понял, что пришло в твою голову еще на даче у Андрея? Уволь, Анюта, я стар для роли пешки на твоей доске.

Я долго молчала, не зная, стоит ли мне обижаться на его проницательность. И поняла, что не стоит. Потому что, не смогу. И сказала правду.

— Ты ошибаешься, Сережа — ты всегда был ферзем для меня. Всегда. А на доске сейчас лишь две фигуры — ты и я.

Он не верил, но хотел верить. И боролся с моим коварством и своей податливостью. Но кто победил, я не узнала — Сергей резко встал и вышел, кинув, не глядя:

— Купайся. Халат и полотенца в шкафу.

Я лежала в ванне, смотрела на потолок и силилась не расплакаться. Из всех переживаний дня меня давило лишь одно — розовый заяц на Сережиной полке. Глупый флакончик детского шампуня. Почти в точности отображающий тот, что когда-то он мне подарил. И как достал и где в период жуткого дефицита и нашей нищеты?

Я помню фруктовый запах и матовую пену, яркий розовый пластик. И трепет, радость, что обуяли меня, когда я сидела в ванне и играла этим флаконом. И восторг оттого, что это — мое. И уверенность, что завтра я вновь смогу потрогать его, вдыхать аромат содержимого, и увидеть мыльные пузырьки…

Но уже через пару часов, когда я спала, этот радужный флакон нырнул в мамину сумку. У дочери ее подруги был день рождения, и она не нашла ничего лучше в подарок.

Я не просто плакала — я убивалась, чем неимоверно вывела ее из себя, и впервые услышала слово — эгоистка.

А может я действительно — эгоистка? Потому что мне до сих пор больно и обидно, а теперь еще и завидно. Понимаю — глупо убиваться по пустякам, из-за какой-то игрушки, детской забавы, давно произошедшего недоразумения. Но ничего не могу с собой поделать, потому что этот флакончик, словно маяк, направлял меня в одном направлении, в одну сторону, как бы я не хотела сейчас свернуть, отойти…к Сергею. Мне было безумно жаль, что я так долго колебалась, что так тщательно воздвигала стену меж ним и собой, что в итоге опоздала. Теперь мое желание так и останется мечтой.

Я чувствовала себя бабкой у разбитого корыта и заплакала, тихо, горько, сетуя на себя и на жизнь. Жизнь, обманувшую меня и совершено не стоящую того, чтобы ее ценить.

Мне трудно было смириться с мыслью, что Сережа принадлежит другой. Наверное, более трудно, чем когда-то я примирялась с диагнозом врачей и приговором Алеши о невозможности иметь детей. И не хотела больше кривить душой, лгать самой себе, в этом больше не было смысла и надобности — я любила его больше, чем Алешу и Андрея, больше, чем себя. И изменить Олегу могла лишь с ним — ни с кем другим. Сергей был понятен мне, близок настолько, что порой я не ведала — где начинается он и заканчиваюсь я?

Он единственный мог вытащить меня из той ямы, в которую я попала, из бездны смерти и забвения. Его непробиваемая крепость оптимизма, давала силы двигаться, дышать, прощать и надеяться. Он был пропитан необъяснимой, не видимой глазу энергией веры в лучшее, и щедро делился ею, заражал уверенностью в собственной значимости. Был искренен в проявлениях любви и предан до последней клеточки то ли своей, то ли моей души.

Но теперь у него появилась женщина…

Нет. Никого у него нет. Нет — убеждала я себя и вспомнила дело годичной давности…

Я пришла утром, принесла пакет документов от Андрюшиного клиента. Тактично оповестила о своем приходе звонком и, не услышав ответа ни за дверью, ни в трубке сотового, достала ключи. Я понимала, что Сергей скорей всего находится в состоянии алкогольного пике. Вчера он был вял и неразговорчив, буркнул что-то в трубку и отключил телефон. Вот и пришлось ехать с утра.

Он был в совершенно нерентабельном состоянии. Крепко спал прямо в брюках и рубашке, на неразобранном диване лицом вниз, свесив руку. Я не была у него давно, месяца четыре, не меньше, и потому поразилась открывшейся взгляду запущенности.

Форточки настежь и холод, как в холодильнике. Бутылки и бокалы с недопитым спиртным на журнальном столике, на полу и подоконнике. Полная окурков пепельница, завидный слой пыли на портьерах и паласе. Но больше всего меня полазило совсем другое — напротив дивана, на том самом месте, где когда-то находился плазменный телевизор, висела огромная фотография в изящной рамке — я.

Меня просто пригвоздило к месту. Когда он успел? Зачем? Где взял снимок?

Я помнила запечатленный момент, как и парня, сделавшего этот кадр. Гена Коротков — творческая личность, фотограф от бога, близкий друг Сергея, тогда непризнанный, а ныне всем известный гений. Он щелкал все подряд, и естественно, не мог обойти то событие — дембель их общего с Сергеем друга. Меня не взяли с собой, а утащили почти насильно. И я не пожалела и почти не заметила, как пролетел вечер, растаяла ночь. Мы возвращались ранним утром. Шагали, взявшись за руки, по мосту через реку. В волосах путались первые лучи солнца, силуэты домов размывали пастельные краски утра. Стайка ранних пташек летела в сторону коммерческого рынка на завтрак. Май расцветал за нашими спинами гроздьями сирени и буйной зеленью прибрежных деревьев.

Одно на этом снимке было неправильно, не так, как на оригинале — на этом портрете Сергей был заретуширован и казался размытым силуэтом, тенью у моего правого плеча. А вот на мою персону красок не пожалели — высветили, вычертили от ресничек до носика лаковых туфель. И я не узнавала себя — на меня смотрела звезда экрана, супермодель, яркая и жизнерадостная, а не грешная серая мышка, которую я вижу каждый день в зеркале.

Я поморщилась — что взбрело Сергею в голову испортить интерьер подобным «шедевром»?

И стало неприятно, стыдно — я так мало уделяла ему времени последние месяцы — завал на работе, неприятности с Олегом и дела Андрея — все закрутило меня, навалившись разом. Вот и результат.

Я укрыла Сергея пледом, поправила руку, сгребла бутылки и тихо вышла на кухню, желая возместить свою погрешность наведением порядка.

На кухне царил еще больший разгром, чем в комнате. Груда немытой посуды ввела меня в задумчивость, а горы окурков, наоборот, ввела в состояние, близкое к шоку. Как же я могла упустить Сережу? Как же могла позволить делам встать меж нами?

И принялась за уборку. Открыла створку антресоли и насторожилась — идеальный порядок, новый, не распакованный чайный сервиз и коробка с детской кружкой с мордочкой Винни-Пуха. Интересно.

Взгляд скользнул по немалому кухонному пространству, выхватывая каждую мелочь, не замеченную ранее — стопка салфеток и упаковка с кухонными полотенцами. Новая микроволновка. На подоконнике засыхающий цветок в маленьком горшке, еле приметный меж пустыми пакетами сока. В холодильнике полный набор продуктов с превалированием фруктов и соков, а в морозильнике вместо холостяцких пакетов пельменей и любимых Сережиных морепродуктов — ягоды и ненавистное им мороженное, причем трех видов — торт, брикет, рожок.