Засечная черта - Алексеев Иван - Страница 49

Как только они вышли из постоялого двора и очутились одни на безлюдной дороге, Михась протянул девушке нож в берестяных ножнах.

– Держи, дружинница, боевое оружие! Спрячь под платьем, и дай Бог, чтобы выхватывать из ножен не пришлось, – со вздохом произнес он, явно сомневаясь в реальности своего пожелания.

Михась, скрепя сердце, согласился взять девушку с собой на Засечную черту. Анюта долго уговаривала его, заявила, что ей после убийства Никифора никак нельзя оставаться в своем селе, а идти больше некуда, кроме как с Михасем, которому она спасла жизнь. Леший решил, что там Анюта может остаться в одной из станиц, выйдя замуж за лихого станичника, или, если разрешит начальство, может даже отправиться со сменным отрядом в Лесной Стан, в котором всегда существовала проблема невест, поскольку ведущие к вырождению близкородственные браки были категорически запрещены. «Анюта вполне сгодится в жены любому нашему дружиннику, например тому же Желтку», – рассуждал Михась, так и не научившийся в свои уже не совсем юные годы хоть сколько-нибудь понимать женские души.

Анюта взяла протянутый ей нож, с сомнением принялась его разглядывать, небрежно вертя в руке.

– Михась, а почему ты не выбрал тот, красивый, охотничий, с большой рукоятью? Он был больше похож на боевой нож, а этим только капусту рубить.

– Ну, нет, Анютушка! Во-первых, у настоящего боевого ножа не должно быть гарды, то есть крестовины на рукоятке. Она при быстром выхватывании может зацепиться за что-нибудь, и при боевых порезах в обратный ход, которым я тебя учил, гарда мешает, в одежде вязнет. А при уколе рукоять такого ножа упирается в ладонь, поэтому она должна быть короткой. Вспомни, как ты моим ножом работала!

– Надо же! – удивилась Анюта. – А я-то думала, что ты меня этот твой нож держать обучал потому, что другого под рукой не было. А он, оказывается, настоящий.

– Конечно, настоящий боевой. Я потому тебе и выбрал похожий!

Анюта с уважением посмотрела на врученный ей нож и, отвернувшись от дружинника, приподняла подол и закрепила ножны под рубахой. Конечно, ни Михась, ни Анюта не могли знать, что и через четыре с половиной столетия из всего известного им арсенала по-прежнему сохранятся на вооружении русских разведчиков и спецназовцев лишь эти простенькие на вид ножи с прямым лезвием, полукруглой широкой заточкой на конце, с укороченной рукоятью без гарды.

Они шли небыстро, поскольку дорога была сплошь покрыта скользкой весенней грязью, пока еще не начавшей высыхать. Солнце заглядывало на эту узенькую лесную дорогу, вокруг которой сплошной стеной высились вековые ели с темной густой хвоей, лишь на короткое время. Было довольно прохладно, в лесу стояла тишина, нарушаемая лишь негромким щебетанием и свистом пока еще немногочисленных птиц. Анюта не обращала внимания на эти звуки весеннего леса, шла молча, думая о том же, о чем она привыкла думать в течение всех этих последних месяцев своей жизни. Мысли ее явно были отнюдь не легкими и радостными, и между бровей девушки залегла суровая складка. Михась, как всегда, не замечал и не понимал ее состояния, зато он, конечно же, в отличие от Анюты, мгновенно уловил изменение в сопровождавшем их путь птичьем концерте.

– Анюта, стой! Ты – вправо, я – влево! – негромко скомандовал дружинник.

Они остановились, развернулись спина к спине, как не раз делали на тренировках. Ветви елей раздвинулись, и из леса не выскочили, а вышли, не спеша, даже как-то лениво, добры молодцы в количестве двух десятков рыл. На рылах этих играли пренебрежительные ухмылки, они явно ожидали не такой скудной добычи.

– Ишь ты, учуяли, встали столбами! – произнес в адрес Михася и Анюты чернявый разбойник в замызганном кафтане из малинового бархата, с серебряной серьгой в ухе, по-видимому, атаман. – Что ж с вами делать-то, чутливые вы мои?

– А глянь-ка, атаман, сапоги-то у мужика добрые, как раз мне по ноге! Может, и деньга у него имеется. Да и девка молодая да статная, нам в самый раз сгодится, – хихикнул один из разбойников, окруживших Михася и Анюту, и протянул свою грязную лапу к девушке.

Налетчики даже не удосужились извлечь из-за поясов топоры и кистени, понадеявшись на свое подавляющее численное превосходство и робость безоружных и беззащитных жертв.

– Что вы, православные! – жалобно забормотал Михась, боязливым умоляющим жестом выставив перед собой руки с раскрытыми ладонями. – Свят, свят, свят!

Третий «свят» был условной командой, по которой они оба должны были начать работать по заранее согласованной схеме. Работа эта была как две капли воды похожа на те действия, которые произвел Разик на пиру у воеводы: удар на стэпе с разворота прямыми пальцами в глаз левому крайнему противнику, «двоечка» кулаками с обратным скручиванием корпуса на скрестном шаге в челюсть и нос следующему, давяще-ломающий удар ногой по колену третьему. И выход в образовавшуюся брешь. На все про все три секунды.

– Нож к бою! – по-прежнему негромко и спокойно скомандовал Михась, когда они прорвали окружение.

Они развернулись лицом к опешившим противникам, потерявшим за короткие мгновения треть личного состава. За их спинами была свободная прямая дорога, и они легко могли убежать, поскольку Анюта, упражняясь под руководством восстанавливающегося после ранения Михася, хорошо натренировалась совершать вместе с ним длительные пробежки по лесным тропинкам. Но Михась, не совсем уверенный в силах девушки, решил бежать лишь в последний момент. Вначале он хотел попытаться заставить разбойников отказаться от своих намерений.

– Эй, добры молодцы, – дружинник говорил спокойно и даже насмешливо, стоял в боевой стойке уверенно, его нож двигался легко и свободно по сложной непрерывной траектории, и эти замысловатые петли зловеще сверкающего лезвия невольно завораживали, приковывали взор, заставляя противников замереть на месте. – У меня, кроме сапог, ничего больше нет, но сапоги эти вам обойдутся дороже, чем золотая карета шестериком! Не стоит жизни свои из-за пары старых обуток класть. Мы с подругой голыми руками положили шестерых, а уж ножичками-то, будьте спокойны, дюжину в мелкую окрошку покрошим!

Разбойники, внимая его речам, подавленно молчали, но пока не решались дернуться на обидчиков. Михась понимал, что вот-вот атаман, который просто обязан сохранить свой авторитет в глазах своих отнюдь не безропотных и смиренных подчиненных, должен будет что-то предпринять, и тут же дал ему шанс перейти к диалогу вместо схватки:

– Да вы, соколики, ослепли, что ли, на своих кидаетесь! Я ведь сам с атаманом Топорком под стольным градом Москвой прошлым летом промышлял, зипунов добывал!

– Вот оно что! – в голосе атамана явно послышалось облегчение, и он с готовностью решил воспользоваться подсказанной ему возможностью выхода из довольно опасного для его персоны положения.

Он поднял руку, успокаивая свою ватагу, в которой уже послышалось роптание, и, как бы возвращая себе статус главаря, гаркнул зычно:

– А ну, мил человек, опиши-ка нам внешность атамана Топорка, ибо его здесь кое-кто видывал! Коль не соврешь, пойдете подобру-поздорову, а соврешь – берегись! – Атаман грозно нахмурил брови и положил ладонь на рукоять тяжелого чекана, заткнутого за грязный шелковый пояс.

– Легко! – усмехнулся Михась.

Он подробно описал внешность Трофима, все еще известного в определенных кругах в качестве Топорка, атамана лихой разбойничьей ватаги, промышлявшей и на Волге, и в Муромских лесах, а затем подавшейся в стольный град Москву.

– Ну, молодец, по всему видать, что ты из наших будешь! А куда, позволь спросить, путь держишь? Может, передумаешь дальше двигаться да к нам в ватагу пойдешь? – Атаман искоса взглянул на шестерых своих поверженных товарищей, которые пока еще безуспешно пытались подняться с земли и стонали от боли. – И подружка твоя нам сгодится. Я таких лихих бабенок еще не видал и слыхом не слыхивал. Ишь как ножичком-то играет, не хуже тебя самого. Давай к нам, красавица! Атаманшей выберем! – самокритично пошутил незадачливый предводитель горе-разбойников.