О зверьках и зверюшах - Лукьянова Ирина - Страница 2

ЗВЕРЯТА И ЗВЕРЮШАТА

Иногда некоторые зверьки, устав от глупой неприкаянной жизни, уходят жить к зверюшам: бросают курить, перестают кричать по ночам, начинают сажать морковку и покупают велосипед. Они обрастают мехом и пухом, отращивают кисточку на хвосте и становятся настоящими пушистыми зверюшами.

Маленькие зверюши веселы и смешливы, они любят познавательные игры и никогда не ходят за мамой хвостом с нытьем «мне скучно, мне нечем заняться». Они серьезно относятся к жизни, слушаются родителей и хорошо себя ведут, — поэтому маленькие зверьки, завидев юную зверюшу с большим бантом, дружно кричат: «Все зверюши — дуры!» Зверюша важно проходит мимо, долго делая вид, что не замечает их, а потом, не выдержав, с достоинством произносит: «Очень неумно так говорить, молодые зверьки».

Зверьки, которые иногда родятся у зверюш, еще с пеленок громко кричат, капризничают и доставляют своим мамам много хлопот. Они дерутся с маленькими зверюшами, шалят, придумывают мелкие пакости или со скуки пишут на стенах и вырезывают ножичком глупости на новом столе. Подрастая в зверюшливом городке, некоторые юные зверьки становятся довольно зверюшливы, хотя никогда вполне. Другие же, очарованные зверками и чужой жизнью, вольной и праздной, чувствуют неясную тягу к перемене мест, странствиям и приключениям, и уходят жить к зверькам. Иные из них возвращаются, иные нет. Молодые зверюши тоже иногда уходят странствовать, но, как правило, возвращаются домой. Они от рождения благоразумны, поэтому мамы-зверюши не так боятся за них, как за уходящих из дому зверьков. Вольготная жизнь без правил и без родительского попечения им быстро надоедает, от табачного дыма слезятся глаза, а от пива тошнит.

ВО ЧТО ВЕРЯТ ЗВЕРЬКИ И ЗВЕРЮШИ

Зверюши очень религиозны. Они искренне верят в Бога и стараются не грешить. Согрешив, они горько раскаиваются. В городке у них есть беленькая церковка, куда каждое воскресенье собираются нарядные зверюши со своими зверюшатами. Среди зверюш есть зверюшливые батюшки, но и сами зверюши стараются проповедовать христианскую любовь и милосердие среди зверьков. Зверьки над ними смеются, спорят с ними, сердятся на них и зовут ханжами, фарисеями и демагогами. Зверюши обиженно плачут и молятся о возверюшении зверьков.

Зверюши часто недовольны собой, потому что знают за собой много больших и маленьких недостатков и дурных поступков. Они очень боятся впасть в самодовольство, в которое им легко впасть при такой радостной и добродетельной жизни, но, чтобы избежать этого, не занимаются самобичеванием, как сделал бы на их месте всякий зверек, а с ехидцей подшучивают над собой и другими. Зверюши часто зверюшествуют: сложив на толстеньких пузичках лапки, они умиляются и говорят с характерным оканьем: «До чего Божий мир-то хорош!» Зверьки, услышав это, горестно машут кулаками и плюются.

Зверьки думают о мироустройстве гораздо больше, чем звЕрки (которые никогда о нем не задумываются и верят только в силу, хитрость и деньги), и гораздо печальней, чем зверюши. Зверьки полагают, что мир устроен несправедливо, что Бог жесток, а страдания бессмысленны. Зверьки регулярно зверьковствуют, то есть, грозя небу кулаком, произносят обличительные речи о несправедливости мироустройства. Зверьки считают, что их никто не ценит по достоинству, и хотели бы для себя лучшей доли.

Зверюши полагают, что не заслуживают всех тех благ, что имеют, и очень радуются всякой большой или маленькой приятности. Они воспринимают зло как досадную и привычную неизбежность, а добро — как неожиданный подарок без повода. Они не впадают в уныние, видя зло, и всегда находят причину обрадоваться, — поэтому они всегда веселы и считаются оптимистами.

Зверьки думают, что добро в мире — норма, а зло — аномалия, потому любую приятность они воспринимают как должное, а неприятность — как внезапный и незаслуженный пинок под зад. Поэтому зверьки всегда так грустны, унылы и обижены. Поэтому же, кстати, они считаются пессимистами.

«Зверек создан для счастья, как зверюша — для цветоводства», — говорят они. — «Отчего же мы, зверьки, должны влачить столь жалкое существование?»

Вот, например, идет дождик. Или дождь. Или ливень проливенный. Зверюша, выглянув в окно, с удовольствием замечает: «Вот и дождичка Господь сподобил, теперь все в рост пойдет». Зверек потрясает кулаком и восклицает в небо: «Да что же это такое делается? Что Ты мне тут устроил? Что это за жизнь, я Тебя спрашиваю? Мало мне всего, еще и ливень!»

Или, допустим, разразится страшный ураган. «Ахти, страх какой!» — скажет зверюша, всплеснув мохнатыми лапками, и побежит снимать с веревки белье, чтоб не сдуло ветром, и закрывать окна, чтоб не выбило стекол. А потом, ошеломленно глядя через окно на бурную стихию, будет с восторженным ужасом петь про себя псалом, но и с тоскою думать, сколько деревьев повалит ветром.

Зверек же, выйдя на двор, или на балкон, сначала по привычке завопит: «Что же это такое делается!», — но потом, зачарованный дикой пляской ветра, веток и сдуваемых вещей, заверещит урагану: «Дуй, дуй сильней, сдувай все на фиг! Пусть ничего не будет! Ну и пусть все поломается! Чем так, лучше совсем никак! Чем так жить, лучше сразу сдохнуть!» А потом, видя, как трудолюбивые зверюши убирают бурелом и чинят заборы и кровли, зверек посмотрит на свое окно с выбитым стеклом, на кусок жести, сорванный с крыши, на занесенный песком порог, и только протянет: «Ой, бли-и-ин!» и почувствует такую неопределенную тоску, и недовольство собой, и ненависть к миру, и нежелание ничего делать, что пойдет пить дурную воду, которую зверки настаивают в банках на дурак-траве, и будет жаловаться соседскому зверьку: почему я, такой умный, талантливый и прекрасный зверек, должен влачить такую жалкую жизнь в этой юдоли скорби?

При виде такой идиллии, как городок зверюш, при виде их аккуратных домиков, скатертей, салфеточек и этажерочек, при виде их круглых мордочек и смешных усов у всякого здравого существа, даже если оно не зверек, возникнет вопрос: как же они защищаются от внешнего врага?

Со зверьками-то, положим, все понятно. Во-первых, они мало кому нужны. У них ужасная грязь, дурной нрав и взять с них нечего. Во-вторых, они и сами довольно воинственны, хотя в душе часто трусоваты. Им приходится брать горлом. Набежит внешний враг, зверьки затрубят в дудки, загремят в ржавую жесть, заорут воинственными голосами — и противник в панике ретируется, бросая боеприпасы, которые не брезгуют подбирать иные зверьки. Сами же обитатели зверькового города обычно ни на кого, кроме захожих зверюш, не нападают, потому что им лень. Иногда только ходят обзываться друг к другу под окна.

Иное дело зверюши, которых так соблазнительно обидеть, особенно если вы какой-нибудь алчный зверец или глупая, хищная зверка. В таком несовершенном мире, каков наш, добрая и пушистая зверюша выглядит прямо-таки вызовом для сил зла, ходячей приманкой для любого, кому нравится подергать добро за усы. Вопрос о самозащите зверюш долгое время занимал зверьков, пока они сами не стали свидетелями следующей сцены.

Один опрометчивый зверек долго задирал зверюшу, обзывая ее сначала ушастой дурой, потом усатой обжорой, а под конец, страшно даже сказать, чем мохнатым. Зверюша, будучи от природы существом терпимым и скромным, сносила оскорбления безропотно, потупив грустные глазки. Но когда зверек в запале позволил себе оскорбительно отозваться о зверюшиной религии, сказав, что плевать он хотел на всякие высшие силы, потому что Бога нет, — зверюша подняла на него глаза и очень решительно сказала:

— Ты вот что, зверек. Ты больше так не делай.

В голосе ее была такая решимость, что зверек насторожился, и тут бы ему заткнуться, но зверьки устроены так, что во всем доходят до логического предела — или, как писал один возверюшившийся с годами зверек, до самой сути.