Фату-Хива. Возврат к природе - Хейердал Тур - Страница 33

— Потому что с вами был бог, — объявил Пакеекее.

— Он был с нами потому, — добавил Тиоти, — что я пономарь и протестант.

Бегство через океан

И явился дождь. Не внезапный ливень, готовый смыть нашу хижину вместе с хранящимися под койкой черепами. Нет, дождь подкрался, как вор, похитил солнце, и воцарилась тоскливая сырость. Ни капли не просачивалось сквозь лиственную крышу, и все-таки всюду проникала, все пропитывала влага. Матрац из упругих банановых листьев перестал пружинить, пледы отяжелели, запах плесени заглушил благоухание цветов и трав. Мы не слышали грохота обвалов или оползней, но день и ночь в ушах отдавались звуки, порожденные водой: вода капала, журчала, струилась, плескалась, брызгала, текла повсюду. Грязь… Наша хижина уподобилась судну в грязевом море.

Душа не лежала выходить на поиски пищи, разве что в короткие промежутки, когда проглядывало солнце. Оно казалось жарче прежнего, словно прибавило пылу, чтобы просушить дебри. Но слишком скоро светило опять скрывалось за пеленой туч, которые сбрасывали на лес свой влажный груз. Одно маленькое утешение: в такую погоду никакой враг, даже в темноте, не мог подкрасться к хижине, не оставив на грязи четких следов.

В начале дождевого периода мы продолжали кочевой образ жизни, Странствовали по горам, по дебрям, ходили на лодке вдоль подветренного западного берега. Однажды, когда вроде бы распогодилось, мы снова навестили богатую археологическими памятниками великолепную долину Ханававе. Среди зарослей на одной скале нам попалась культовая терраса, выложенная из тщательно обтесанного красного камня. Тараща на нас большие круглые глаза, здесь стояли покосившиеся, источенные зубом времени деревянные фигуры. Высоко на склонах виднелись замурованные пещеры, но туда взобраться нам не удалось.

Однажды вечером, когда мы вернулись в долину Омоа из очередной вылазки, нас встретил в деревне Пакеекее. Он и Тиоти явно ждали нас, их вахины приготовили чудесное угощение — зажарили дикую свинью в земляной печи. А после ужина мы были приглашены на необычный лов рыбы.

Наступила ночь, очень темная, несмотря на ясное небо, так как луна не показывалась. Море дышало ровно, будто спящая красавица. Мы прошли на берег и спустили на воду две лодчонки. Пакеекее и Лив сели в одну, мы с Тиоти — в другую вместе с приемным сыном Пакеекее, юным озорником Пахо. На носу каждой лодки было привязано лубяными веревками по снопу сухой теиты, местного травянистого растения, напоминающего бамбук и достигающего трех метров в высоту. Эти снопы должны были служить факелами.

Выйдя в море, мы зажгли факелы. Они с треском вспыхнули, озаряя воду кругом и рассыпая искры в ночном воздухе. Над пляжем пальмы помахивали своими веерами; над головой у нас мерцали бесчисленные звезды. Черная вода закипела рыбешками, но мы пересекли этот косяк, продолжая идти вдоль скал к рифам Тахоа. Вторая лодка следовала вплотную за нами в праздничном освещении. Где-то вверху хрипло кричали крупные морские птицы, гнездящиеся на скальных полках.

Внезапно воздух над лодками стали пронизывать летучие рыбы. Они взлетали из черной воды блестящими снарядами, проносились через освещенное пространство и падали в море с другой стороны. Их-то нам и предстояло ловить, но не на крючок и не острогой. Летучих рыб здесь ловили в воздухе, как птиц.

Творилось нечто неожиданное и удивительное. Трескучие факелы чудесным образом приманили полчища рыб, и веретенообразные жители моря парили в воздухе, летя на свет. Впервые в жизни увидели мы таких больших и тяжелых летучих рыб. Они были с локоть длиной. То одна, то другая, рассекая воздух, словно пущенная из лука стрела, громко ударялась о борта лодки,

— Берегите глаза, — предупредил пономарь.

Сверкающие стрелы не разбирали пути, некоторые из них проносились у нас перед самым лицом.

Выпрямившись в рост в утлой лодчонке, пономарь размахивал сачком на бамбуковом шесте. Поймал рыбу на лету и быстро бросил нам под ноги. Я схватил трепещущий снаряд. Из лодки рыба взлететь не могла, она была беспомощна, как планер на земле. Чтобы взмыть над поверхностью воды и пролететь на широких грудных плавниках сто или больше метров, ей необходимо как следует разогнаться, энергично работая хвостом. Я едва удерживал пленницу двумя руками — сплошной комок мышцев! Спина черная, как ночное небо, брюшко белое, бока расписаны серебристо-голубыми полосами. Форма идеально приспособлена для высокой скорости. В те годы люди еще делали прямоугольные автомобили и только-только учились придавать обтекаемую форму своим неуклюжим самолетам. Рыба таращила на меня торчащие темные глазища, которые обеспечивали ей круговой обзор, когда она расправляла свои несущие плоскости — тонкие, как целлофан, пятнистые крылья на расходящихся веером распорках.

Еще одна пленница очутилась в сачке… Вдруг я увидел рыбу, летевшую прямо на меня. Я не успел отклониться, и она ударила меня в живот так сильно, что я свалился с банки, к немалому удовольствию Пахо. Живая стрела попала в яблочко, но упала на дно лодки вместе со мной, и наш улов увеличился на одну рыбу. Из другой лодки тоже доносился визг и смех; видно, и туда залетали подводные ракеты.

Воздух наполнился летучими рыбами, и я невольно вспомнил норвежскую зиму, когда мы, мальчишки, обстреливали друг друга снежками. Одна рыба поразила любимый головной убор пономаря, и шляпа очутилась за бортом. Другая рыба ударила Пахо по шее. Мы ловили рыб на лету и в море и хохотали до упаду, мокрые от соленой воды. Нас то и дело задевали живые снаряды. Мы с Пахо еле поспевали увертываться, а Тиоти отбивался сачком.

Когда от факелов остались одни хвостики, Тиоти надел их на палку, чтобы горели до конца. Но вот последние искры, шипя, упали в море, и только звезды мерцают над нами. Тотчас потешные рыбы перестали летать. Лишь морские птицы кричали на невидимых в темноте скальных выступах над нами.

В нашей лодке я насчитал тридцать пять больших рыб, причем многие залетели к нам сами. Вполне достаточно не только для нас, но и для Вео и других семей. Однако пономарь не унимался. Вернувшись в залив, мы забросили удочку, наживив крючок кусками летучей рыбы. Тиоти объяснил, что здесь сейчас должна ловиться као-као. И правда, мы в два счета поймали четыре здоровенных рыбины с вытянутой в клюв головой. Потом надолго наступил перерыв. Меня клонило в сон.

Пономарь постучал веслом о борт. Не помогло. Клев кончился. Подождали еще немного. Он опять постучал о борт, так что грохот отдался в ночи. ,

— Зачем ты это? — спросил я.

— Рыба уснула, — ответил пономарь.

Прошла неделя, вторая, третья. Все чаще лил дождь, и все больше грязи прибавлялось в дебрях. Мало-помалу пришлось нам отказаться от кочевой жизни. Ноги покрылись нарывами и язвочками, которые вынудили нас ограничить вылазки районом, прилегающим к хижине. Нарывы появились еще раньше, но мы все терпели, пока они не взялись за нас всерьез. У Лив три больших фурункула образовались на голенях; у меня обросли язвами щиколотки и ступни. Фурункулы возникли без всякой видимой причины, а мои язвы начались с почти незаметной сыпи, которая появилась в тот самый вечер, когда мы вернулись в Омоа из путешествия в заколдованные места. От морской воды ноги вздувались, как воздушный шар; к тому же из-за непрестанных дождей мы ходили в лесу по колено в грязи.

Наступила пора, когда мы только под влиянием голода совершали короткие вылазки; большая часть времени уходила на то, чтобы держать ноги в чистоте и промывать болячки кипяченой водой. Лекарств у нас не было. Вспомнился совет учителя Ларсена на Таити — захватить с собой мазь против тропических язв. Мы не послушались его. Отвергли все современные изобретения. Желая узнать подлинную цену цивилизации, отказались от всех ее благ и от всего того, что считали ее пороками.

В один прекрасный день пономарь, встревоженный нашим отсутствием, пришел проведать нас. Мы с радостью приняли от него в дар свежую рыбу. Посмотрев на наши ноги, Тиоти объяснил, что это фе-фе — болезнь, которую можно излечить за неделю соответствующими травами. Тут же он сходил в лес и вернулся с полной шляпой желтых цветков гибискуса. Мы сварили из них кашицу, которую надо было класть горячей на обнаженные болячки.