Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил - Страница 74

По поводу этого первого и, как выяснилось, довольно точного описания убийства можно сделать два замечания.

Борис Бруцкус обратил внимание, что показания против Юровского как непосредственного убийцы царя даны двумя лицами: начальником охраны Павлом Медведевым, который сам был в команде палачей и потому являлся лицом, заинтересованным в сокрытии истины и сваливании главной вины на непойманного правосудием Юровского; и Летемина, который сам ничего не видел, а пересказывал картину убийства со слов Андрея Стрекотина, что, конечно, сильно снижало весомость его показания. Так что собранные против главаря палачей улики Соколова нельзя было считать достаточно обоснованными.

И вот, читая толстый том следственных материалов, я на странице 78-й наткнулся на документ, обозначенный Н. Россом номером 35, где перечислялись квартиры, обысканные военно-политическим контролем на предмет отыскания похищенных вещей царской семьи. В его финале говорилось:

«Из всех вышеупомянутых лиц дома оказался один, Андрей Федоров Стрекотин, записанный под номером три, остальных же дома не оказалось.»

Неужели, помимо Яковлева, и его тоже имел ввиду И. Сергеев, докладывая Колчаку об уничтожении контрразведкой важнейших свидетелей по делу? Отговориться незнанием нельзя: контрразведчики пришли к Стрекотину именно как к фигуранту по делу о цареубийстве. Это был свидетель, который видел преступление своими глазами, он не мог бы и отпираться – ведь его изобличали как прямого свидетеля показания Летеми-на. Если бы Андрей Стрекотин не исчез из дела в августе 1918-го, мы бы много больше знали о расстреле 70 лет назад.

Второе замечание: а как контрразведчики вообще вышли на такого совершено незаметного в общей картине преступления свидетеля, как Летемин? Гелий Рябов даже пустил в адрес его шпильку: «В охрану пошел из-за жалованья, с красными не ушел, так как полагал, весьма наивно, впрочем, что «ничего плохого не сделал». А далее он, вслед за Касвиновым, пишет (не ссылаясь на источник), что Летемин был в тюрьме расстрелян.

…Предыстория ареста несчастного Летемина такова.

Как выяснилось впоследствии, убийцы вместе с 11 жертвами прикончили ударом приклада в голову любимую собачку Ольги Николаевны, Джемми, но почему-то сохранили жизнь спани-элю Джою, любимцу наследника-цесаревича.

«Дверь из прихожей в комнаты, где жила семья, попрежнему была закрыта, – так вспоминал первое утро после убийства Анатолий Якимов. – Но оттуда не раздавалось больше ни звука. Раньше всегда слышалась в их комнатах жизнь: голоса, шаги. В это же время там никакой жизни не было. Стояла только в прихожей, у самой двери в комнаты, их собачка и ждала, когда ее впустят в эти комнаты. Хорошо помню, я еще подумал тогда: «Напрасно ты ждешь.»

Осиротевшего Джоя и подобрал Михаил Летемин:

«Собаку, принадлежавшую Царской семье, по кличке «Джэк», я взял себе, потому что она уже ранее привыкла ко мне, и я просто пожалел ее.»

Соседи же, увидав у Михаила Ивановича не обычную дворнягу, а длинноухого породистого кобелька, стукнули в ВПК – и пропал портной! Джою хорошо, Джоя увезли заграницу, куда-то на ферму, а недолгий хозяин – неужто действительно был расстрелян? И тут наступает очередь для моего второго замечания: конечно, прекрасно, что сын красного комиссара Гелий Рябов с добрым чувством пишет сегодня о погибших Романовых, но неужели нужно, увы, по российской традиции не пересматривать, а просто уничтожать все прежнее и поклоняться тому, что сжигалось ранее? Неужели он не видит, что восхваляемый им Соколов так же уничтожал Летемина, Якимова, Проскурякова и многих других, как сделал это Юровский со своими жертвами по красную сторону фронта? Тот убивал Романовых «как класс», а этот караульных красноармейцев «как класс». Или простые люди, не Романовы, как бы уже и не люди?

Именно так долгое время грешил я на Гелия Рябова, пока в одном из интервью не прочитал его ответа на вопрос, кто же пофамильно входил в команду палачей, «исполнителей»:

«Юровский, Медведев, Якимов, Ваганов, Никулин».

Только тогда понял, что в момент работы над своей документальной повестью Рябов не был знаком с источниками, с материалами следственного дела, а пользовался книгами, прежде всего, Соколова, подпав под обаяние саморекламы юриста: «В пределах права я старался делать все, чтобы найти истину и соблюсти ее для будущих поколений.» Ибо в источниках-то нет ни единого указания на участие Якимова в расстреле. Летемин его не упоминает, Проскуряков тоже, сам Якимов отрицает даже то, что видел самолично убийство… Наконец, на прямой вопрос судьи Сергеева единственному свидетелю, непосредственно находившемуся на месте убийства, Павлу Медведеву, сделанный еще в то время, когда Якимов не находился в руках следствия и Медведев мог не опасаться его подвести, последовал категорический ответ:

«Разводящего Якимова при самом расстреле не было.»

Но сначала – кем он был до службы в ДОНе, этот разводящий караулов Анатолий Якимов?

Из крестьян Пермской губернии, токарь, в 1917 году добровольно ушедший на фронт. Ранен, комиссован по ранению, вернулся в Екатеринбург, поступил на металлическую фабрику Злоказова и был приглашен как «авторитетный рабочий» на службу в охрану своим же злокаэовцем, – Авдеевым.

Мотивы для перемены работы у него оказались житейские:

«Пошел я на охрану ради заработка. Я тогда был все нездоров и больше поэтому пошел: дело нетрудное,»

Но лгать он не собирался:

«Вы спрашиваете меня, почему я пошел караулить царя? Я не видел тогда в этом ничего худого. Как я уже говорил, я читал разные книги. Читал я книги партийные и разбирался в партиях. Я, например, знаю разницу между взглядами социал-революционеров и большевиков. Те считают крестьянство трудовым элементом, а эти буржуазным, признавая пролетариатом только одних рабочих. Я был по убеждениям более близок к большевикам, но я не верил, что большевикам удастся установить настоящую правильную жизнь их путями, т е. насилием. Мне думалось, и сейчас думается, что хорошая, праведная жизнь – когда весь народ путем просвещения поймет, что теперешняя жизнь не настоящая. Царя я считал первым капиталистом, который всегда будет держать руку капиталистов, а не рабочих. Поэтому я не хотел царя и думал, что его надо держать в заключении, вообще под стражей, для охраны революции, до тех пор, пока народ не расудит и не поступит с ним по делам его: был он плох, виноват перед Россией или нет. И если бы я знал, что его убьют так, как его убили, я бы ни за что не пошел его охранять. Его, по моему мнению, могла судить только вся Россия, потому что он был Царем всей России. А такое дело, которое случилось, я считаю делом нехорошим, неправедным и жестоким. Убийство же всех остальных из семьи и того хуже. За что были убиты его дети?»

Якимову мы обязаны самым подробным описанием убийства, сохранившим свою историческую ценность даже сегодня, после публикации «Записки» Юровского. По его словам, сдав дежурство в ночь на 17 июля, он пошел спать и был под утро разбужен криками соседей по казарме, находившимися в ту ночь на охране в саду ДОНа Клещевым, Брусьяниным, Дерябиным и Лесниковым. «Главным образом рассказывали Клещев с Дерябиным, взаимно дополняя рассказ друг друга…» Кстати, самое суровое обвинение, которое содержится в актах против Якимова, – особое мнение присутствовавшего при допросе прокурора Шамарина: он считал, что Якимов на самом деле «видел преступление своими глазами, не решаясь, как и Медведев, признать собственой вины: был при убийстве и наблюдал картину его.» Признаюсь, мне, неспециалисту, видимо, недоступна мудрость юристов, ведших следствие: какая же вина заключалась в том, что был и наблюдал, причем согласно материалам дела – безоружным!

Но сам Якимов уверял, что просто слышал рассказ четырех свидетелей. Вот что он расказал следствию о событиях ночи с 16 на 17 июля 1918 года в Доме особого назначения:

«В два часа ночи на посты приходили Медведев с Добрыниным и предупреждали их, что в эту ночь придется стоять дольше двух ночи, потому что будут расстреливать Царя…