Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил - Страница 19

Пример с Вильсоном прошу не воспринимать как привычную для россиян насмешку над близоруким иностранцем, который «умом Россию не поймет» и пьет чай под кустом развесистой клюквы. Потому что я сам, наряду с миллионами современников, с уважительным вниманием изучал труды вождя моего народа, который объяснил нам, что царскую Россию всегда били. Били татарские ханы, били турецкие беки, били польские паны, били шведские феодалы. «Били за отсталость.» Хотя все мы уже в четвертом классе знали, что в истории все было наоборот и вышеперечисленные оказались Россией разбитыми, но вождя чтили, ему верили, отказываясь собственными глазами и мозгами анализировать что бы то ни было, происходившее на месте действия.

Так что нет у россиян права иронизировать над туристом Вильсоном, предположившим в Ленинграде 1935 года, что мрачный вид обитателей города объясняется крепостническим прошлым их родителей. Я, во всяком случае, урожденный ленинградец, не чувствую за собой права на иронию, ибо услышал о «кировском потоке» только в 60-х годах, при чтении «Ракового корпуса».

Насколько вильсоновское, общепризнанное, представление о России было далеким от истинной картины, к примеру, начала XX века – можно увидеть по таким цифрам. За 20 довоенных лет царствования Николая II сборы зерна выросли в империи на 78%, добыча угля, тогдашнего «хлеба промышленности», – на 300%, нефти – на 65%, меди – на 275%, выплавка чугуна и стали на – 275%, выработка текстиля – на 388%, а сахара – на 245%. Золотой запас вырос в 2,5 раза.

Для кого проценты не доказательны (для выученных на советской статистике), приведу данные из советской книжки, вовсе не склонной преувеличивать дореволюционные достижения (Р. Ананьич, Россия и международный капитал. Л., Наука, 1970): по металлургии и машиностроению – четвертое место в мире, по нефти – второе, по углю – пятое, по длине железных дорог – второе… Важнейшие промышленные показатели той эпохи.

В чем причины разрыва между традиционным представлением о России и реальными цифрами ее же хозяйственного развития? Одна из них (не единственная) – в быстроте развития, которое с запозданием осознавалось мировой и отечественной общественной мыслью. Ибо Россия действительно – это не легенда – была очень отсталой от Запада страной. Как весь остальной мир. Но вот в 60-х годах XIX века начался почти одновременный исторический рывок четырех молодых держав вослед европейским империям: Германии, наконец-то объединенной канцлером Бисмарком, США, покончившими с рабством на Юге, Японии, осуществившей революцию Мейдэи, и России эпохи великих реформ. Наивысшего темпа погоня великой четверки за лидерами хозяйственного прогресса достигла в предвоенное десятилетие (для России – после ее первой революции).

Царь октроировал (даровал) фактическую конституцию (Манифест об усовершенствовании государственного порядка) после следующего доклада статс-секретаря Сергея Витте:

«Волнение, охватившее разнообразные слои русского общества, не может быть рассматриваемо как следствие частичных несовершенств… или только как результат организованных действий крайних партий. Корни этого волнения несомненно лежат глубже. Они – в нарушенном равновесии между идейными стремлениями русского мыслящего общества и внешними формами его жизни. Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы».

Сразу зарегистрировалось 16 общеимперских партий. Был избран, хотя на непрямой, «цензовой», как тогда говорили, основе, парламент, Государственная дума. Николай уступил этим нововведениям помимо своей воли и сердца – он не доверял «анархическим», «противогосударственным», «нежизненным» конституционным порядкам. Распустив две первые Думы, он и для третьей заранее приготовил указ о роспуске, который лежал в кабинете министров подписанным, но не датированным.

Указ, однако, и не был датирован: на дарование свобод народы России ответили грандиозным ростом сил и мощи страны.

В 1913 году редактор парижского «Economiste Europeen» Э.Терри по поручению французских министров провел обследование русской экономики. (Францию интересовало реальное состояние главного ее союзника в Европе и главного должника ее банкиров.) Вот несколько цифр из его отчета, интересных для нас потому, что они отражают развитие за послереволюционную «пятилетку» (1907-12 гг.): производство пшеницы выросло за 5 лет на 37,5%, кукурузы – на 45%, ячменя – на 62%, машиностроение – почти в полтора раза, угледобыча – почти на 80%, В целом рост посевов и поголовья скота опережал прирост населения вдвое, а выручка от экспорта масла вдвое превышала стоимость золотодобычи в империи. Особенно бурно развивались Украина и Сибирь: за первые 15 лет века население нынешней Целиноградской (тогда Акмолинской) области выросло в 15 раз. А за предвоенное десятилетие Алтайский край в пять раз повысил товарную продажу хлеба (с 10,5 до 50 млн пудов. Я когда-то был комсомольцем-целинником, поэтому цифры отобрал в эту книгу исходя из лично-сентиментальных соображений.)

Число крестьянских кооперативов выросло с 286 в 1900 году до 10.350 в 1915-м, среди них было 2700 маслодельных. К слову: были ассигнованы Думой 37 миллионов рублей на строительство Днепрогэса, утвержден проект Волховстроя, фирма «Копикуз» готовила строительство Кузбасского металлургического центра.

Отдельно – о военной мощи империи.

До сих пор бытует в СССР мнение, якобы легкомысленный (даже если он не был предателем) министр Владимир Сухомлинов плохо подготовил армию к войне. Вспомним однако, что ей приходилось в то десятилетие сражаться с лучшими по общему мнению армиями XX века: сначала с японской, потом с германской, против которых один на один вообще никто не мог в мире выстоять. Так вот, мнение о русской армии начальника германского генштаба Мольтке-младшего, изложенное для статс-секретаря (министра иностранных дел) фон Ягова 24.2.1914 года, было таково:

«Боевая готовность России со времен русско-японской войны сделала совершенно исключительные успехи и находится ныне на никогда ранее не достигавшейся высоте. Следует отметить, что некоторыми чертами она превосходит боевую готовность других народов, включая Германию.»

«Если дела европейских наций с 1912 года по 1950 будут идти так же, как шли они с 1900 по 1912, то к середине века Россия станет госпожой Европы в политическом, экономическом и финансовом отношении», – таков был вывод Эдмона Терри.

Мне бы не хотелось, однако, чтобы вильсоновский миф о свинской стране помещиков заменили сегодня не менее вредным, но более современным мифом о российском изобилии, когда сами вволю жили и всю Европу кормили (что-то в этом роде заявил председатель Верховного совета РСФСР после своего избрания.) Так тоже никогда не было: наверно, могло бы стать, но до этого империя не успела дожить. Ибо верно, что хлебный экспорт России заполнял иногда до 40% мирового рынка, но ведь недаром же звали его в те годы «голодным экспортом»: чистый выход зерна с русских полей составлял до начала столыпинских реформ (после вычета затрат на семена) 3,7 центнера с га, а во Франции и Германии уже брали по десять на круг. И недаром министр финансов Иван Вышнеградский в 80-х годах призывал: «Голодать будем, но вывезем», – хлеб обеспечивал до 30% русского экспорта, а продукты сельского хозяйства доводили этот процент до 94-х!

Страна остро нуждалась в капиталах для создания современной промышленности и от своих ртов отнимала необходимое, чтобы было на что ей расти. Как говорят в США, бесплатных обедов не бывает, и за беспрецедентный взлет мощи империи кто-то должен был платить. Во всем мире, не только в России, платило эту цену прежде всего самое многочисленное сословие – крестьянское: так возникала промышленность и в Германии, и в Японии. То же произошло в России: крестьянство, основная масса населения, жило скудно, экономило на еде и на прочем (недаром в 1930 году, во время насильственной коллективизации, когда разоряемые крестьяне резали скот, лишь бы не отдавать его в колхозы, один из проводников проекта, будущий нарком (министр) земледелия Чернов горько шутил, что мужики впервые в жизни вволю наедятся мяса.) Крестьянство центральных и северных областей России вообще не могло прокормиться с наделов, как бы старательно ни работало: об этом свидетельствует философ Федор Степун, который в годы гражданской войны четыре сезона крестьянствовал на выделенной ему усадьбе в Подмосковье. А экономист Александр Чаянов подсчитал, что в бедной Вятской губернии примерно две трети денежных доходов крестьян уходило на прикупку продовольствия.