Западня для леших - Алексеев Иван - Страница 61

– Хватайте его, рвите на части! – продолжал не своим голосом вопить царь, плохо видевший происходящее из-за спин опричников. Иван Грозный, бывший вот уже несколько лет всесильным тираном и деспотом в своем государстве, не привык к активному сопротивлению его воле на русской земле и был не готов встретить непосредственную опасность лицом к лицу, как подобает воину. Он мог проявлять своеобразное мужество, готовность смириться с поражением на межгосударственном уровне, воюя руками своих подданных против таких же властителей, как он сам. Здесь плен или даже собственная гибель представлялись ему неизбежной необходимостью царского ремесла, хотя в те времена государи, понимая всю превратность судьбы в войнах с иностранными государствами, редко казнили друг друга, помня, что в другой раз могут сами оказаться на месте побежденного. Иное дело – внутренние войны за власть. Тут с противниками расправлялись жестоко и беспощадно. Но внутри государства у Ивана Васильевича давно уже не было реальных противников. Он казнил окружавших его бояр уже не из необходимости сохранить трон и власть, а исключительно из-за чудовищных свойств его натуры, усиленных до предела твердым чувством полнейшей безнаказанности. Но, как и все садисты, царь боялся боли, как и все палачи – дрожал за свою собственную жизнь, то есть на бытовом уровне он был самым обычным трусом. Поэтому Иван Васильевич растерялся, впервые за многие годы столкнувшись с непонятной и оттого еще более страшной силой, которая успешно и дерзко противостояла ему, а не склонялась, трепеща, как все и вся, под топор палача. Привычное чувство безнаказанности внезапно улетучилось, реальная, а не придуманная опасность находилась всего в нескольких шагах от трона. Именно поэтому царь визжал совершенно не по-мужски, как может кричать во сне даже очень мужественный человек, обескураженный привидевшимся ему кошмаром, против которого он чувствует себя совершенно беспомощным, и истерично призывал своих приспешников защитить его, избавить от этого всепоглощающего ужаса и бессилия.

Михась прекрасно понимал, что ему ни в коем случае нельзя стоять на месте, и, прикинув траекторию, он запрыгнул на стол, перескочил через головы не ожидавших подобного поворота событий врагов, атаковал сзади редкую шеренгу. Он непрерывно и стремительно двигался то вдоль стола, то прямо по нему, отскакивал к стенам или возвращался в пустое пространство между столами, резко меняя направление движения, то взлетая в высоком прыжке, то перекатываясь по полу и столешнице, нанося удары руками и ногами по верхнему и нижнему уровням. Теперь ему уже было почти невозможно бить наверняка, убивая врагов. Он в основном калечил или выводил их из строя, разбивая коленные чашечки, нанося удары в лицо, в живот, по печени, по почкам, по лицу или голове, ломал руки в коротких захватах. Все же вихрем кружась в этой смертельной карусели, он несколько раз на кратчайший миг ощущал то высшее чувство профессионального удовлетворения, которое невозможно описать или выразить словами, когда правильно нанесенный удар попадал в цель и был смертельным для врага. Время как бы остановилось для Михася, окружающий мир сузился до толпы опричников, стоящих и перемещающихся вокруг него. Он должен был видеть все поле схватки одновременно, наперед рассчитывая траекторию, и не упускать ни одного движения в непосредственной близости от себя. Одну-две минуты он полностью владел инициативой и был неуязвим. Его невиданные финты и удары, особенно ногами в голову, после мгновенного пируэта, не только валили конкретного неприятеля, но и деморализовали всех остальных. Однако Михась понимал, что долго не выдержит такого темпа, и оперативный простор, который ему удалось создать за счет стремительных неожиданных перемещений и первоначальной растерянности врагов, будет им утрачен. Его зажмут в угол, навалятся всем скопом. Тогда – конец.

Но в этой схватке Михась достиг вершины мастерства, редкой даже среди таких умелых бойцов, как лешие, всю свою жизнь специально упражнявшихся для ведения неравных поединков с численно превосходящим противником. Он предвидел действия врагов на несколько шагов вперед. И когда наконец пришедшие в себя и до предела озверевшие опричники собрались в плотную стаю и медленно пошли на него, охватывая полукругом, выставив перед собой вынутые из-под полы ножи и вытащенные из-под лавок топоры, Михась стоял один (если не принимать во внимание четырех-пяти корчившихся на полу или неподвижных тел) там, где он и рассчитывал оказаться в последний момент: в нескольких шагах от стены, обшитой гладкими дубовыми досками, на которой в трех с половиной саженях от пола были расположены небольшие оконца.

Михась вновь испустил пронзительный боевой клич и сделал обманный выпад в сторону нападавших. Опричники дружно отшатнулись. Правда, в следующий миг они сами с громкими криками бросились на лешего. Однако было уже поздно. Михась развернулся и рванул к стене, с разбегу буквально взбежав по ней на трехсаженную высоту, уцепился рукой за одно из распахнутых оконец, ловко подтянулся. Спустив ноги в оконный проем, Михась ухватился обеими руками за верхний наружный наличник и, легко и изящно исполнив подъем переворотом – любимое упражнение леших на перекладине, входящее в зачет при ежемесячных испытаниях, – исчез из виду, забросив свое тело на конек небольшого сводчатого шатра, который снаружи венчал оконце. Понятно, что леший, совершая подобный трюк, действовал не наугад: он не зря в свое время внимательно рассматривал наружное устройство дворца и достаточно хорошо представлял себе дальнейшие действия и перемещения по конькам, куполам и крышам. Самым тяжелым и опасным, если, конечно, не считать предшествующей рукопашной схватки с полусотней противников, было взбежать по абсолютно гладкой стене. Но многолетняя тренировка, абордажный опыт и сапоги с подошвами из акульей кожи сослужили свою службу головному первого десятка первой сотни тайной дружины Лесного Стана святого князя Александра в русском Поморье (он же в недавнем прошлом по совместительству лейтенант флагманской морской пехоты адмирала Дрейка, флота ее величества королевы Англии Елизаветы). И когда Михась взлетал по стене к оконцу, ему на короткий миг показалось, что он вновь карабкается по кормовому срезу флагманского фрегата «Принцесса», чтобы вырвать из лап злодеев плененную Джоану.

Пока застывшие от удивления опричники и буквально лишившийся дара речи государь, хлопая глазами, смотрели в окно и спрашивали себя, а не приснился ли им растаявший в сумерках дружинник (некоторые даже принялись суеверно креститься), Михась, поднявшись на конек, пронзительно свистнул особой, заливистой трелью, которая далеко разнеслась в тишине летней ночи, затем по заранее обдуманному маршруту принялся карабкаться на самый верх крыши к одному из венчавших ее куполов, расположенному с самого края.

Во дворе под ним уже поднялся переполох, там бестолково бегали многочисленные стражники с факелами, пищалями и секирами, не понимавшие, кого и где ловить. На разные лады матерились и богохульствовали опричники, наконец выбежавшие из пиршественной залы во двор, но тоже плохо соображавшие насчет дальнейших действий. Они были твердо уверены, что, выпрыгнув из окна, проклятый дружинник будет непременно спускаться вниз и прорываться через двор. Им и в голову не могло прийти, что Михась, наоборот, полезет наверх, на высокие крыши дворца.

Достигнув верхнего крайнего купола, похожего на луковицу и увенчанного золоченым петушком, Михась вынул из кармана шаровар небольшое огниво, на которое не обратил никакого внимания обыскивавший его опричник, и свернутый в колечко тонкий фитиль. Леший размотал фитиль, высек искру, поджег его кончик. Фитиль, разбрасывая искры, вспыхнул неожиданно ярким пламенем особого зеленоватого цвета. Михась подвесил горящий жгут на маковку с наружной стороны, а сам укрылся за внутренней стороной луковицы. Примерно через минуту леший услышал легкий короткий удар чего-то острого в деревянный бок купола. Он выглянул из-за своего укрытия и увидел в свете догоравшего фитиля стрелу, воткнувшуюся в то место, над которым полыхал зеленый огонек. Леший протянул руку и нащупал привязанный к стреле тонкий прочный линь. Не теряя времени, Михась принялся тянуть линь и скоро держал в руках более толстую и прочную веревку. Он сунул стрелу за голенище сапога, обретя тем самым какое ни на есть оружие и одновременно сбивая с толку будущих расследователей его ухода, намертво морским узлом закрепил веревку на маковке купола, снял поясной ремень, петлей захлестнул его на веревке и соскользнул с крыши дворца, бесшумно и стремительно проехав до сторожевой вышки, пристроенной к частоколу ограды. Мягко спружинив ногами о резной столб, поддерживающий навес над наблюдательной площадкой вышки, Михась спрыгнул за невысокий бортик, окружавший площадку, и, чуть не споткнувшись о тело лежащего там часового, очутился в объятиях подстраховавшего его прыжок Разика.