Любовь без гарантий (сборник) - Агурбаш Ольга - Страница 48

Во время операции доктор то ли задел чем-то острым голову ребенка, то ли неудачно вынул его, то ли еще что-то сделал не так, только родившийся мальчик был обречен. Он лежал две недели под колпаком, весь в трубках, тяжело дышал всем телом и потихоньку умирал…

Николай поднял на ноги все свои связи. А связей у него было очень много. Их кооператив разросся в огромное многопрофильное предприятие. Николай был там генеральным директором, и с каждым годом его авторитет рос и укреплялся. Стольких известных и полезных людей обслуживало их предприятие! Не перечесть! И с очень многими Николай не просто находил общий язык, а умудрялся общаться, приятельствовать, а с некоторыми даже откровенно дружить. Как только он забил тревогу, тут же ему посоветовали знаменитого врача, буквально светило педиатрии, который приехал осмотреть ребенка.

– Где мать? – спросил врач у Николая, когда, осмотрев ребенка, вышел из детского отделения.

– Галка-то? Она в палате. Позвать?

Доктор вздохнул.

– Нет. Вот ее-то как раз звать не надо. – Он печально посмотрел на Николая. – Вы отец ребенка?

– Да.

– Вам скажу. – И после короткой паузы: – Ребеночек этот жить не будет.

И, не дав Николаю опомниться, добавил:

– Вы молодые ребята. Родите еще!

Досадливо махнул рукой и быстро вышел.

Спустя несколько дней мальчик умер. А еще где-то через полгода в подъезде своего дома был найден труп того самого врача, который так неудачно травмировал ребеночка…

Галка уже тогда начала задумываться: что-то не так. Неправильное что-то происходит в ее жизни. Девочку она родила спокойно, и растет у нее Тонька здоровой, умной, красивой… А вот с мальчиками не получается. И с мужчинами не очень понятно. Или проходят вскользь по ее судьбе, не цепляя, как первый муж Мишка, как отец Тоньки Владимир Ильич… Или, наоборот, так захватил ее душу Николай, что в своей безоглядной любви к нему не знает она ни ревности, ни обиды, ни раздражения. Одна всепоглощающая страсть, готовая все простить, все принять и все понять…

Поехала как-то Галка в центр по магазинам. Тоску развеять, впечатления сменить. Походила, побродила, поглядела на витрины. И купить ничего не купила, и устала отчего-то. Вышла, решила постоять немного или лучше на лавочку сесть, отдохнуть. Сидит она, думает о чем-то…

Идет мимо цыганка. Черные волосы, яркие юбки, руки в браслетах…

Остановилась около. Смотрит на Галку:

– Что грустишь, милая? Позолоти ручку. Все скажу. Что было, что будет, чем сердце успокоится…

– Не… Не надо… – Галя вяло отмахнулась, толком и не глянув на женщину.

– Эй, эй, милая! – Цыганка все же заглянула Галке в глаза и как-то нахмурилась. И как будто бы даже отшатнулась. – Что у тебя стряслось? Какое горе? Горе у тебя в глазах, милая…

– Двоих сыновей похоронила. Второго вот… совсем недавно… – одними губами прошептала Галка.

– Ой-ой-ой… – совсем не по-цыгански, не показушно, а как-то сочувственно, по-бабски, запричитала женщина. – Неспроста, милая! Неспроста!

– Вот и я думаю… – Горло у нее перехватило, слезы привычно подступили к глазам.

– Отец жив? – задала неожиданный вопрос цыганка.

– Чей отец? – не поняла Галка.

– Твой отец, милая?

– Да… жив… Только к чему вы про него? – Она проглотила ком в горле и в раздражении сдвинула брови.

Цыганка не ответила, только, погрустнев еще больше, отвернулась, закрыла глаза и энергично потерла свои виски.

Пальцы у нее были смуглые с коротко остриженными ногтями и все в кольцах. Множество браслетов и пальцы в кольцах. Почему-то именно кольца так въелись в Галкину память, что каждый раз, вспоминая тот странный разговор, она поражалась тому, что могла наперечет, даже спустя годы, рассказать, какие кольца на каких пальцах были надеты.

Когда женщина открыла глаза и посмотрела на Галю в упор, та была потрясена ее взглядом. Жесткий, проникающий насквозь, будто потусторонний какой-то… будто смотрела и не видела. Или, наоборот, видела что-то такое, что недоступно простому обывательскому взору… Видела не то, что находится непосредственно перед глазами, а какую-то иную, тайную суть вещей… Глубоко, серьезно, всесторонне…

– С отцом… Что-то не то с отцом…

– Да что с ним «не то»?! – повысила голос Галка. И даже сама себе удивилась. Только что еле шептала, не в силах вымолвить ни слова, и вот уже голос крепнет, раздражается, волнуется, звучит громче: – Пьет, дерется, ругается. Жизни никому не дает! Мать до могилы довел! – Тут она заплакала навзрыд. – В прошлом году похоронили…

– Я не про это… – Цыганка по-прежнему смотрела «сквозь», концентрируя свой внутренний взор на одном только ей понятном предмете. – Не про это.

Кругом шли люди, ехали машины, шумела жизнь большого города со свойственными ей атрибутами. Обычные звуки – скрип тормозов, всхлипы сигналов, обрывки фраз идущих мимо людей, шаркающие шаги стариков, звонкие голоса бегающих детей… – все эти звуки будто бы и не долетали до беседующих женщин. Вернее, долетали, конечно, но создавалось впечатление, что эти двое их не слышат, не реагируют, не замечают. Как будто они в некоем вакууме, как будто отгорожены невидимой защитой от происходящего и находятся в своем собственном мире, которому нет никакого дела ни до какого другого пространства…

Галка продолжала плакать, вспоминая рано ушедшую мать, жалея себя, убиваясь по деткам своим, умершим в младенчестве… Она не стеснялась незнакомой женщины, она по-детски утирала слезы рукавом, не обнаружив в кармане платка. Привычно страдала, и только взгляд незнакомки возвращал ее к себе самой. И под этим взглядом, под напором черных глаз, она каким-то непостижимым образом приходила в себя.

– С отцом пересмотри отношения… – только и сказала она.

Галя вскинулась в порыве вечного неприятия отца:

– Я его ненавижу! – прошептала она.

– Надо простить! – тихо, но убежденно, настойчиво и даже с нажимом произнесла цыганка.

Произнесла и замолчала. Прикрыла глаза, провела рукой по волосам, будто погладила себя по голове и повернулась было уходить.

Галя буквально схватила ее. Зацепилась за смуглую руку в бесчисленных браслетах:

– При чем здесь отец? – Она непонимающе и умоляюще одновременно всматривалась в лицо цыганки. Но та ускользала… Взгляд уже не цеплялся за Галино лицо, рука мягко и в то же время уверенно высвободилась из Галиных пальцев…

Женщина устремилась вперед. Для нее разговор был окончен. Единственное, что она произнесла, когда уже повернулась спиной к Гале, была та же фраза:

– Надо простить…

И пошла…

Тут же до Гали долетели звуки улицы. Какой-то мужчина закурил, остановившись буквально в метре от нее, и до Гали донесся смачный сигаретный дух… Женщина деревенского вида с котомками наперевес спросила:

– Не подскажете, метро есть здесь какое? Али нет? Заплутала я чтой-то…

Шустрый парнишка, убегая от такого же не менее шустрого пацаненка, налетел на Галю, чуть не сбив ее с ног, и промчался мимо, прокричав на ходу:

– Ой, извиняюсь…

Хотя вряд ли видел в своем стремлении вперед, перед кем извиняется…

Жизнь бурлила, кипела, переливалась разными красками, звуками, ощущениями, а Галя стояла, глядя вслед ушедшей цыганке и только одна мысль осталась в ней, только одна: «надо простить».

Нет, она решительно не понимала, какая связь между всеми трагическими событиями в ее жизни и отцом. И что ж цыганка убежала, так ничего толком и не сказав. И денег даже не взяла. Может, надо было заплатить, тогда она объяснила бы все как следует. Ну да что теперь говорить? Только два слова и остались звучать в Галиной голове: надо простить. Произнести-то легко. А как выполнить? Как воплотить в жизнь?

После смерти матери отец сильно сдал. Пить он не перестал, но как-то сник, утратил интерес к существованию и будто бы доживал свой век. Именно доживал. И хотя лет ему было немного, всего-то шестьдесят пять, какая-то глубинная печаль съедала его изнутри. То ли тоска по матери, то ли чувство вины перед ней. А может, разочарование в бессмысленно прожитой жизни. А скорее всего, все это, вместе взятое…