Фантастика 1988-1989 - Кузовкин Александр Сергеевич - Страница 15

— Да, как же, как же! — воскликнул он. — Я всю жизнь мечтал увидеть вблизи двух типов: шпиона и иезуита. Так или не так, а интересно, это уж точно. Но вы мне как-нибудь порасскажете про ваши делишки? Ладно?

Нептун вдруг застыл на месте, вглядываясь в даль океана.

— Это за мной, — сказал он и подошел к кромке берега. И в этот момент какая-то огромная светло-серая масса с шумом подняла фонтан брызг у самого берега. Нептун сбежал прямо в воду, и вскоре его фигура поплыла над морем, быстро удаляясь от нас.

— Но на чем он держится, на чем?! — громко спросил Глен Смит.

— На чем?! — ответил ему Артур Монтегю. — Он стоит на спине кашалота. Это самый крупный экземпляр, какого мне приходилось видеть…

На этом мы должны прервать изложение докладной иезуита Джоки Кальери по причинам, которые будут ясны позднее.

ДЕНЬ КАМЕННОГО АНЕМОНА

Спустя месяц после неожиданного знакомства Джоки Кальери и его коллег с Нептуном Великим произошла его первая встреча с цивилизованным миром. Она произвела совсем не простое впечатление, вызвав разнообразнейшие отклики, отразившие тот бесспорный факт, что сколько людей, столько и мнений. Мы приведем два репортажа об этой встрече, написанных с несколько различных точек зрения, что позволит любому непредвзятому читателю построить оригинальную и объективную третью точку зрения. Итак, перенесемся в Париж конца семидесятых годов нашего столетия и предоставим слово корреспонденту журнала «Утро Парижа» Пьеру Лувелю.

«В то утро, — писал Пьер Лувель, — мне не спалось… Уже в 11 часов утра я был на ногах; легкий завтрак — чашечка кофе по-мавритански, и я уже бреду по парижским улицам, мокну под мелким дождем, всматриваюсь в лица, предчувствуя тот миг, когда передо мной мелькнет Его Величество Сюжет и придет пора действовать фотоаппаратом или пером. И неожиданно для себя самого я оказываюсь перед Лувром.

Кто из французов не знает, что Лувр был возведен на месте старинного замка, что он был долгие годы королевской резиденцией, что творение де Тампля было разрушено и Леско вновь возвел на этом месте еще более прекрасный дворец, который украшали Гужон, а достраивали лучшие архитекторы Франции: Делом, Лемерсье, Перро… А потом настал Девяносто третий год, и восьмого ноября Конвент приказал открыть Лувр, и народ Парижа вошел в его бесчисленные залы восторженным победителем, чтобы быть, в свою очередь, побежденным великим искусством, собранным в стенах Лувра поколением французских королей.

В тот день Лувр был почти пуст. Я уже собирался уходить, как вдруг ко мне подошел Батист де Кувре, корреспондент «Монд» и, как всегда, невероятно картавя, сказал:

— В поисках темы, догогой Лувель? Тогда бегом в античный отдел… Но, услуга за услугу! Одна фотоггафия — моя! Не так ли?!

Я бросился вниз по лестнице. Де Кувре следовал за мной по пятам.

— Вот они! — шепотом предупредил меня де Кувре, и я тут же пожал ему руку, соглашаясь на все условия. Да, это был Сюжет…

Расположившись живописным полумесяцем перед одной из скульптур Микеланджело, неподвижно застыла большая группа туристов. Их было не менее двадцати человек, а может быть, и все тридцать, и они — это я увидел фазу — делились на две категории: на категорию людей и имбиторов… Да, все совпадало, все! Громадный рост, удлиненные пальцы, крупные головы, гордо отброшенные назад, молочная белизна кожи, невиданные глаза, с каким-то странным разрезом, быстрые движения, которые не сразу схватывает человеческое зрение. Они были изящны во всем: и в манере, с которой они выслушивали гида, и в те мгновения, когда нехотя отрывались от той или иной скульптуры, чтобы перейти к следующей. В данный «момент этой следующей был шедевр Микеланджело «Скованный пленник». Группа необычайно оживилась. Посыпались вопросы. Некоторые выделялись своей наивностью. «Это пират?» — спросил один из имбиторов. «Раб», — ответил другой, и сразу же огромный зал наполнился каким-то странным поющим звуком. Имбиторы «заговорили» все разом, и это напоминало то шум прибоя, то пение птиц. Что же касается тех немногих людей, которые входили в группу, то их лица выразили сосредоточенность, а в глазах можно было уловить глубокую работу мысли. И тут я понял «кто есть кто» в этой группе. Только один из людей, темно-русый и еще молодой человек со странным выпуклым шрамом на лбу, стоял как-то по-иному, выделяясь непринужденной позой и полной безмятежностью. «Неужели Нептун?» «Да, это он! Он!» — воскликнул я про себя и сделал первый снимок, осветивший всю группу сильной вспышкой света.

Вскоре мы очутились перед статуей Венеры Милосской, и, тогда я увидел настоящее волнение среди наших гостей. Имбиторы заливались на разные голоса, и даже несколько слов, сказанных Нептуном явно недовольным голосом, не смогли прервать их восторгов.

Тот, кого я мысленно назвал Нептуном, спросил у гида, можно ли пригласить в зал директора музея или хотя бы хранителя этого отдела, а на испуганный вопрос гида:

— В чем дело, мосье чем-то недоволен?

Последовал торжественный ответ:

— Мы решили сделать дар Лувру. Вы только скажите, что в этом зале их ожидает человек, приславший в Лувр кольцо герцога Альбы.

— Кольцо герцога Альбы? Я иду, мосье, я также кое-что слышал, но сделать дар Лувру не так просто, мосье это понимает? Иду, иду…

Через несколько минут в зале появился директор Лувра, окруженный целой свитой маститых академиков. Он остановился перед Нептуном и протянул к нему руку, в которой держал какую-то коробочку.

— Что у меня в руке, мосье? — спросил он строго.

— Кровь на сверкающем льду, — быстро ответил Нептун.

— Это вы, это вы, мосье! — воскликнул директор. — Кровь на сверкающем льду — знаменитый гранат тамилов в Окружении пенджабских бриллиантов. Мы слушаем вас, мосье.

— Я хотел бы внести кое-что в зал, — сказал Нептун.

— В этот зал?! Вы делаете подарок для этого зала?!

— Да, для этого, — утвердительно кивнул головой Нептун.

— Но, мосье, увы, здесь все занято… И, прошу прощения, что можно поставить рядом с этим, — директор взглядом указал на статую Венеры Милосской.

— Рядом ничего и не будет стоять, — загадочно улыбаясь, сказал Нептун.

Я вгляделся в его лицо. Что за парень, да это же отличный парень! Простота, сила, явная демократичность — я влюбился в него с первого взгляда и только сейчас до конца ощутил это.

А тем временем два имбитора в сопровождении бдительных служителей и четырех полицейских внесли в зал два продолговатых ящика и поставили их рядом со статуей Венеры. Буквально несколько движений ловких рук, и, когда рослые фигуры имбиторов раздвинулись, все, кто был в зале, издали крик восторга: Венера Милосская обрела руки! В одной она держала какой-то цветок, другой поддерживала спадающее покрывало.

— Цветок, какой цветок! — воскликнул директор музея, бросаясь вперед. — А я что говорил, это не роза, это анемон!

Критически всматриваясь в бесконечно прекрасную линию рук, академики, словно удивленные чем-то грифы, медленно наклоняли головы то вправо, то влево, обходя статую вокруг, снова и снова приближаясь и отдаляясь; они были словно во сне, и их сильнейшее впечатление было легко понять.

Я воспользовался удобным моментом, когда один из них приблизился ко мне, не отрывая глаз от статуи, и спросил:

— Почему анемон? Почему в руке у Венеры анемон?

— Существовало мнение, — едва слышно ответил он мне, — что руки Венеры МиЛосской были отбиты и брошены в море, чтобы статую не похитили… Считали, что в одной из рук роза… Конечно же, анемон — это ближе к истине, если это не сама истина.

— Но почему анемон? — не унимался я, почувствовав, что такой способ интервью весьма удачен.

— Злым кабаном был растерзан возлюбленный Афродиты, азартный охотник Адонис, — все так же тихо продолжал отвечать очарованный старец, — в горе бродила богиня по острым скалам, и камни изрезали ее ступни, а острые шипы изранили ее тело… И там, где падали капли ее божественной крови, выросли красные розы, и повелела богиня, чтобы из крови убитого Адониса вырос на память бессмертным богам и любому из смертных прекрасный анемон, нежный цветок, символ любви богини… Да, конечно же, анемон, а не роза! — последние слова почтенный академик произнес в полный голос, и сразу же все заговорили, Перебивая друг друга, забыв о дарителе. А тот стоял и задумчиво улыбался, разглядывая публику в зале.