Банальная история - Витич Райдо - Страница 12

Я глубоко возмутилась в душе… и скромно улыбнулась, разглядывая потертый паркет под ногами. Она явно переоценивала себя и своего непризнанного гения.

Его талант был вымучен мамой и более чем спорен. Граф писал стихи со слабым намеком на декаданс и явно плагиатил Сашу Черного, Пастернака и своего кумира Есенина. Метался меж образом Печорина и Казановы, примеряя на себя то один, то другой, и мечтал об Айседоре Дункан, еще не расставшейся с девственностью.

Я могла ему это дать, но в мои планы не входило потакать чужим желаниям, у меня были свои. Я хотела знаний, опыта и умения. Я хотела научиться получать желаемое, применяя лишь женские качества, и отточить это умение.

Меня не прельщали его слюнявые поцелуи, но я терпела и фиксировала каждый вздох, каждый взгляд, анализировала каждое слово. Я училась сводить с ума, морочить голову и брать. Ломать, топтать — мстить. Тонко и планомерно. Наступая на горло и изводя, унижая и поднимая. В моем кулачке были зажаты нити от трех сердец, и я дергала их изяществом опытной стервы и мастерством кукловода. Шла по головам, калеча психику и себе, и другим, и скатывалась все ниже в дебри надуманных обид и гормональных эмоций. Я запуталась, измучилась и продолжала винить в том кого угодно, кроме себя самой.

Дома, моими молитвами творился кавардак. Штормовое предупреждение было объявлено еще мамой, влетевшей в комнату тогда, и больше не снималось. Я скандалила с родителями и братьями, хамила, грубила, объявляла голодовки на каждое замечание, молчаливые забастовки на каждый укор. И упивалась их притихшими лицами, виноватыми, больными взглядами, ненавязчивым вопросам и настойчивым уговорам — их болью. Я оттачивала свою беспринципную стервозность на Адальском, а потом с успехом применяла на родных.

И бунтовала против всего мира без жалости, страха и сострадания — давила и ломала с настойчивостью и решимостью камикадзе…в первую очередь себя. Но я этого не понимала — понимали братья.

Встревоженные взгляды карих и голубых глаз следовали за мной неотступно и не винили, а прощали и сочувствовали. И злили, доводили до исступления своей покорностью и пониманием.

И рождали стыд, наперекор которому я устремлялась дальше в своих эскападах, словно тайфун, навстречу жертве, сметая, сминая преграды.

Братья разрывались меж домом и работой. Практика Андрея увеличилась, он купил машину и крутился по городу по своим и чужим делам. И моим — искал материал на платье для выпускного бала, потому что, весной будет поздно. Клипсы, в тон, туфли не белого, а слабо кремового цвета, и с золотистой, а не серебряной застежкой. И витамины, и шоколад на экзамены, обязательно «Гвардейский», потому что другой я не буду.

Алешу же я полностью игнорировала, изводила обидами, неприязнью и давала понять, что он для меня не существует, при этом демонстративно обольщала Андрея на его глазах: залазила к нему в постель, дурачилась, при этом, не забывая коснуться то там, то тут, и показать себя и заставить дотронуться. С самым невинным видом садилась к нему на колени в легком прозрачном халате на голое тело и ерзала, поглощая обычный завтрак, словно самое изысканное и вкусное блюдо. Целовала, как бы в задумчивости ласкала, рассказывая небылицы. Готовила для него специально и ворковала, и смотрела, как на самого гениального, самого лучшего и не скупилась на комплементы, весьма виртуозную лесть. Искусно, преднамеренно и успешно сводила с ума и сталкивала с Алешей

И тем самым доводила того до ярости…которая обрушивалась на мать, реже на отца и брата.

Эти вспышки радовали меня. Методом жестоких проб я узнала его слабые места. Их было три — страх, любовь и желание, и сводились они к одному знаменателю — ко мне.

Алеша заканчивал аспирантуру одновременно с ординатурой, работал сутками, набирая материал для защиты, статей в медицинских журналах и копил, экономя на себе, отказывая даже в мелочи. У него была цель — выселить родителей, купив им квартиру ближе к родному НИИ. И он планомерно шел к ней, употребляя все способы на ее достижение.

С той осени как мать застала меня в его объятьях он, не переставая, ругался с ней, доводил до слез и истерик с не меньшим остервенением, чем я их всех. Он планомерно изживал родителей из дома, открыто третируя и давя любую попытку дать указания, высказать мнение. Подозреваю, что он мстил матери, как я мстила ему. В свои отношения мы вовлекли все окружение, и оно мучилось вместе с нами, не понимая ни причины, ни смысла того. А можно было просто объясниться…

— Ее надо пороть! — кричала мать.

— А вас надо было лишить родительских прав! Тебя в первую очередь!

— Не смей!!

— Это ты не смей!! Оставь свое мнение при себе. Толкай радикалам свои умные мысли, а нас оставь в покое! Тебе изначально было плевать на нас всех. Только Сергей еще возбуждал в тебе намек на материнское тепло, но и его ты отшвырнула на нашу шею, как всегда, безжалостно и равнодушно. Разбаловала, а потом выпинала и рванула в свою науку — докторские кандидатские! И как?!! Вон твоя диссертация — пять месяцев на химпроизводстве, потом очнулась — а кто же у меня получиться? Заметь — у тебя, словно ты собиралась воспитывать! Что смотришь?! Думаешь, я не помню, как ты пила какую-то гадость, чтобы убить ребенка? Как ругалась с отцом, и он сбежал от тебя. А ты обвинила ее. Так проще, правда?! И родить да бросить на сына — тоже. Больная, хилая, "ну, ничего, сынок, может, помрет". И опять за свои радикалы и к отцу на Север. Ты ведь не нам его возвращала — себе. Тебе всегда было плевать на всех, кроме себя.

— Я выполняла свой долг…

— Перед собой? Страной? Отцом? Какой? Профессиональный? И как — выполнила, открыла? Заработала нобелевку или вошла в ряды академиков?

— Ты ничего не знаешь!!

— И не хочу!! Не хочу знать. Мне достаточно того, что знаю. Советую взять книгу по гематологии и посмотреть иллюстрации, тогда поймешь, что видел я. А еще, обремени свой мозг учебниками по детской и подростковой психологии — и может быть тогда, поймешь, что у нас не может быть теплых отношений, не может быть любви к тебе, уважения. Ты искалечила всех нас, включая отца. Барракуда… Два пацана, брошенные и ненужные, сами по себе со своими детскими проблемами….Вам было мало, и вы завели третьего, для себя. С нами не интересно, да и кто мы? А вот Сереженька… Быстро вы устали. И с такой же легкостью, как нас с Андреем, выкинули из своей жизни — плыви, сынок. А он не мог плыть без вашего внимания, не привык, не понимал, не мог в силу возраста понять, что родители просто наигрались им, как игрушкой!!… А потом ты изумлялась его неуправляемостью. И так не довольна сейчас, узнав, что его переводят из десантуры в стройбат! Да ты скажи спасибо Андрею, что он смог замять дело, что обошлось только разжалованием и переводом!….Впрочем, тебе плевать — на дочь посмотри — обреченную, благодаря сердобольной трудоголичке мамаше! Действительно, она или кандидатская — что тогда тебе было важней?

— Я не виновата…

— А кто — я?!! Я сутками сидел в цехе в обществе вонючих химикатов?!! Я не желал уходить на легкий труд до последнего, потому что, вот-вот должен родиться новый химический элемент! Он родился…. Уходи. Уезжай. Я не хочу тебя знать и видеть, и не лезь в нашу жизнь. Не смей лезть. Ты слишком поздно вспомнила, что мать. Лет бы 15 — 20 назад.

— Что я тебе сделала?

— Мне?!.. Да не все ли равно? Теперь-то? Поздно это обсуждать — я уже вырос. Да и не поймешь, никогда не поймешь, как бы не силилась, ведь это лежит в другой, неизвестной тебе, научной плоскости. И речь уже не обо мне.

— О ней? Ты избаловал ее, извратил, превратил в гнусную, порочную тварь, способную лишь ходить по головам…

— И жить! Да — жить, вопреки тем диагнозам, что вы ее наградили. А все остальное — самовыражение, протест против тебя, этого мира и смерти. И если б ты тогда не встала меж нами со своими измышлениями, не вздумала изобразить озабоченную мамашу, она бы не вскрыла вены, не получила сопутствующие заболевания и столь жестокий урок!!