Западня для леших - Алексеев Иван - Страница 51

Тем временем опричники после налета на плотницкую слободу уже вернулись на свою улицу, где жили лишь они, и собрались на обширном дворе Басмановых. Хряк доложил Басманову-старшему о своих подвигах и неожиданных потерях. Басманов сделал скорбное лицо, печально покачал головой и со слезой в голосе сказал прочувствованные слова о мужестве и самоотверженности верных слуг царевых, живота своего не щадящих в борьбе смертельной со злодеями государевыми. Он, как и другие, не был особенно опечален гибелью соратников. Но потеря красавчика Егорушки – приближенного царского и непременного участника срамных игрищ для избранных, требовала некой подстраховки от возможного неудовольствия государя. Посему Басманов, прихватив с собой сына (в этот раз не решившегося идти в слободу и отговорившегося нездоровьем), Хряка и Охлобыстю, велев им оставить на себе залитую кровью и покрытую гарью одежду, помчался во дворец.

Вся компания с выражением суровой печали на лицах вошла в царскую палату. Басманов-младший бросился к царю, упал на пол перед троном, обнял его ноги и горько зарыдал. Басманов-старший с мужественной скорбью доложил, что разгромлен очередной воровской притон – проклятая плотницкая слобода, казнен предатель стражи московской, воровство покрывавший, но в бою с многочисленными полчищами разбойников погибли шестнадцать верных государевых опричников, и среди них пал в первых рядах свет-Егорушка.

Хряк тут же поведал всю правду о героическом походе в слободу, где они обнаружили в тайных схоронах две сотни разбойников, коими предводительствовал не кто иной, как стражник Степка. Разбойники в бою были истреблены поголовно, а стражник пленен в единоборстве лично Охлобыстей и казнен на месте, поскольку это он, на глазах у всех, подло убил Егорушку, благородно заслонившего собой от вражеского оружия своего лучшего друга, то есть самого Хряка. Затем он, ухмыляясь, поведал мерзкие подробности резни, которые так любил наблюдать или выслушивать государь. В конце Хряк добавил, что стражник тот не покаялся во грехе и воровстве своем супротив государя, а лишь богохульствовал и грозил местью поморов-дружинников, поминая, в частности, какого-то Михася. Поморов этих, тупых и обнаглевших, слишком вольготно себя в столице почувствовавших, пора уже приструнить с суровостью, чем сейчас и занимается выдающийся государственный муж и царев слуга верный, боярин Малюта Скуратов-Бельский со товарищи.

Царь, выслушав речи своих приверженцев, некоторое время сосредоточенно молчал, машинально поглаживая шелковистые кудри на голове припавшего к его ногам Басманова-младшего. Затем он поднял свой взор и произнес задумчиво и отрешенно:

– С почестями предадим земле в срок положенный славных витязей, павших за дело правое, за царя и отечество. Ну, а сегодня воздадим хвалу Господу, преодолению супостатов способствовавшему, и провозгласим славу героям, в смертельной битве выжившим, на вечернем большом пиру в сем дворце мне любезном. – Царь сделал паузу, скорбно покачал головой и продолжил: – Ну, а что до поморов этих, коими предатель казненный вам грозил, то это не они распустились, а вы их распустили, как мне докладывают. Уже не раз ведь они осмеливались на пути вашем встать. Чем же они так страшны, Басманов, что вы наказать их стесняетесь?

При упоминании о поморах Басманов-младший дернулся всем телом и затих, перестав всхлипывать. Басманов-старший, чертыхнувшись про себя в адрес Малюты, обещавшего не чернить его перед царем по этому делу, и все-таки, как видно, не удержавшегося от некоторых, сделанных на всякий случай, намеков, немедля ответствовал царю:

– Отнюдь не стесняемся, государь, как раз сейчас и наказываем. Опасаемся лишь, что если нажмем посильнее, удерут они в леса свои дремучие на море свое Белое, и замысел наш рухнет изначальный, поскольку станут они в заморских странах не о том совсем рассказывать, что нам надобно, а о нашей суровости, о коей и так излишних слухов множество. Посему прощать вынуждены придуркам выходки их несуразные.

– Хорошо, коли так, – задумчиво произнес царь и тут же спросил жестко и требовательно, уставившись прямо в лицо Басманову своим страшным немигающим взором: – Но уж не боитесь ли вы молодцов этих, в боевом деле, как говорят, весьма ловких и искусных?

Басманов-младший застыл у ног царя ни жив ни мертв. Однако его отец, предвидевший подобный вопрос, тут же без задержки ответил:

– Ни в коей мере не опасаемся остолопов сих, государь. Твои витязи верные вдесятером их всех разгонят начисто. А сила их, досужими сплетнями приукрашенная, разве что в огнестрельном снаряде англицком заключается, кои ружья своровали они в странах заморских в небольшом количестве, да в которых заряды-то и иссякнут вскорости. Так что нам их бояться нечего.

Басманов произнес слова «досужие сплетни» подчеркнуто громко, выделив их многозначительной паузой, тем самым ненавязчиво намекнув царю, что знает, кто и зачем ему чушь всяческую нашептывает.

– Ладно, Басманов, не горячись. Конечно, супротив таких молодцов, – царь указал перстом на Охлобыстю, в течение всей беседы лишь сжимавшего и разжимавшего огромные кулачищи, – никто не устоит! Однако чтобы все слухи и сплетни пресечь разом, давайте-ка кого-нибудь из этих поморов, кого они сами считают бойцом наилучшим, на наш пир сегодняшний позовем, да там с ним и позабавимся, когда при нем этого самого снаряда огнестрельного не будет. Что скажешь, Охлобыстя? Готов ли ты развлечь своего государя да на угрозы казненного тобой предателя могучей дланью ответствовать?

Охлобыстя радостно оскалился:

– Только прикажи, царь-батюшка, ручки-ножки им повыдергиваю!

– Прикажу, не сомневайся. Кого там предатель-стражник, говорите, упоминал, когда сулил вам месть да погибель?

– Какого-то Михася, государь, – хихикая и потирая ручки, поспешно ответствовал Хряк.

– Вот ты, Басманов, езжай к Ропше, да выясни, не есть ли этот самый Михась их лучший лихой боец, да объяви-ка ему цареву честь: приглашение на пир сегодняшний во дворец мой новый… А сейчас ступайте, слуги мои верные, я за павших витязей молитвы свои вознесу Господу!

Когда Дымок, отдав распоряжения, вернулся в кабак на окраинном рынке, где дислоцировался оперативный штаб леших, он застал там Кирилла, который сидел на лавке, откинувшись к бревенчатой стене, и, казалось, дремал, закрыв глаза, хотя на самом деле дьякон напряженно обдумывал ситуацию и ждал донесений от своих особников. Лешие в сложившейся ситуации действовали незамысловато: оцепив двойным кольцом прилегающие к рынку улицы и слободки, они никого не выпускали и не впускали внутрь оцепления. В то же самое время мобильные группы прочесывали дома, лабазы и огороды, задерживая всех подозрительных мужчин, которых препровождали в обширный пустой амбар на краю рынка для последующих допросов. В этот самый амбар также доставили несколько особников, замаскированных под обычный люд, которые должны были фильтровать разговоры, ведущиеся в толпе задержанных.

Кроме дьякона, Дымок, к своему удивлению, увидел в кабаке Михася, который встал навытяжку при виде вошедшего начальника.

– Михась, ты что здесь делаешь? Почему не в десятке на прочесывании? – строго спросил сотник.

– Брат сотник, разреши обратиться, – глухим и бесцветным голосом произнес Михась.

– Разрешаю, – уже менее строго произнес Дымок, понявший по тону и потемневшему лицу Михася, что тот не просто так нарушил воинскую дисциплину.

– Опричники вырезали всю слободу, убили Степу, который один против них бился, нас на подмогу звал. Можно ли извергов этих, русский народ терзающих, и далее безнаказанными оставлять? Да они хуже любых ханов! Прикажи, сотник, я с ними за слободку, нам в охрану доверенную, да за друга, за стража московского посчитаюсь.

Дымок растерялся, не зная, что ответить бойцу. Каждый в отряде знал наказ митрополита – не способствовать расшатыванию центральной власти, едва окрепшего самодержавия, собравшего раздробленную Русь, не ввергать родину в смуту и мятежи. Но в словах Михася была та простая и горькая вечная человеческая правда, перед которой меркнут все наиважнейшие государственные интересы.